Алый флаг Аквилонии. Итоговая трансформация

Мысль о подвохе неприятно скребла, точно надоедливая мышь. И я сказала:

- Нет, ничего особенного я не замечаю. Глупости все это! Просто свежий воздух, физическая активность... Давайте спать.

В эту ночь мне впервые снился сон. Причем цветной, а ведь я никогда прежде не видела цветные сны. Я не запомнила его. Лишь обрывки... Мне снились нежные белые облака, плывущие к огромному красному солнцу. Снились высокие и стройные зеленые деревья, бирюзовое море. Мне снились жаркие, страстные запахи тропической ночи... Во сне я чувствовала, как мягок теплый песок под ногами, как ласково ветер обдувает мои плечи... Я шла по берегу - обнаженная, юная и стройная, словно Афродита. И не стыдилась своей наготы. Это была вроде бы я, и в то же время как будто наполовину дикарка, дитя природы... И, крича, метались над морем разноцветные птицы, задевая крыльями воду. И блестящие, черные тела резвящихся дельфинов мелькали средь лазурных волн, и звал меня какой-то голос, и шла я на него, наполняясь радостью и ощущением чуда...

Утренняя суета быстро выветрила сон из моей головы, но его приятное послевкусие еще долго бодрило меня. При этом я поймала себя на мысли, что мне совершенно все равно, что аквилонцы сделают с моим мужем и старшим сыном. Они для меня были все равно что мертвые, а я была жива, жива, жива!

Сегодня к нашей работе присоединили еще восьмерых женщин. Это были низшие существа, голь перекатная: пять ирландок и три шотландки - из числа тех, что отправлялись к нам в Америку третьим классом, потому что жизнь в Британии им стала невмоготу. По правде говоря, я изрядно удивилась. Ведь я же сама видела, что они ничуть не сопротивлялись, не выражали никакого протеста, как делали это мы, когда нас всех захватили эти ужасные аквилонцы. Они сами вызвались присоединиться к этому государству и добровольно исполнять его законы. И потому логично было предположить, что им, в отличие от нас, достанутся все привилегии, как сестрам Пирсон, и они сохранят свои волосы и будут ходить чистенькими, избежав грязных и унизительных работ.

И вот их засунули к нам в яму с глиной - подавленных, жалких, обритых, в такой же постыдной одежде, как и у нас, не скрывающей тела... О, как же мне хотелось сказать им: «Ну что? Думали, вы окажетесь умнее нас, согласившись принять условия этих мерзавцев? Когда вы обещали выполнять их законы, надо было понимать, что придется выполнять их все до единого, а не только те, которые вам нравятся. Вот теперь получайте! Топчите теперь грязь вместе с дикарками, подлые лицемерки, как делаем это мы, истинные англосаксонские леди!»

К счастью, новеньких обещали поселить в отдельной палатке. Иначе конфликтов было бы не избежать. Я была готова выцарапать им глаза и ужасно сожалела о том, что нельзя будет повыдергать их патлы, ибо наши бритые головы были подобны шарам для боулинга. Ведь я была сильна как никогда прежде, и если дикарки, для которых такая жизнь привычна, с легкостью победят меня в женской драке, то остальным со мной лучше не встречаться.

Если мы, леди, уже несколько привыкли к своему положению, то эти низкие особы были страшно возмущены. Они роптали и стенали, то и дело выдавая жалобные реплики. Они вели себя отвратительно. Мы не позволяли себе жаловаться вслух, и во время работы в основном молчали. Но эти ужасно раздражали нас своим нытьем. Они плакали и жаловались друг другу, они слезливо и вразнобой молились дрожащими голосами - и все это действовало нам на нервы.

- Замолчите! - в конце концов не выдержала я. - Какой прок от ваших жалоб и молитв? Господь не поможет вам, он на стороне хозяев этого места! Вы что, еще не поняли, что все здесь делается Его волей, потому что иначе это место просто не могло бы существовать? Принимайте свою участь смиренно, и тогда, быть может, Он даст вам облегчение. Никто вас не спасет, никто не вернет вам прежнюю жизнь. Оставьте ваши иллюзии! Думайте лучше о том, как бы остаться в живых! Здесь не любят шуток, и вам стоило бы держать себя в руках, чтобы не сгинуть в этом жестоком и суровом мире по вашей же глупости!

Они опасливо покосились меня, но никто из них не возразил, не ответил мне. Пряча глаза, подавляя тяжкие вздохи, они, глядя себе под ноги, продолжали уныло топтать коричневую грязь своими босыми ногами. Ропот на какое-то время стих.

- А-а-а, угга! Чача-ча, йоххо! - по обыкновению, запели дикарки своими звонкими голосами, в которых слышались чистая радость и светлая безмятежность. Энергично задвигались их коленки, их плечи и бедра раскачивались в такт песне - и все это было похоже на бесхитростный танец.

Поначалу мне хотелось заткнуть уши. Мой аристократический слух, воспитанный на прекрасной классике, коробили звуки этих первобытных напевов. Но вдруг я обнаружила, что беззвучно повторяю за дикарками: «Эй, лей, фей! Акка, дикка, олло!». Губы мои двигались. Я ничего не могла с собой поделать: ритм песни захватил меня. Непроизвольно мое тело стало повторять движения танца. И тут я сделала потрясающее открытие: танцуя, гораздо легче и приятнее месить глину! До этого я просто беспорядочно топталась, как и остальные мои товарки. Мы делали это с ненавистью, с отвращением, все время осознавая, что наши ноги ГРЯЗНЫЕ, что мы все обляпаны брызгами коричневой жижи. Но когда в тебе звучит ритмичный напев, и тело двигается согласно ему, то глина словно сама помогает танцевать и кажется уже не мерзкой холодной субстанцией, а чем-то мягким и приятным, так восхитительно скользящим под голыми ступнями...

Это было чудесно... Я забыла обо всем на свете. Все мое тело охватил какой-то молодой порыв безыскусного наслаждения, какого я не испытывала даже во времена юности, все побуждения которой гасились светскими условностями и замшелой чопорностью... Какие-то странные, неведомые чувства наполняли меня, будоражили кровь. Двигались мои бедра, локти чуть согнутых рук, плавно ходили плечи. Я ощущала подъем, энергию, почти что эйфорию. Я вся слилась с этой песней, она управляла мной, моими движениями. Она ликующе звучала во мне, и я даже не замечала, что уже подпеваю вслух.

Я пришла в себя, когда меня слегка ткнула в бок миссис Морган. Я глянула на нее: в ее глазах застыло порицание, а также немой вопрос, значение которого сразу стало мне понятно. Она была шокирована тем, что я танцую... Еще и пою.

Мне стало ужасно стыдно. Я тут же прекратила свой танец - словно рухнула с небес на грешную землю. К счастью, больше никто не заметил моего кратковременного превращения в дикарку. Кроме, пожалуй, тех самых девиц, что заразили меня своей песней. В их смело смотрящих на меня глазах светилось откровенное лукавство вместе с одобрением. Постаравшись напустить на себя надменный вид, я отвернулась от них и снова стала уныло топтаться, уже не испытывая никакого удовольствия. Да что же это на меня нашло? Никак я начинаю сходить с ума... Впрочем, эта мысль совершенно меня не пугала.