Москва и Московия

* * *

Архангельская школа – старейшая из наших на русской земле. Тут уже и третий класс заработал. Ученики здесь разновозрастные – восьмилетки могут сидеть за одной партой со взрослыми парнями, даже женатыми. Девчата тоже есть: поморы не все правила «Домостроя» приняли к исполнению. К тому же среди них встречаются и староверы, и даже язычники, хотя темы «истинной» веры в нашем учебном заведении традиционно не обсуждаются, а урок закона Божьего проводится всего раз в неделю. Так на нём все ведут себя так, словно верят правильно. Дело в том, что это занятие по нашему распорядку – лекция, в процессе которой опрос не предусмотрен. Не нужны нам споры на возвышенные темы. А в принципе, батюшка ничему неправильному не учит – жить мирно, трудиться прилежно, прощать ближних и слушаться начальства.

Особенно тепло местный поп относится к профессору Ивановой. Мэри сначала обвенчала Софью с её Ричардом по протестантскому обряду, но это было проведено в тесном семейном кругу и с утра пораньше, то есть попу об этом никто не доложил. Потом, в тот же день, эта самая Мэри крестилась в православие и сразу обвенчалась со своим Иваном, который, поскольку фамилии отродясь не носил и клички не заслужил, так и считался просто Иваном, даже без отчества.

Но Мэри стала Марией, ему принадлежащей, то есть Ивановой. Вот он и принял фамилию жены. Однако поморы, не считаясь с установленными на Руси порядками, обращаются друг к другу по отчествам, то есть с «вичами», каковые разрешены лишь для родовитых дворян. А нынче Иван Иванов воспринимается как Иван сын Ивана. Поэтому профессор Иванов мгновенно стал Иванычем. В то же время имя своего отца Джона Мэри тоже перевела на русский как «Иван». Вот и получились Марь Иванна и Иван Иваныч Ивановы.

Ну, я-то и раньше знал, что Мэри – девица непростая да с выдумкой. Эк она артистично провернула! Кстати, современную русскую речь и письменность она постигла уверенно, то есть демонстрирует полнейшую ассимиляцию. Даже одевается традиционно, по-женски, если не занята в мастерских или на шхуне, где носит или мундир с брюками, или парусиновую спецовку со штанами на лямках. Она по-прежнему охотно меняет образы. И, припоминаю, уверенно объясняется по-испански.

Так вот, ещё недавно, после отъезда Пушкаря, здесь, на Архангельском корабельном дворе, из ипсвичских школяров только один Иван и оставался, не считая нас с Софи. А сейчас к нам прибавились Мэри, Консуэлла, Кэти, Арчи, Джек и Ник. Мощный кулак для мозгового штурма. Глядя на выклеенный Софи бумажный макет, быстро, буквально за десяток фраз, обсудили и уточнили неясные места, после чего дружно принялись за деталировку, привычно разложив процесс на операции (процесс проектирования). Мы с Софи проверяли расчёты и уточняли цифры, а то уже бывало, что одни оперируют метрами, а другие – ярдами.

Разумеется, всех смущала непривычно толстая мачта, да ещё и обитаемая, со входом снизу.

– Шверт? Это как шверцы у балтийских галиотов, только посерёдке, – «узнал» идею Джек.

– Массивно получается. Поднимать будем лебёдкой, – оценил Ник. – Арчи, ты не в курсе: придумали мотористы, как сделать привод от моторов на валы подъёмных устройств?

– Может, сжатый воздух применить? – почесал репу наш моторист. – Или сам выхлоп запрячь?

– Не приводи в один узел более трёх деталей, – потребовала от Консуэллы Кэти. – Слишком сложные накладки потребуются для связи, да и в случае ремонта придётся чересчур много разбирать.

– Вань! Поставь здесь сто пятьдесят на сто пятьдесят. Я в него пятьдесят на двести через сквозную выборку пропущу, а потом войду в паз перед обрамлением люка.

Наружная поверхность нашего «изделия» напоминает огранённый камень, то есть состоит из плоскостей и изломов на их пересечении, невольно напоминая самолёт, изготовленный по технологии «стелс». Все грани, кроме носовой и кормовой, соединяют поверхности под очень тупыми углами, что может привести к образованию турбулентности. Отсюда возникает желание сгладить эти резкости, несмотря на то, что на наших скоростях добавку к сопротивлению это обещает совсем небольшую.

Очевидную, казалось бы, но не сразу уловленную за хвост мысль подал один из третьеклассников. Ребят никто не прогонял от разговоров учителей, вот интересующиеся и крутились, то хватаясь очинивать карандаш, то суясь с несвоевременными вопросами. Парнишка предложил выпустить наружу брус, по которому стыкуются плоскости, погрузив кромки «фанерных» листов в продольные выборки «в четверть», выполненные под требующимися углами. А выступающую наружу древесину округло обстрогать, образовав «зализ». Вообще-то, это столярный приём, под который требуется особый тип рубанка – отборник. Их применяют при вязке оконных рам.

С удовлетворением отметил, что признаки зарождения коллективного разума и совместного творчества в нашей школе уже возникают. В Ипсвиче это началось в процессе изготовления цепи, но там ученики были младше и непосредственней, ведь здесь не только дети учатся, но и взрослые бородачи.

С этих рёберных брёвен мы и начали, а то уж очень всё необычно задумано. Пока не попробуешь, и не поймёшь, что выйдет. Килевой брус из мачтовой сосны, форштевень и ахтерштевень оба с изломами, воспроизводящими профиль носа и кормы ледокола. Редкие, но толстые, бревенчатые, образующие внешний контур шпангоуты, связанные мощными, откованными по месту накладками. Всё на болтах. Несущие шпангоуты из брусьев, поставленные по схеме ферменной конструкции так, что и не поймёшь, шпангоут это или стрингер. Большое количество распорок и укосин внутри, связывающих каркас в объёмную структуру завидной жёсткости. И обшивка накрест из двух слоёв сороковки.

Четыре метра от киля до палубы. Два метра от верхней палубы до нижней, под которой расположен трюм. Восемь метров ширины и сорок длины. Полное водоизмещение, если погрузить корпус по самую палубу, шестьсот тонн. А если выставить над водой на один метр – четыреста. Такая большая разница из-за того, что борта очень сильно «развалены» как раз ниже ватерлинии. Профиль днища в поперечном сечении приближается к дуге большого радиуса, то есть очень «валкий» с борта на борт.

– Ой, профессор! А столько балласта, сколько требуется, занимает слишком много места.

Сажусь проверять расчёты. Точно, выпрет из-под пайолов в и без того низкий трюм, да ещё и ляжет неустойчиво. Такое безобразие при крене запросто может сместиться, что грозит погружением в воду одного из краёв палубы. Тут и до опрокидывания недалеко.

– Придётся набрать камней с большой плотностью и связать их между собой в плиты при помощи цемента, – смекаю я. – Цемент делают в Котласе. Горшечник наверняка все окрестные камни перепробовал и знает, какие в тех краях самые тяжёлые. Нужно собирать обоз и отправлять поскорее, потому что и сам цемент наверняка имеется в меньших количествах, чем надо, и камней тех никто не собирал, а сейчас под снегом не сразу-то и отыщешь то, что нужно. А потом эти плиты придётся точно по месту отливать: зачем нам в балласте нужен воздух?

Вижу, понял парнище. А до Котласа отсюда, между прочим, пятьсот вёрст через снега.

– Так что, Софья Джонатановна, поехал я?

– Только оденься теплее да денег у Ивана возьми.

– Лучше соли и ножиков, которые первоклашки себе сковали.

– Что так?

– Самоедов нужно улестить, чтобы довезли меня на своих оленьих упряжках. А уж когда груз соберётся, тогда Сила Андреич правильный обоз сюда и наладит. Это же груза тонн тридцать. Двести пудов почитай.

– И два брашпиля, – спохватывается Мэри. – Четыре лебёдки больших да шесть малых.

Народ резко возбудился и принялся за составление списков.