Сайберия. Том 3. Одержимый
![Сайберия. Том 3. Одержимый](/uploads/covers/2023-09-13/sajberiya-tom-3-oderzhimyj-201.jpg-205x.webp)
Читать книгу "Сайберия. Том 3. Одержимый"
Я несусь прямо сквозь этот ад, судорожно вдыхая горький раскалённый воздух. Бегу, не разбирая дороги, и каждый шаг обжигает босые ступни так, будто я напарываюсь на битое стекло. Но я всё равно бегу, лавируя между горящими деревьями. Просто потому, что оставаться на месте — ещё страшнее и больнее. Наверное, именно так во время лесного пожара несутся вперёд обезумевшие звери.
Спотыкаюсь, падаю, меня ненадолго охватывает тьма, но боль и жар снова выдёргивают меня из забытья, заставляют подниматься и бежать.
И я бегу.
И падаю.
И поднимаюсь снова.
Сколько всё это продолжается? Есть ли вообще границы у этого объятого пожаром леса? Постоянно кажется, что где-то рядом маячит просвет. Может, выход к реке или озеру. Или просто к большой поляне. Да хоть к обрыву в пропасть — чтобы спастись от этого огня, я готов сейчас сигануть с любой высоты. Но каждый раз впереди — лишь жар, дым и пепел. Растрескавшиеся губы хватают обжигающий воздух, лёгкие уже саднят на каждом вздохе, будто я нахватался мелкой стеклянной крошки, и она режет их изнутри.
Разве что боль, кажется, чуть отступила. Или, может, просто я к ней привык. А в затуманенный мозг то и дело врываются обрывки воспоминаний — смутные, рваные, искажённые…
— Ну не плачь, Насть… Всё же хорошо.
— Хорошо? Хорошо⁈
Округлые плечи с едва заметной россыпью веснушек перестают вздрагивать, и передо мной вдруг вспыхивают расширившиеся, влажные от слёз карие глаза.
— Я просто уже устала, Игорь! Устала бояться. За тебя, за себя… А я ведь ещё рожать от тебя собиралась. Дура…
— Не смей так говорить, слышишь? И всё у нас ещё будет. И дом свой, и дети. Всё, как обещал. Контракт этот закончится — и весной переедем…
— Да грош цена твоим обещаниям! Ты говорил — уйдешь со службы, и будет спокойнее. Устроишься на нормальную работу. Но сейчас же ещё хуже! С кем ты вообще связался?
— Давай не начинай, а? Деньги ведь надо как-то зарабатывать. Потерпи немного. Осталось меньше года.
— Да терплю. Терплю… Шесть лет уже терплю. Но знаешь, что? Дело же не в контрактах. Не в работе. Я… Я просто поняла, что ты… не изменишься. Всё дело в тебе.
— Ну что опять не так, Насть? Я же это всё ради тебя! Ради нас.
Она протестующе мотает головой.
— Нет. Я это только недавно поняла… Когда ты в пятницу на тех парней возле бара напал.
— Я? Напал⁈ Ты же сама всё видела!
В мозгу мелькают совсем уж смутные, смазанные кадры воспоминаний. Сценка, банальная до тошноты. Поздний вечер, полупустые улицы. Молодой парень, видимо, провожающий девушку после ресторана. И компания подвыпивших типов весьма характерной наружности, преградившая им путь.
— Вот зачем ты вообще полез, а? — шепчет она с неожиданной злостью.
— В смысле⁈ А что — стоять, смотреть на них? Таким пока в рыло не дашь — не отстанут.
— Тебе-то какое дело? Пусть полицию бы кто-нибудь вызвал. Там народу кругом полно было.
— Угу. Вот только что-то никто не спешил помочь-то.
— Вот именно, Игорь! Вот именно! Это тебе вечно больше всех надо! Это ты вечно лезешь кого-то спасать, за кого-то заступаться!
— Это, по-твоему, плохо?
— Тебя ведь там чуть ножом не пырнули!
— Чуть-чуть — не считается.
— Да брось ты шуточки свои! Я серьёзно. Ты обо мне-то вообще думал в тот момент? О том, что у тебя семья? О детях будущих?
— То есть ты хотела бы, чтобы я просто мимо прошёл?
— Да, представь себе! Потому что все нормальные люди так и сделают. Зачем тебе это геройствование? Кому ты хочешь что-то доказать?
— Да никому я ничего не доказываю! Просто… Ну не мог я пройти мимо, ты понимаешь это или нет? Не мог! Сам себе бы не простил потом.
— Вот именно… И ты не изменишься.
— Ну, и что теперь?
— А ничего. Я просто не хочу в какой-то момент остаться одна. И уж тем более ребёнку своему я не хотела бы такой участи.
Она порывисто вскакивает с кровати, распахивает шкаф, начинает судорожно срывать вещи с вешалок.
— Насть, не дури! Ну что за глупости… Настя!!
После сумрака полутёмной комнаты вдруг бьёт в глаза солнечный свет — такой яркий, что заставляет щуриться. Когда глаза чуть привыкают — становится видна искрящаяся на солнце гладь большого озера, с одной стороны поросшего камышом. С холма от окруженных плетеной изгородью изб к воде спускается тропинка.
На траве на полпути к деревне сидит русоволосая девчонка с толстенными косами и с дрожащими от обиды губами осматривает опрокинутые вёдра с водой. Потирая ушибленный копчик, поднимается, ищет взглядом упавшее в траву коромысло.
Мальчишки, ватагой обступившие её со всех сторон, не торопятся помочь. Наоборот, гогочут, тычут пальцами.
— Колыванова-то и правда косолапая!
— Так немудрено — говорят, папаша её с медведицей спит.
— А что, правда что ли, Варька? Где мамаша-то твоя? К спячке готовится?
Девчонка, сдувая непослушную прядку со лба, зло зыркает на обидчиков.
— Кто бечёвку натянул? Ты, Карась? Подлая твоя душонка.
— Ишь ты, по человечьи разговаривает!
— Ну чего гогочете? Вот батюшке пожалуюсь, как с леса вернётся — он вам всем чубы надерёт!
— Ага, как же!
Мальчишки бегают вокруг объекта насмешек кругами, держась на расстоянии пары шагов. Самые младшие даже кидаются издали еловыми шишками.
— Отстаньте от неё!
— А это кто ещё вылупился?
— Да это ж ведьмин сынок!
— Иди-ка отсюда, Богдашка! — презрительно скривившись, сплевывает под ноги самый крупный из пацанов — с непослушной копной рыжеватых волос и широкой щербинкой между верхними зубами. — А то как в прошлый раз накостыляю.
Вместо ответа ему прямо в нос летит кулак — плотно сжатый, исцарапанный, со сбитыми напрочь костяшками.
— Ах ты, мелкий…
Мгновением позже поляна превращается в настоящее поле битвы. Деревенская шпана накидывается всей толпой, в куче-мале, катающейся по траве, уже едва можно разглядеть, где чья рука или нога. Удары кулаков сыплются со всех сторон, но даже под их градом я как-то выкарабкиваюсь на четвереньках. В траве под руку попадается увесистая деревянная дуга, и пальцы смыкаются на ней, как на дубине…
— Ну что ты опять натворил? — сокрушённо качает головой темноволосая женщина, и костяные украшения на её лбу едва слышно постукивают. — Так, сиди тихо…
Аккуратные прикосновения влажной тряпицы к щеке вокруг заплывшего глаза вызывают жгучую пульсирующую боль, но я, стиснув кулаки и зубы, стараюсь не двигаться.
— Терпи, терпи. Раз любишь подраться — привыкай и к синякам…
— Да не люблю я драться, мама! Просто… Опять эти олухи Варю обижали.
Женщина вздыхает и гладит меня по волосам.
— Прикипел ты, я вижу, к соседке? Уж давно ведь съехали из дома Колывановых. Не обязательно теперь её опекать.
— И что теперь — мимо проходить?
— Ты ей ничего не должен, Богдан. Да и вообще… Помнишь, что я тебе говорила, когда мы сюда приехали?
— Ни к кому не привязываться, — тихо проворчал я.
— Верно. Мы тут ненадолго. Не заводи здесь друзей, и тем более врагов. И не лезь в драку почём зря!
Наклонившись, она заглядывает прямо в глаза, и от её взгляда невозможно уклониться.
— Ты должен беречь себя, Богдан! Тебе особая судьба уготована. Не растрать себя по пустякам.
— Варя — это не пустяки! — упрямо склонив голову, засопел я.
— Ох, горюшко ты моё… — улыбается мама и треплет меня по макушке.
Осколки воспоминаний мелькают перед внутренним взором всё быстрее, становясь всё более бессвязными. Я уже порой не понимаю, кто там, в этих воспоминаниях — Игорь или Богдан. Тем более что зачастую ситуации очень схожи — вплоть до совпадающих слово в слово фраз, жестов, интонаций. Будто это один и тот же человек, просто в разных мирах, разных ипостасях.
Размышлять об этом нет времени и сил, поскольку паузы между вспышками воспоминаний заполняет всё тот же бушующий океан огня и боли, через который я пробиваюсь, будто крошечная лодка, пытающаяся удержаться на плаву в шторм.
К картинкам из прошлых жизней всё чаще начинают примешиваться другие. Чуждые, пугающие. В них дремучая, непролазная тайга — то заваленная снегом и искрящаяся кристалликами инея на каждой ветке, то летняя, погружённая в зеленоватый сумрак. Парящие скалы. Жуткие чудовища, выныривающие из мрака. Украшенные вязью рун каменные истуканы с грозными ликами.
Я вдруг выскочил на обширное открытое пространство. Наконец-то!
Вокруг, насколько хватало глаз, по-прежнему пылающим частоколом стоит тайга — чёрно-алая, объятая пламенем. Но я нахожусь на выжженной плоской поляне шириной в добрую сотню шагов. Ровной, как арена, покрытой толстым слоем чёрно-серых остывающих углей, хрустящих под ногами.
Короткая передышка, впрочем, быстро обернулась новой вспышкой ужаса. Кольцо огня вокруг поляны сжимается. Казалось бы, гореть тут уже нечему, однако стена пламени — неестественно ровная и яркая — неумолимо приближается, отрезая пути к отступлению.
И в этой западне я не одинок.
Албыс выскочила неожиданно, будто из-под земли. В том образе, что я видел тогда, во время битвы в Академическом саду. Непропорциональное сгорбленное тело с серой кожей, вздувшимся брюхом и обвисшими грудями, с серповидными медными когтями до самой земли, со спутанной гривой ярко-рыжих волос, наполовину скрывающей лицо. При этом ей, похоже, тоже здорово досталось от огня — по всему телу расползаются уродливые пятна и волдыри.
После всей этой бесконечной пытки огнём и болью остаткам моего рассудка всё же хватило сил удивиться. Откуда ожоги? Мы ведь не в реальности. Всё это мне лишь мерещится. Это кошмар, бред, навеянный измученным болью мозгом…
Тварь налетела, как вихрь. Металлические когти ярко полыхнули в воздухе, оставляя после себя заметные росчерки, рыжие патлы разметались в сторону, окутывая фигуру причудливым шлейфом…
И отлетела назад, столкнувшись с выставленным щитом из эдры. От её удара он взорвался, отбросив её на несколько шагов. Однако албыс набросилась снова — с неистовой яростью, будто пыталась разорвать меня на мелкие клочки. В этот раз я не защищался, а ударил навстречу — щедро приправив удар порцией сжатой эдры. Ведьму снова отшвырнуло, но она, закувыркавшись в воздухе, приземлилась на все четыре лапы, как кошка.
И опять отчаянно бросилась на меня.
Воздух вокруг нас уже гудел от приближающегося огня так, что я не слышал собственного тяжелого дыхания. Да и дышать становилось всё труднее. Но мы продолжали эту безумную, самоубийственную схватку, выжигая последние силы.
— Сдохни! Сдохни! — верещала албыс, оборачиваясь то рыжеволосой женщиной в домотканной рубахе на голое тело, то уродливой старухой, то оскалившейся лисицей с длиннющим хвостом.
— Да сдохни уже сама! — не выдержав, рявкнул я.
— Тебе меня не убить, Пересмешник!
— Да ты уже мертва! Я убил тебя! Поглотил! Ты лишь призрак!
Выкрикнув это, я словно и сам впервые осознал это в полной мере.
Я ведь давно победил её — ещё там, в парке. Все эти кошмары, весь этот горящий лес, вся эта схватка — это лишь насылаемый ей морок. Она не может причинить мне реального вреда, но пытается свести с ума. Это всё — не по правде. Это сон. Наваждение. И если я отрину его — оно, наконец, рассеется.