Закон Мерфи в СССР

Глава 9, в которой на ум приходят слова классика

Ехать в поезде без девочек — это было... Привычно! Почему не самолетом? Потому что на вокзале в Туапсе ждал человек с "Комсомольской правдой" в руках, чтобы забрать передачку для инквизиции — то есть, для Службы Активных Мероприятий, конечно. А ехать из Анакопии в Туапсе, чтобы оттуда возвращаться в аэропорт Сочи... Всё одно — день терять. Лучше уж в поезде чаю попить и книжечку почитать — благо, купил томик Александра Грина в букинистическом, еще в Анакопии!

Человек оказался молодым подтянутым милиционером, и номер "Комсомолки" у него был свежим. Он козырнул, принял у меня из рук коробку с кассетами от диктофона и моими записками сумасшедшего, а потом вдруг наклонился слегка, и негромко сказал:

— Товарищ Белозор?

— Да-да?

— Спасибо вам за пацанов. У меня два одноклассника вернулись из Афгана, после ваших... Ну, этих... Когда вы на руку смотрите...

— А... — я, честно говоря, растерялся. — Хорошо, что вернулись. Пусть все вернутся живыми! Газеткой не поделитесь?

— А вы не читали? Держите, конечно! Там про переговоры в Кабуле... Может, кончится война — и у нас жизнь меняться начнет!

Переговоры в Кабуле? Однако! Задумавшись о глобальном, я рассеянно попрощался с милиционером, совершенно упустив тот момент, что этот старший лейтенант — гладко выбритый, в отутюженной форме — говорил со мной о переменах как о чем-то само собой разумеющемся, уже решенном! Вообще, если задуматься — об этом говорили все.

Даже старики на Анакопийской набережной, пациенты санатория во время процедур и работники столовой на раздаче:

— Машеров это голова! — тряс бородой один.

— Я б Романову палец в рот не положил! — качал головой второй.

— Выведут ли войска из Афганистана? — задавался вопросом третий.

— Посадят ли Алиева? — обсуждали поварихи.

— Удержится ли Рашидов? — трепались шахматисты на лавочке под деревом.

Как будто у людей прорвало клапан, и стало можно то, что давно было нельзя: например, обсуждать высокую и местную власть вслух. Конечно, свои рассуждения и диванные прогнозы они выстраивали, основываясь на имеющихся источниках информации — то есть официальных газетах, радио, телевидении. Других-то не было!

Как у классика: "Если вы заботитесь о своём пищеварении — мой добрый совет: не говорите за обедом о большевизме и о медицине. И, Боже вас сохрани, не читайте до обеда советских газет. — Гм… Да ведь других нет!.."

Вот и читали. И говорили — о медицине меньше, о большевизме — больше. И на пищеварение не жаловались... Возможно — усилиями одного адепта гонзо-журналистики советские газеты перестали вызывать пониженные коленные рефлексы, скверный аппетит и угнетенное состояние духа? Ну, не все, конечно — "Правда" оставалось "Правдой", например. Но вот незабвенный "Маяк" или та же "Комсомолка" — они задавали новый тон...

И тем более влиятельными становились фигуры журналистов, которые не боялись светить свою физиономию и ставить настоящую фамилию под материалами. И не стеснялись высказывать своё мнение — пусть и причесанное в некотором, хотя бы примерном соответствии с генеральной линией... Нет, полесский доморощенный спецкор-оппортунист был не единственным в этом плане. И в Белорусской ССР после перевода газет на хозрасчет, и в других республиках Союза появились свои акулы пера, которые пытались поднимать острые темы, асфальтоукладчиком проходясь по местным "боярам". Конечно — после отмашки сверху. Но и это было уже великолепно!

На самом деле я думал о всяком-разном, вокруг прессы и ее влияния на развитие общества, и делал пометки — нужно же было что-то говорить юным журналистам на семинаре? Вот об этом и порассуждаем — о роли личности в журналистике. Черчилль, например, тоже был корреспондентом в свое время. И Муссолини... Не художниками, как говорится, едиными!

Я сидел в купе, пил чай с лимоном из граненого стакана в подстаканнике, смотрел на фотографию Машерова и Масуда в центре Кабула, которые пожимают друг другу руки — на первой полосе "Комсомолки", и на моей роже расцветала дурацкая улыбка: всё-таки они встретились!

Поезд стучал колесами, отмеряя километры на север, и с каждым часом становилось всё холоднее — мягкий климат Восточного Причерноморья сменился сначала промозглыми степными ветрами , а потом — холодными лесистыми просторами Среднерусской возвышенности. Москва была всё ближе.