Каждый мародер желает знать…

Ларошева и Бюрократа я увидел от самого входа в столовую. Эта сладкая парочка сидела за столиком у окна, Бюрократ что-то рассказывал, а Ларошев слушал, подперев подбородок кулаком. Выглядели оба так элегантно, будто разоделись на великосветский прием. Я тут же сменил траекторию, решив, что куриная нога с жареной картошкой подождут, а эти двое мне нужны оба.

— Лебовский... — Ларошев оглядел меня с головы до ног. — Почему ты выглядишь, будто снял одежду с фаворитки Кащеева? И где твои ботинки?

— Владимир Гаевич, у меня к вам два вопроса, — сказал я, опираясь кулаками на стол. — И к тебе, Бюрократ, тоже. Во-первых, почему вам в Егорьеве поставили памятник?

— В Егорьве... — Ларошев быстро заморгал, явно сбитый с толку. — Я даже не знаю, где это...

— Думаю, знаете, — усмехнулся я. — Да ладно, это просто праздное любопытство, не более.

— Наверное, это памятник не мне, просто кому-то похожему... — смутился Ларошев.

— Которого тоже зовут Владимир Гаевич Ларошев, ага, — я придвинул к столу еще один стул и сел. — Нет, ну правда, что за история? Я же умру от любопытства! И в предсмертной записке напишу, что это вы во всем виноваты!

— Ну ладно, ладно! — Ларошев замахал руками, а Бюрократ тоже уставился на декана с все возрастающим любопытством. — Эта история настолько дурацкая, что ее даже рассказывать стыдно. Это было лет десять назад. Сначала я спас дочь старосты от разбойников и собирался на ней жениться. Ой, ну ладно, я не спасал! Это она меня на самом деле спасла. Эта оторва путалась с главарем, а я, по глупости, угодил в их ловушку. Я был нищий, как церковная крыса, зато умел много и изобретательно болтать. Поэтому главарь счел меня смешной игрушкой и посадил на привязь. А дочь старосты я убедил меня развязать и сбежать. Напоследок она подожгла их логово... А разорили ее уже какие-то семибратовские отморозки.

— А памятник? — спросил я.

— Ну, там такая история... — Ларошев снова замялся. — В общем, со свадьбы дочка старосты опять убежала, а мы со старостой напились до бесчувствия и сели играть в карты на желание. Я выиграл и потребовал памятник. Утром пытался его убедить, что это мы все спьяну, что не надо ничего такого. Но староста закусился, и теперь вот... Так. Доволен? Какой там второй вопрос? И давай быстрее, а то мы торопимся...

— Второй вопрос короче, — успокоил его я. — Вы же никогда не было в Белобородово, да?

— А это еще ты с чего решил? — Ларошев гордо выпрямил спину.

— Думаю, тогда бы вы меня предупредили про шагоходы с пулеметами и прочие удивительные вещи, которые нас там ждали, — я хмыкнул.

— Шагоходы? — брови Ларошева взлетели вверх. — О боже... Лебовский, я и представления не имел... Может быть, за много лет там просто все изменилось... Ой, все-все! Да, я просто случайно ткнул в карту, чтобы не называть свое настоящее место рождения. Белобородово выглядело невинно, и я про него ничего не знал. Я ответил?

— А что такого случилось, что вам понадобилось скрывать место своего рождения? — спросил я.

— Это уже третий вопрос, — парировал Ларошев. — А ты сказал, что у тебя их два. Так что теперь спрашивай Клауса Марковича, его очередь отбиваться от твоей безудержной любознательности...

— Да, кстати, Бюрократ, — я повернулся к нему. — Тут вот какое дело... В этом самом Белобородово живет один полумеханический долгожитель по фамилии Демидов. И он был убежден, что согласно контракту, который ты составил со Стасом, мы, как исполнители воли одного из Демидовых, принадлежим ему. Согласно какому-то там уложению. Как крепостные или что-то вроде. Или не крепостные... Если честно, я вообще не очень понял, чему он так радовался, когда Стас сказал, что контракт заключен от имени Демидовых... Я помню, ты мне что-то рассказывал про бюрократическую магию, которая дотла не сожжет, но жизнь испортить может. Мы благополучно слиняли от того парня... Но теперь мне нужно знать, что там мог быть за мелкий шрифт, который я пропустил. и какие последствия мне могут теперь грозить?

Лицо Бюрократа стало серьезным. Он снял с носа очки, вытянул из кармана платочек, протер их и водрузил обратно на нос. Потом сложил на столе руки и, внимательно посмотрев на меня, заговорил.

— Видишь ли, Богдан...