Темный орден. Том 3

Глава 28

Мне снился Питер.

Не этот лощеный столичный Петербург, по которому рассекали кабриолеты аристократов, а мои родные типовые новостройки на севере города. Отсюда и до горизонта — ряды домов, квадраты дворов, детские площадки и редкие скверы…

Мой дом — панельная девятиэтажка между двух высотных «точек». Я свернул во двор, дошагал до парадной и занес палец над кнопкой домофона. Тридцать восьмая квартира.

Вдох-выдох. Еще чуть-чуть — и я буду дома. Дома, где меня уже никто не ждал.

Внезапно домофон запиликал, дверь отворилась, и из подъезда вышла баба Люда с вечным мешком сухарей для птиц. Сколько раз я ей объяснял, что нельзя их кормить хлебом, а все без толку.

Баба Люда словно не заметила меня, хотя от ее зоркого глаза не могла укрыться ни единая мелочь, происходившая во дворе. Я тенью скользнул в подъезд и зашел в пропахший перегаром и безнадегой полумрак лифта. Опять перегорели лампочки.

Седьмой этаж, из лифта налево. Вот наша дверь — железная, но обитая деревом под бук. Я достал ключи из кармана и принялся возиться с замком. Верхний, нижний…

Квартира встретила спертым воздухом, словно здесь все лето не открывали окна. Откуда-то я знал, что случилось, но хотел убедиться в этом. Хотел… Попрощаться?

Дома никого не было, но все осталось почти так, как в то утро, когда я уехал на работу, да так и не вернулся. Только полки поросли пылью, цветы засохли…

Тьма мне солгала. Она не могла вернуть маму, потому что оттуда уже не возвращаются. Мама ушла, и я откуда-то знал, что теперь она наконец-то была счастлива. Там она всегда была юной, там всегда было наше с ней любимое мороженое — дынное и с шоколадной крошкой. И его было столько, что хватит на всех.

Она улыбнулась мне со старой фотографии: мама сидела на стуле в студии, со своей вечной аккуратной укладкой вокруг миловидного лица без единой морщинки. Серые глаза с задорными искорками. Розовая блузка с большим бантом…

— Мам, прости.

Женщина с портрета удивленно подняла выщипанные в ниточку брови.

— За что простить, Сашенька?

— Я не успел вернуться. Я ведь хотел… Она обещала, но…

Портрет улыбнулся.

— Ты не мог вернуться. И я не могла туда попасть, уже не могла. Но там, где я сейчас, мне гораздо лучше. Не нужно ни о чем сожалеть.

Я замотал головой.

— Но я хотел… Я ведь пошел на все это ради нас… Хотел вытащить тебя, вылечить…

— Это невозможно. Ты не вправе решать за всех, кого любишь, Сашенька. Главное — тебе повезло. Ты получил второй шанс и приключения, о которых всегда мечтал в детстве. Разве ты жалеешь об этом?

— Не знаю. Если бы я мог вернуться, чтобы тебе помочь… Я бы никогда не согласился.

— Но у тебя не было выбора, и все случилось так, как случилось, — мягко отозвался голос матери. — Иногда судьбы выбирает за нас. Но она всегда выбирает правильно. Ни о чем не жалей и ни о чем не волнуйся. Каждый из нас оказался в лучшем из миров. Просто у нас они разные.

Перед моими глазами начали проступать темные пятна. Все поплыло, искажалось, и углы комнаты внезапно стали кривыми… А затем все потемнело. Голос матери исчез, мрак начал рассеиваться…

А я открыл глаза и уставился в белый с лепниной потолок. Твою ж дивизию. Неужели ничего не закончилось?

Я не успел как следует проморгаться, попытался пошевелить руками и ногами, но конечности поддались с трудом. Сколько я пролежал? Какая-то темная тень с визгом бросилась ко мне. В нос ударил знакомый запас псины.

— Алтай!

Пес прыгнул прямо ко мне на кровать и принялся облизывать мне лицо, сопровождая это действо жалобным скулежом.

— Ну что ты, парень… Ты чего? Я же здесь…

Я обнял пса, которого уже и не надеялся увидеть. Почему-то сразу стало спокойнее. Друг рядом. А там будь что будет. Алтай слез с кровати, подбежал к двери и принялся ломиться в нее, словно пытался звать на помощь. Умный парень. С таким и правда никакая сигнализация не нужна.

Комната казалась мне знакомой. Я уже бывал здесь однажды, когда… Когда валялся в отключке дома у Великого князя Глеба Алексеевича. Так-так…

В коридоре послышался торопливый топот, через мгновение дверь отворилась, и в комнату влетела женщина в белом халате поверх скромного темного платья. Я знал ее. Помнил. Елена Олеговна Трубецкая, личный лекарь Великого князя.

— Хвала небесам, — выдохнула она, увидев, что я пришел в сознание. — Очнулся наконец…

Я улыбнулся.

— И вам доброго дня, Елена Олеговна.

— О, значит, память в порядке, — женщина вернула самообладание и строгое выражение лица. — И все равно нужно проверить.

Она подошла ближе и принялась надо мной возиться. Обычные тесты: сколько пальцев, как зрачки реагируют на свет и прочее.

— Ваше имя?

— Которое?

— Все, что помните.

— Оболенский Владимир Андреевич, брат Элевтерий…

— Достаточно. Какой сейчас год?

— Ну, отключился я в двадцать втором…

— Последнее воспоминание?

— Дворец загорелся, балка рухнула. Отец Кассий пытался меня вытащить…

Трубецкая удовлетворенно кивнула.

— Судя по всему, память и правда в порядке. Как самочувствие?

— Пока не понял. Но вроде ничего не болит, только голова пустая.

— Это нормально, — отозвалась лекарка. — Особенно после всего, что на вас свалилось. В прямом смысле. Кабы этот пес вас не учуял, могли бы и не успеть вытащить из-под завалов вовремя.

— А Кассий? Дионисий?

Трубецкая отрицательно покачала головой.

— Мне жаль. — Проклятье… — Вас спас только ваш родовой дар. Вы лишились дара Тьмы, как и все, кто был им наделен. Увы, остальным не повезло так, как вам — они не обладали столь крепкими телами… Да и вас, считай, вытащили с того света. Семьдесят процентов ожогов, множество переломов. С этим не живут. Обычно.

— А брат Луций? — Я уже почти вымаливал сказать мне хоть одну хорошую новость. — Луций. Я отправил его прочь, пока не началось… Он цел?

Трубецкая кивнула.

— Насколько мне известно, да. Однако я знаю немного. Вы единственный, кто выжил после крушения здания. Но официально вы среди живых не числитесь.

Я приподнялся на локтях.

— Как? Почему?

— Я не вправе ничего разглашать, прошу прощения. Мое дело — поставить вас на ноги и доложить его императорскому высочеству. Остальное Глеб Алексеевич расскажет вам сам. Лежите, я приглашу господина.

Не дав мне и слова вымолвить, Елена Олеговна торопливо вышла, оставив меня наедине с Алтаем. Пес снова подошел ко мне, ткнулся мокрым носом в ладонь, и я потрепал его по шее.

— Интересно дела складываются, а, Алтайка? Поглядим, чем все это для нас обернется. Среди живых не числюсь, значит…

Удивительно, но долго ждать не пришлось. Я едва успел подняться, доползти до стула и натянуть халат, когда в мою «палату» вошел сам Великий князь. В этот момент меня как раз подвели ноги — я пошатнулся, ухватился за портьеру и едва не обрушил на себя карниз.

— Вам же предписывали оставаться в постели, брат Элевтерий! — возмутился хозяин дома. — Пожалуйста, вернитесь в постель.

Я замешкался — видимо, слишком долго провалялся в отключке, и мышцы задубели. Я двигался, как кукла, неуклюже, угловато. Но все-таки дотопал до кровати и бухнулся под одеяло, отметив, что за окном уже стояла осень. Листья на деревьях пожелтели. Обычно у нас такое бывало в середине сентября, иногда позже.

Выходит, я пробыл здесь больше двух недель?!

Тем временем Великий князь распорядился оставить нас наедине и потрепал Алтая по холке, словно они были старыми знакомыми.

— У вас отличная собака, — сказал Глеб Алексееви, присев на стул у изголовья моей кровати. — Настоящий друг. Он вас спас.

Я кивнул.

— Да, милостивейший государь. И уже не впервые.

Глеб Алексеевич был одет по-домашнему: костюм-двойка из мягкой уютной ткани, фланелевая рубашка и комнатные туфли. Мне, видимо, повезло уловить редкий момент, когда представитель императорской фамилии наконец-то переводил дух дома. Однако впечатление мягкости Великого князя было обманчивым: он наградил меня строгим взглядом, и я понял, что разговор будет непростым.

— Что ж, в какой-то степени я рад, что вам удалось выжить, брат Элевтерий.

— Орден распущен, прекратил свое существование, ваше императорское высочество, — ответил я. — Не уверен, что пользоваться этим именем уместно.

Великий князь печально улыбнулся.

— Но другого имени у вас нет, — ответил он. — Вы перестали быть Владимиром Оболенским после того, как ступили на путь Тьмы. Кроме того, и Владимир Анреевич Оболенский, и темный брат Элевтерий официально мертвы и похоронены на особом неосвященном участке Смоленского кладбища вместе с теми, кого унесла та ужасная трагедия. А унесла она, считай, весь Орден.

Я изучающе уставился на Великого князя, пытаясь понять, знал ли он о том, что на самом деле произошло в Темном дворце. Но тягаться с человеком, собаку съевшем на умении держаться в обществе и контролировать каждое микровыражение лица мне было не по силам. Я не мог понять, сколько ему было известно.

— Что ж, отныне я покойник, — пожал плечами я. — Но живой. И что-то мне подсказывает, что вы не намерены меня воскрешать.

— Именно так, — кивнул Глеб Алексеевич. — Ваше воскрешение неудобно всем. Никто не знает о том, что на самом деле случилось в Ордене, хотя слухи ходят самые невероятные. Но факт остается фактом — Тьма ушла, темные дары утрачены. И в Ордене действительно больше нет смысла. Да и Оболенским вы тоже не нужны: ваше имя связано с неприличным количеством скандалов, да еще и заговор внутри столь важной фамилии… Словом, мы бы предпочли, чтобы вас помнили как человека, который перед смертью смог исправиться и совершил поистине благородный поступок — спас наследника престола.

Я понимающе улыбнулся.

Что ж, следовало ожидать. Оболенским действительно сейчас не до меня: заговор раскрыт, все, судя по всему, остались живы-здоровы, но впереди семье предстояло много работы по восстановлению связей, репутации, активов. Володя Оболенский, непутевый сыночек, действительно мог стать помехой.

А вот остальное было куда интереснее. Меня могли просто оставить подыхать, и я бы наверняка сгинул вместе с остальными членами ордена где-нибудь под завалами. Но меня вытащили и, более того, спасли целенаправленно.

— Зачем же вы сохранили мне жизнь, Глеб Алексеевич? — напрямую спросил я. — Чтобы выяснить подробности о падении Ордена?

— Многое мне известно из рассказа брата Луция, — ответил Великий князь. — И хотя некоторые хитросплетения мне неясны, но общую суть я уловил. Внутренний заговор, попытка высвободить могущественную силу… И, насколько я понимаю, именно попытка ее остановить и стала причиной такого количества жертв.

Хм. Значит, Луций рассказал не все и не так. Но почему? Он ведь всегда радел за истину.

Может, когда осознал, что лишился силы, решил напоследок меня прикрыть? Или сам хотел узнать от меня, что там случилось, и для этого решил избавить меня от мгновенного смертного приговора?

— Мы действительно пытались остановить силу, — сказал я, тщательно выбирая слова. — К сожалению, ее истинный замысел стал понятен слишком поздно. Пришлось импровизировать.