Олигарх 2

Глава 24

Как говориться в одной песне «наши сборы были не долги» и через день мы оправились на Родину.

Карета для Николая была куплена комфортабельнейшая и главным её достоинством был невероятно легкий ход. Если не гнать лошадей, а запрягалась она целой четверкой, да еще и шторочки задернуть, то и не понятно едешь или все таки стоишь.

Сонин брат пытался протестовать против такого внимания, но я пригрозил ему выполнить рекомендации итальянских врачей, а они рекомендовали Николаю задержаться у них минимум на полгода и он согласился с моим решением.

Адмирал, с позиции старшего товарища, как опытный мореплаватель и отчим, меня поддержал целиком и полностью. Мой авторитет у него поднялся до каких-то космических высот и все мои решения им не обсуждались. Тем более, что я очень часто с ним советовался, даже тогда, когда в его советах и не нуждался.

Крестный и Иван Васильевич просто одобрительно кивнули, узнав о моем решении, а все остальные приняли его как руководство к действию.

Сразу же после ухода доктора де Пеппе ко мне пришел Джузеппе. Я этому не удивился, у нас остался один маленький вопросик в наших отношениях, где надо было определиться кто есть кто.

Итальянец опять не стал ходит вокруг да около.

— Ваша светлость, мне кажется нам надо обсудить еще один важный вопрос, — я усмехнулся и кивнул, соглашаясь.

— Если когда-нибудь встанет вопрос кому служить, вам или своим прежним товарищам, то уверяю вас, я не задумываясь решу, что служит надо вашей светлости. Но возможно когда-нибудь вы познакомитесь с доном Альберто и поймете, что эта ситуация просто невозможна. Он знает, что я всегда молюсь одному богу.

Ну просто молодец, ничего не скажешь. Если он всегда будет таким, то это кадр поистине бесценный.

— Хорошо, Джузеппе, я рад, что у нас состоялся такой разговор. Я смотрю тебе ближе всего поле деятельности господ Тимофеева и Лонжерона?

— Вы абсолютно правы, ваша светлость, — итальянец развел руками, подтверждая жестом свои слова. Я улыбнулся, если итальянец просто говорит с невозмутимым лицом и почти без всякой жестикуляции, то это очень подозрительно.

— Тогда держитесь пока ближе к ним, а дальше будет видно.

Перед самым отъездом состоялся еще очень короткий разговор с паном Яном Ружицким. Его прощение об отставке я тоже приложил к своему письму в Питер, но он решил сказать мне пару слов про другое.

— Ваша светлость, турецкие пули поставили на место мозги некоторым моим землякам, но безумцы всё равно устроят очередную авантюру. Их не останавливают никакие доводы, им плевать на расцвет Польши под императорским скипетром и на небывалые свободы дарованные нам. Главное — гонор нашей шляхты, а все остальное гори синим пламенем.

Эти слова немного подпортили мне мажорное настроение с которым я покидал Италию, но правде надо смотреть в глаза.

В Турине русский посланник сказал, что моё письмо отправлено сразу же. Также как и его отчет о задержке на ремонт в Генуе русского корвета и решения об освобожденных пленниках. В том, что его решение Петербург одобрит, сомнений не было, это был вопрос его компетенции и я просто принял это к сведению.

Ехали мы не спеша и в Вене сделали большую остановку. Моя корреспонденция действительно шла как императорская и русский посланник показал мне идущий из Петербурга ответ.

Естественно все решения по господам офицерам и нижним чинам Государь утвердил. Прошение Николая и господина Ружицкого он утвердил, все получили, в том числе и нижние чины, денежные награды, а господа офицеры, кроме польского отставника, ордена и были произведены в следующий чин.

Производство Николая в капитан-лейтенанты было мне не совсем понятно, я считал, что у флотские офицеров это как-то связано с занимаемой должностью, но Государю виднее.

Таким образом Николай Андреевич Макаров в Россию возвращается очень заслуженным человеком и очень уважаемым в морской среде. Капитан-лейтенанство и ордена он заработал своими героизмом и пролитой кровью. Сказать, что это подняло его настроение, значит ничего не сказать и его самочувствие от этого резко улучшилось и на глазах стала затягиваться рана.

Главной причиной нашей задержки в Вене была отправка в действующую армию трех наших освобожденных офицеров. Русский посланник сказал, что лучше, а самое главное безопаснее, им будет сначала вернуться в Российскую империю и лишь по прибытию в Царство Польское, с какой-нибудь частью отправляющейся на фронт, убыть в действующую армию.

Прежняя австро-русская дружба прошлого века исчезла и начинала переть оголтелая русофобия, которую кстати очень поддерживали на самом верху Австрийской империи.

Это я испытал на собственной шкуре. Видя такое количество русских офицеров в моем окружении, большинство австрийских вояк и дворян не скрывая высказывали своё недовольство и будь у меня поменьше людей, возможно были бы и неприятные инциденты.

Но связываться с полутора десятком хорошо вооруженных и великолепно обученных людей, среди которых треть за версту видные офицеры и дворяне, дураков не было.

Продвигаясь по австрийским пределам, я не раз вспомнил размолвку с Софьей Андреевной по поводу увеличения моей охраны. Жена как в воду глядела, еще бы десяток явно не помешал, а то и два, особенно в Критском походе.

На будущее я решил через австрийские владения впредь ездить только при острейшей необходимости и в своей мысленной книге для записи гнидства, против слова Австрия поставил жирнейшую галочку и восклицательный знак.

Но как бы то ни было «гостепримную и хлебосольную» империю Гасбургов мы проехали и оказались в Царстве Польском. Это конечно еще не Россия, но уже Российская империя и буквально через два десятка верст встретили поковника Антонова, который со своим полком направлялся в действующую армию на Балканы. Наших офицеров полковник принял очень радушно и после короткой остановки мы продолжили свой путь.

Из середины весны, а в Генуи стабильно больше десяти днем и немного холоднее ночью и в нашем понимании нет дождей, мы оказались в русской зиме. Вторая половина 19-ого века это только начало эпохи глобального потепления и зимы сейчас как правило долгие, суровые и многоснежные.

Джузеппе снег и морозы конечно видел, но не столько и не такие. Глаза его были почти в буквальном смысле по пять советских копеек. Больше всех над ним потешался Анри и рассказывал о своих первых впечатлениях о России и то, как он теперь любит русские зимы. А русская баня зимой это вообще блаженство.

От его рассказов у нас всех начинали течь слюни, когда он описывал поход в баню и настоящую обжираловку и опиваловку буквально в зю-зю до или после.

Но больше всех зиме радовался Николай. Снег и холод подействовали на него оказали на него совсем не так, как предсказывали итальянские эскулапы. Когда дули холодные ветра и шел снег казалось, что он здоровеет на глазах. И в Питер приехал здоровый и полный сил молодой капитан-лейтенант Макаров, герой морских баталий с турками. Пережитое выдавала первая ранняя седина на висках, бросающийся в глаза шрам на правой щеке и красивая изящная трость. Она конечно скрывала его хромоту и почти никто не знал, что без неё он пока еще не может ходить.

Нам с Николаем, ожидающие нас на почтовой станции жандармы, даже не дали заехать домой. Скривившись, как от какой-то жуткой кислятины от слов, что мои люди в любом случае поедут со мной, жандармский начальник милостиво разрешил сделать это четырем человекам, Ивану Васильевичу, Анри Ланжерону, Джузеппе и Петру. Остальные проследовали на Пусковскую мызу.

Николая оказывается ждал прием у государя, а меня ждал генерал Бенкендорф.

Не скажу, что был рад его видеть, но раздражения он у меня не вызвал. Да и шеф жандармов в этот раз на мою персону отреагировал спокойно и даже с юмором прокомментировал возможную сцену конфликта с жандармским караулом, сказав, что он дал секретную инструкцию смотреть за моими легендарными фехтовальными приемами.

Меня Александр Христофорович просто попросил рассказать о критском походе и почему я ходатайствовал за польского офицера. Минут через сорок приехал Николай, императорская аудиенция закончилась и его привезли к Бенкендорфу. На этот раз к моему удивлению пригласили и господина Тимофеева.

Самое главное, о холере и резюме рассказа пана Ружицкого, я рассказал когда мы были тет-а-тет, это все предназначалось в первую очередь для ушей Государя и шефа жандармов. А потом генерал с удовольствием выслушал наш рассказ об освободительном походе на Крит и расспросил Николая о его службе у греков. Нам он немного рассказал о своем участие в компании 1828-ого года на Балканах.

В итоге у Бенкендорфа мы немного засиделись и на мызу приехали уже вечером.

Аудиенция у императора естественно была короткой и ни о чем, просто протокольная, все награды мой шурин по моему мнению уже получил и это просто был знак монаршей милости. Но в этот раз Николай Павлович меня удивил, он все таки наградил своего тезку еще раз, вручив ему свой личный подарок, дорожный пистолет работы какого-то богемского мастера Антона Винсента Лебеды из Праги.

Мне это имя ничего не говорило, да и на самом деле важно не имя оружейника, а личность дарителя.

На мызе нас ждали наши родные, которые накрыли стол для торжественного ужина и приготовили для нас баню.

Баня была именно такой, как описывал её Анри, мы намылись, напарились, до отвала наелись и даже напились почти в зю-зю. У Джузеппе кончился словарный запас всех его языков, чего чего, а такого приема он явно не ожидал, особенно снежного купания.

Николай сразу же попал в цепкие руки Матвея, который пока мы наслаждались баней, снежными купаниями и всякими безобразиями с напитками, «мучил» моего шурина своим лечением.

Я ему подробно отписало здоровье Николая и Матвей встретил его во все оружии. Среди его лекарств был эликсир и мазь, приготовленные из каких-то бутылочек тетки Анфисы.

Матвей сначала особенным образом накормил и напоил нашего героя-моряка, потом лично попарил его и затем растер раненую ногу свежеприготовленной мазью и уложил спать в хорошо натопленной спальне, да еще и на перине. Перед сном Николай употребил сто пятьдесят рома с пятьюдесятью каплями какого-то эликсира.

Николай тут же заснул, а Матвей присоединился к нам. Ему пришлось налить штрафную и уделить немного внимания для выслушивания его медицинского рассказа.

Уже глубокой ночью я попал наконец-то в руки своей супруги, а под утро, когда я уже после бурных и продолжительных любовных ласок готов был просто заснуть, Соня неожиданно разрыдалась.

— Я боялась, что ты не вернешься, три недели я почти не спала, как у меня не пропало молоко, просто не знаю, — начала она рассказывать сквозь слезы. — Мальчик то же мало спал, проснется и молча лежит. А однажды мы с ним трое суток не спали и не ели. Он только пил сладкую воду. Но не плакал, молча лежал и смотрел на меня. Когда пришло твое письмо, я посчитала, это были дни когда вы освобождали Николая и попали в шторм.

Соня погладила мою раненую руку и поцеловала так нежно, что у меня пропала всякая усталость, но она решительно отстранила меня и смущенно сказала: