За пределом (том 3)

— Вот именно это меня и беспокоит. Почему не нужно? Может потому что с ним что-то нечисто? — не унимался Бурый.

— Почему же они тогда до сих пор тебя не грохнули? Взяли бы мусоровоз, нагрузили бы его взрывчаткой и влепились бы в твою машину, как сделали это в каком-то городе. Или рельсотрон — он бы тебя нахуй пробил. На такое им-то денег бы хватило.

— На рельсотрон вряд ли, слишком дорогой. И вообще, это ты так мечтаешь от меня избавиться? — улыбнулся Бурый.

— Нет, просто твоя паранойя не знает границ.

— От меня не избавляются, потому что я нахуй никому не нужен. Нужен всем Соломон, который прячется в своём особняке.

— Вот и он никому не сдался. Уж тем более Бабочкам.

Бурый внимательно и слегка удивлённо посмотрел на Панка, от чего тот даже смутился. Но Бурого интересовал не Панк, а его слова. То, что он только что сказал.

А ведь действительно, что если он и не сдался нахрен Бабочкам? Может он сдался кому-то другому?

Мало ли людей, что точат зуб на картель, верно? И сколько там баб, что потеряли детей, которые снаркоманились, были застрелены, убиты в перестрелке или же просто пропали.

Может быть так, что кто-то несвязанный с войной вмешался? Вмешался, чтоб насолить им. А потом подговорил Шрама и устроил этот цирк?

Нет, всё сводится опять к тому, что Шрам в чём-то виноват, хотя никаких подозрений он не давал. Однако чтоб подтвердить или опровергнуть это, нужно выяснить, кто тогда стоял за Фиестой и поймал Шрама. А заодно понять, кто же точит во тьме заточку на картель и кого надо опасаться ему самому.

— Где сейчас Шрам? — спросил Бурый.

— Дома, наверное. У него сегодня как бы выходной. Днюха же, помнишь?

— Да, точно… Ясно… Тогда бери Пулю и сгоняйте на хату, где жила Фиеста.

— Пуля решил сходить на днюху к Шраму.

— Да с хуя ли? Они же не друзья, — удивился Бурый.

— Да только Гильза мечтает, чтоб он засадил ей по самый желудок. А брат её одну не отпустит.

— М-да… — поморщился он. — Не хочу никого обидеть, но Шрам же точно не красавчик. Ладно, пол-ебала нормальное, обычное, среднестатистическое, не говоря о глубоких порезах. Но вторая как на ремни порезанная.

— Девушки, — пожал Панк плечами.

— Я не пидор, но могу понять, что парень приятный. Или обычный. Шрам… у него нет даже этой брутальной красоты, типа квадратного лица в шрамах, как у гладиаторов.

— Слушай, чего тебя его так внешность волнует? — поинтересовался Панк.

— Ничего. Просто удивлён, что Гильза дать ему хочет, она так-то не страшная. Ладно, короче, бери Гребню тогда и иди проверять квартиру. Обшмонайте там всё, может что найдёте.

— Погоди, хочешь поискать, с кем была связана Фиеста?

— Хочу узнать, может она и не работала на Бабочек.

— Не работала? — попытался собраться с мыслями Панк.

— Делай, что говорят, Панк, — уже твёрже сказал Бурый. — Прошмонайте там всё. Вряд ли она что-то оставила, однако не проверить будет глупо. А теперь идите, надо закончить это до вечера. И прихватите с собой боевиков, штук пять на всякий.

— Ладно, я понял, — буркнул Панк и вышел из кабинета, оставив Бурого.

Непонятно, в какую сторону плыть — вот что не нравилось Бурому. Когда есть подозреваемый, есть и примерное направление, куда копать, и косвенные доказательства. Но такого с Шрамом не было. Всё строилось исключительно на «а что, если».

А что, если это не Бабочки? А что, если Шрам предатель? А что, если его подсунули как шпиона? А что, а что, а что… Всё на этом строится, и никакой конкретики.

Да, будь другое время, он бы его убрал. Прошли те времена, когда Бурый прислушивался к своим чувствам, ещё человеческим, стараясь поступать по совести, а не по одному подозрению. Все рано или поздно проходят эту стадию, понимая, что, если хочешь здесь выжить, приходится действовать на опережение по малейшим признакам. Иначе, действуя по принципу справедливости, ожидая железных доказательств, как в суде, можно однажды не проснуться.

Обычно к этому приходишь после какого-нибудь случая, но нередко и просто так, пока кипишь в этом вареве из дерьма и себе подобных. Видишь это всё, закаляешься, престаёшь верить во что-либо, кроме страха и денег, после чего, уже не утруждая себя сильными переживаниями, подписываешь приговор за приговором то одному, то другому.

Таковы правила, таков мир. И сколько бы люди из телека ни кричали Бурому, что мир такой, каким делают его люди и каким его делает каждый человек, правда несколько иная — мир такой, каким делает его общество, стадо, не люди, что задавит каждого, кто с ним не согласен. Вот и всё. И пока что не нашлось пастуха, который бы имел достаточно воли и силы, чтоб это стадо направлять и продвигать нормальные идеи. Или дохнут раньше, или слишком черствеют для таких идей.

Когда-то Бурый и сам думал в том же ключе, что дай ему в руки власть, и он всё изменит. А сейчас понимал, что ничего не изменишь. Люди останутся людьми, а он лишь подпилит ножки под стулом, на котором сидит. Подобное проходит каждый, и каждый понимает это очень хорошо.

Потому ничего и не меняется.