Бремя Власти

Глава 20

За спиной Иоанна мрачно хмурился Прокопий, справа недовольно сопел Наврус. Идея молодого императора начать переговоры с горожанами осталась ими неоцененной. Патрикий прямо сказал, что горожане воспримут предложение как слабость — победители парламентеров не шлют. Наврус же как всегда извернулся и прямо ничего не возразил, но все-таки вставил, что любой договор с горцами яйца выеденного не стоит, им нельзя доверять ни на грош. Еще обоим страшно не понравилось, что Иоанн отложил присягу армии и разрешил войску продолжить громить город.

Доводы своих советников Иоанн выслушал, но все равно остался при своем мнении, и вот сейчас они втроем стояли напротив ворот цитадели и ждали выхода своего парламентера. Никаких предложений с ним не посылали, Иоанн хотел прямых переговоров и, не объясняя причин, настоял на этом. Такой подход тоже никому не понравился. Прокопий и Велий опасались покушения и не хотели отпускать императора без охраны, а Наврус просто не желал потеть на солнцепеке и вообще считал всю затею бессмысленной.

Утерев мокрое от пота лицо, Фесалиец недовольно проворчал.

— Они же дикари! Вот сейчас выбросят из ворот голову моего адъютанта, а мне потом жена весь мозг выест за своего племянника.

— Да помолчите вы, Наврус, — не выдержал Прокопий, — голова уже болит от вашего нытья.

Фесалиец возмущенно обернулся к патрикию.

— Ну, знаете… — Высказать все что он думает по поводу беспардонности некоторых, пусть и заслуженных, людей, ему не дал смотревший на ворота Иоанн.

— Кажется, выходят! — Прищурившись, он попытался пересчитать количество появившихся горожан, а Наврус, уже позабыв про обиду, радостно воскликнул:

— Смотри ка живой, а я таки надеялся, что они избавят меня от этого бездельника!

Иоанн уже и сам видел, как от ворот отделилось трое горожан и, ведя за собой парламентера, направились прямо к ним. Пока они шли, он успел отметить, как вслед за послами из приоткрытой щели ворот высыпало два десятка воинов, и, ощетинившись копьями, закрыли ее собой. «Не доверяют, — хмыкнул про себя Иоанн, — что же у них на это есть все основания».

Послы города остановились в двух шагах и почтительно склонились в глубоком поклоне. Каждый из них в этот миг очень сильно сомневался, что уйдет отсюда живым. Вчера вечером, когда с момента падения Ура, не прошло еще и дня, а в стенах цитадели царило полное уныние и ожидание страшного конца, пришло неожиданное известие, захлестнувшее переполненную крепость эмоциями. У ворот стоял парламентер императора. В пергаменте, переданном посланцем, не было ни ультиматума, ни угроз, а лишь предложение завтра в полдень провести прямые переговоры, прямо здесь на площади, перед воротами. Император хотел говорить с руководством города, и внизу стояла красиво выведенный вензель — император Туры, Иоанн Корвин.

Срочно собрался городской совет, и всю ночь решали соглашаться или нет. Глава совета Сол Абани с пеной у рта доказывал, что это провокация и выходить на площадь — самоубийство.

— Все мы знаем коварство туринцев! — Кричал он. — Послов перебьют, управление обороной обезглавят, а в открытые ворота ворвутся орды варваров.

Ему сочувственно кивали, но все понимали, что Сол так разошелся, потому что идти придется ему, а смелостью глава города никогда не отличался. Ван Сид молчал. Последний бой загнал его в состояние депрессии и пустой безнадеги. Он уже не верил в счастливое окончание осады, и ему было все равно. Неожиданно за переговоры выступил епископ Висарион. Тот был больше всех осведомлен о том, что происходит в лагере врага и настаивал — раз Константина больше нет, то имеет смысл выслушать его преемника. Решали общим голосованием, и к своему ужасу Абани обнаружил, что впервые за время его правления он остался в меньшинстве. Поэтому сейчас, к полудню следующего дня, он в компании командора и епископа стоял, согнувшись перед неизвестным ему юношей.

— Император Туры, Иоанн Корвин милостиво разрешает вам встать. — Зазвучал голос курчавого толстяка, и послы, разогнувшись, встретили нацеленный на них взгляд императора. Епископ Висарион взял на себя первое слово.

— Ты позвал нас, Великий государь, и мы пришли по слову твоему. Я, епископ Ура Висарион, глава городского совета Сол Абани и командор гарнизона Ван Сид.

Иоанн тоже не спал этой ночью, готовя речь, и надеясь добиться поставленной цели. Зара сидела рядом, и ее жизненный опыт помогал ему подобрать правильные слова.

— Эти люди, — говорила она, — готовы умереть за свой город. Понимаешь, город, а не просто место. Для них важен их каменный муравейник и его древняя слава. Мне кажется, тебе следует это учитывать.

Он это учел, тем более, именно эта мысль и посетила его в зале у Навруса — чтобы превратить врага в союзника надо сделать ему предложение, от которого он не сможет отказаться.

Сейчас рассматривая стоящих перед ним послов, он начал с того, что показал им на черные клубы дыма поднимающиеся вокруг.

— Вы видите это? Еще несколько дней, и мои воины превратят ваш город в руины. Такие руины, из которых Ур уже никогда не поднимется. Здесь на месте легендарного города пастухи будут пасти коз, и очень скоро только древние фолианты будут хранить память о великом Уре. — Иоанн сделал паузу, дав всем прочувствовать трагичность момента, а потом вдруг спросил с нарочитой эмоциональностью.

— Неужели вам не жалко свой город? Неужели вы не хотите его спасти?

Не глядя ему в глаза, ответил тот, кого назвали командором.

— Мы все готовы умереть за свою родину! Если тебе нужны наши жизни возьми их, но пощади Ур и жителей его.

Сол Абани почувствовал, как затряслись поджилки и мысленно проклял и Ван Сида и тот миг, когда он согласился выйти сюда. «Говорил бы ты за себя!» — Беззвучно завопил он не в силах пошевелиться.

Флюиды страха от коренастого крепыша с обрюзгшим, безвольным лицом, исходили такие, что Иоанн даже порадовался, что может его успокоить.

— Мне не нужны ни ваши жизни, ни жизни горожан, ни даже сам город. Я не воюю с вами, это вы воюете со мной. — В глазах юного императора появилась невиданная ранее жесткость. — Сегодня этот великий город еще можно спасти от разрушения, но завтра уже будет поздно. Я вызвал вас сюда, чтобы задать один единственный вопрос — хотите ли вы сохранить Ур и его легендарную славу?

Взгляды послов непроизвольно дернулись по сторонам, и клубы черного дыма, поднимающиеся со всех концов города, словно подтвердили прозвучавшие слова. Они еще не поняли, о чем собственно говорит этот молодой человек, но остро почувствовали, что сейчас решается не только их судьба, но и будущее всего города.

Вновь ответил за всех Ван Сид.

— В этой долине не найдется ни одного жителя, кто бы не желал этого всем сердцем!

— И тем не менее вы посмели поднять оружие против базилевса! — Иоанн сам начал заводиться от своих слов, и при слове «базилевс» он, наверное, впервые ощутил, что эти люди воюют именно с ним, и именно ему, императору, наносят они оскорбление своей непокорностью. Вспыхнувший порыв ярости на миг осветил перед ним такие потаенные уголки души, о которых он даже не догадывался. Откуда-то из темноты вдруг всплыло чудовищное желание растоптать этих посмевших сопротивляться людей, залить эту площадь кровью, чтобы никому, никому в мире неповадно было больше вставать на пути великой империи.

Послы вновь безмолвно согнулись в поклоне, не желая ни оправдываться, ни опровергать очевидное. К счастью для них, они не увидели, как на мгновение изменились черты лица императора и не смогли оценить, как близко они в этот момент подошли к краю пропасти.

Полыхнувшая жажда крови напугала самого Иоанна и, зажмурившись, он постарался взять себя в руки. — «Что это со мной⁈ Наследственность! Неужели я такой же, как и мой дядя, а власть всего лишь та дверь, что открывает мою истинную сущность⁈»

Пауза затягивалась, и Прокопий, не видя лица своего воспитанника, с тревогой уставился ему в затылок. Ситуация тревожила непониманием. Зачем эти переговоры? Чего он хочет добиться? Ни вчера, ни сегодня, Иоанн не дал никаких разъяснений, не ответил ни ему, ни Наврусу, и сейчас старый патрикий почувствовал — с его учеником что-то происходит, что-то новое и ужасное, и от незнания как помочь ему становилось еще тревожней.

Буря эмоций пронеслась в сознании Иоанна за одно мгновение, оставив в душе лишь неприятное ощущение пустоты. Этот порыв чуть было все не испортил, но ему удалось справиться с собой и вернуться к прежней продуманной линии.

— Поднимитесь. Я не жажду мести. — На его лицо вернулось обычное спокойное выражение. — Более того я не желаю уничтожения легендарного города, не хочу превращать эту цветущую долину в пустыню… Но к сожалению, оставить здесь вражеское гнездо я тоже не могу. — Он взглянул прямо в глаза Ван Сиду, адресуя свои слова в первую очередь ему. — Я смогу сохранить великий Ур, только если он примет власть императора. Мою власть и власть империи!

Видя, как помрачнели лица послов, Иоанн решил, что пора… Пришло время выложить главный козырь.

— Знаю, вам трудно расстаться со свободой, которую вы смогли сохранить даже в составе Сардийского царства, и я не хочу требовать от вас невозможного. Я предлагаю вам войти в состав империи, как вольный город под протекторатом Туры.

Предложение вызвало невольное оцепенение не только у послов. Те просто не смогли сразу переварить услышанное, а вот Прокопий и Наврус открыли рты по-настоящему. Протекторат, свободные города, все это было из далекого прошлого, из республиканского прошлого Туры. Со времен первых императоров эта политика была оставлена и забыта, как не вяжущаяся ни с абсолютной властью базилевса, ни с возросшей мощью империи.

Иоанн выдержал паузу и в полной тишине перевел взгляд на главу городского совета.

— Я сказал свое слово, а далее выбор за вами. От вас теперь зависит, будет ли Ур снова богатым и знаменитым, или превратится в пустошь, расцветшую на горе трупов. — Его лицо вновь заледенело. — А чтобы у вас не оставалось сомнений, я расскажу вам, что с вами будет в случае отказа. Вы, сидя за стенами, будете пухнуть от голода, и смотреть на свой погибающий город, а каждое утро сюда, на площадь, будут приводить по сотне горожан и казнить на ваших глазах. Они будут умирать в мучениях, моля о пощаде и проклиная вас. Да, да, не меня, а вас, потому что именно вы обманули их, когда ложными обещаниям склонили к сопротивлению, а потом предали и сбежали, бросив на произвол судьбы. Под эти вопли будет начинаться каждый ваш день и не заканчиваться никогда, пока вы все там не сойдете с ума, не перессоритесь и не начнете резать друг друга. — Глаза императора теперь вцепились в епископа. — А вас, Висарион, лишат сана, отлучат от церкви и проклянут здесь же на площади, чтобы ваша паства знала — у нее не будет больше духовного пастыря и никому не удастся получить прощального причастия перед смертью.

Лик этого молодого императора напомнил епископу еще недавние времена Константина, казни и чистки неблагонадежных и наполнил уверенностью, что прозвучавшие слова не пустая угроза, и страшный прогноз сбудется до мельчайших деталей.