Аустерлиц

Событие тридцать пятое

Не продаётся только тот, кого никто не покупает.

Юрий Зарожный

Кх. Да. Нет. Ну, чего уж. И вот опять. Эх, понаберут по объявлению.

— Эфим? Это чего? — Перед Брехтом на руках у двух его старых егерей, которых Пётр Христианович и послал в разведку, болтался в синей форме высокий тощий человек весь в крови, прямо весь-весь, словно его кровью из ведра поливали, и мычал на языке маркиза де Сада: «épargnez» (пощадите).

-Veuillez épargner! (Пожалуйста пощадите). S'il vous plaît, Monsieur. (Пожалуйста месье).

— Ванька сказал по рже надавать полковнику, чтобы сговорчивей был. Теперичи всё обскажет. — Егерь встряхнул француза. — Будешь говорить?

— Je ne comprends pas, Monsieur. (Не понимаю, месье)

— Вот видите, Вашество, всё скажет.

— А чего? Нормально. Снимите с него сапоги и сделайте вид, что ноги сейчас в костёр сунете. — Решил Брехт, что кашу мясом не испортить.

— А!!! Veuillez épargner! — быстро егеря управились, словно полжизни садизмом занимались.

— Ты, это, полковник, обзовись. — Предложил Пётр Христианович, обхватившему его ноги французу.

— Командир 26-го полка лёгкой пехоты — полковник Франсуа Пуже.

— Просто Пуже и полковник? — не поверил всё ещё клещом впившемуся в его штанину французу.

— Франсуа Рене Пуже, барон Кэллу. — Возопил командир полка, когда Ефим подошёл на шаг к Брехту. Ордена отдал сорванные.

— Барон значит? Это хорошо. Отобрал, небось, самозванец именьице. Этот полк твой, к какому корпусу относится?

— Маршала Сульта. Дивизия Леграна. С кем имею честь …

— Ефим, пни его. — Бац.

— Ой! Monsieur, прошу, скажите солдату, чтобы он больше не бил меня! — и слёзы в голосе.

— Тогда отвечай на вопросы, и не говори лишнего. Чего там у вас всё в факелах. Камлаете или колоннами ходите? Гитлеровцы?

На самом деле. Весь лагерь неприятеля осветился недавно тысячами факелов и оттуда чего-то кричали. Далековато, не понять. Так гул общий идёт.

— Гвардия кричит: «Это годовщина коронации!.. Да здравствует император!» — Отлепился от штанины князя полковник.

— Вона чё! Точно же сегодня годовщина коронации узурпатора. Любите его?! Дебилы. Он … А, чего уж. Ладно, давай по делу. Скажи мне, голубь… Что тут за войска стоят у Тельница и Сокольница?

— Днём 11 фримера эти деревни занимали только два батальона — Корсиканских стрелков. Это около пятисот человек и Стрелков По. Их порядка трёхсот человек. — «Радостно» сообщил полковник Пуже.

— 11 фримера? Ты ври да не завирайся барон, а то сейчас дам команду Ефиму сломать тебе пару пальцев, — не могло такого быть. Эти восемьсот человек не могли сдерживать тридцать с лишним тысяч русских и австрияков.

— Первого декабря! Не надо пальцев, я привёз приказ, вернее вёз его, точнее, привёз и ехал в полк, когда меня схватили ваши разбойники, — затараторил испугано полковник.

— И? — Брехт рассматривал ордена. Заслуженный. Вон, сколько.

— Бригаде Мерля из дивизии Леграна было приказано защищать Тельниц и Сокольниц, а Фриану вместо того чтобы идти на Турасский лес, отныне предписывалось двигаться на помощь Мерлю.

— То есть, вот этот шум и есть подход ваших войск. Бригада это сколько человек?

— Тысячи три. А всего в дивизии генерала Клода Леграна 11 батальонов и больше восьми тысяч человек и 8 орудий — Полковник попробовал унять капающую всё ещё из носа кровь. — Что вы собираетесь со мной делать, месье? Оставьте мне жизнь!

— Подумаю. Слушай, скажи мне, Франсуа, чего интересного, чтобы я понял, что ты полезный для нашего дела человек.

— Для вашего дела? — всхлипнул француз.

— Да, для дела справедливого мироустройства. Мир хижинам, война дворцам.

— Вы якобинец, месье?

— Я сам Якоб. Тьфу, Яковлевич. Давай, поведай мне самую главную буржуинскую тайну.

— Я не знаю, а хотите, месье я зачитаю вам прокламацию, что читал пару часов назад солдатам.

— Прокламацию?

— Да, — полковник полез за пазуху синего мундира, залитого чернеющей кровью, и вытащил написанную от руки страничку на плохой рыжеватой бумаге. Брехт такую делает из тростника в Астрахани.

— Читай. Интересно. Психи они вечно прокламации пишут.

— Я приказал выдать солдатам сто грамм крепкого вина и прочитал обращение к ним императора. Вот оно:

«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отомстить за австрийскую ульмскую армию. Это те же батальоны, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы преследовали до сего места. Позиции, которые мы занимаем, могущественны, и в то время, когда они двинутся на наши батареи, я хочу атаковать их фланги'. Солдаты! Я сам буду руководить вашими батальонами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесёте в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идёт речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести нации.

Под предлогом увода раненых не расстраивать рядов! Каждый пусть будет проникнут мыслью победить этих наёмников Англии, воодушевлённых такой ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы сможем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня».

— Хороший ты человек, полковник. Сейчас навёл меня на мысль, как лишить французов императора. — Брехт, потёр руки. — Ефим уведи этого в лазарет. Пусть его обмоют и снотворного со слабительным дадут.

Глава 17