За пределом (том 3)

Глава 118

Бурый сидел у себя в кабинете, крутя в пальцах маленький брелок. Задумчиво, медленно, будто пытаясь что-то в нём разглядеть, в то время как сам взгляд был пустым.

Прошло столько лет. Ему двадцать восемь, он уже лейтенант, самый молодой в истории картеля. Всего этого он добился всеми правдами и неправдами, обманом и шантажом, подкупом и предательством. Особенно предательством, самым действенным способом из всех, что был в мире.

Люди могут сколько угодно говорить о том, что это низко и мерзко, но такова реальность — в борьбе за власть, когда речь идёт о твоей жизни и жизни твоих людей, нет такого понятия как «правильно». Его вообще не может существовать в кланах, которые строятся на нарушении закона. Потому, когда кто-то мучается и говорит: «Это подло, это низко и неправильно», Бурому хотелось кричать: «Так оглянись вокруг! Посмотри, кто вокруг тебя! Разве к ним это применимо?!».

Все они убивают, грабят и рушат, так о какой справедливости к ним может идти речь? Как можно применять к убийцам нормы, что рассчитаны на обычных людей? Они отказались от них в обмен на деньги и силу. Потому, когда говорят: с этим членом клана или картеля так жестоко обошлись, на его губах появляется улыбка. Человек принял правила игры — человек не смог обыграть противников. Незачем его жалеть.

Собственно, именно так он думал о себе каждый раз, когда старался взглянуть на всё со стороны. Он никогда не строил иллюзий, знал, во что лезет, знал, чем это грозит и чем он может заплатить. Бурый принял правила игры и не будет проклинать того, кто одолеет его — это лишь игра, в ней нельзя злиться на противника лишь потому, что он обыграл тебя.

Единственное, на что Бурый надеялся, так это что ему хватит сил на две вещи:

Добиться вершины и взять всё в свои руки.

Или же, при провале, улыбнуться в лицо тому, кто его обыграл, и признать хорошую игру. Не кричать, не плакать и не жалеть себя, а вести себя достойно того, кто шёл вверх, но облажался.

Сейчас, сидя в кабинете, чувствуя, как движется буря, как застывает кровь в жилах и люди готовятся схватиться за власть, он оглядывался назад. Всегда перед чем-то важным он сидел с бутылкой чего-то крепкого, думая о том, чему было несвойственно появляться в его голове. О жалости, о надеждах, о мечтах. Он двадцать четыре на семь был крутым хитрым бандитом, но в эти мгновения позволял себе слабости. Может потому, что это грело душу и тешило самомнение. Может быть попытка оправдать себя любимого, что так свойственно всем, кто ломает другим жизни, но жалеет себя.

А может потому, что жалел о своём выборе, который не принёс ничего.

Ради чего он боролся в те давние годы? Хотелось бы сказать, что не помнит, но память уже вытаскивала из закромов маленькие обрывки, словно видео нарезки или кусочки фотографий, сохранивших запах, тепло и вкус тех времён.

Да, он хотел спасти свою мать, точно… Тогда он ещё не стал тем, кем является сейчас. Так хотел, чтоб она выздоровела, что убил своего первого человека — поборщика дани, который их терроризировал: заколол его в подъезде куском заострённой трубы, а заодно нашёл деньги у него же на лекарства. Но на следующий день после выписки из больницы его мать застрелили на пороге её собственной квартиры.

За всё надо платить. Очень скоро ему пришлось понять, что хуже расплаты может быть только выбор — выбор того, кто должен расплатиться. Парень или девушка? Убить парня или ослепить девушку? Кого выбрать? Ведь было предельно ясно сказано, что парня, который не справился, надо наказать самым суровым образом. Он до сих пор помнил, как она кричала, молила отпустить её, а потом визг под ладонью, и она уже никогда не сможет взглянуть на мир своими глазами.

Панк, с которым он работал, тогда сказал:

— Надо было убить парня, Бурый. Надо было убить его и не мучить ту девчонку.

— Убить… наверное, я пока ещё не созрел мочить детей за промахи, — улыбнулся он тогда Панку в лицо.

— А ослеплять созрел?

— Но они живы. Оба.

В тот момент он не созрел…

Но созрел позже, когда убил своего босса, который доверил ему спину в ответственный момент, но «погиб в перестрелке с противником». Он был жестоким, безжалостно наказывающим за промах любого, но именно его, Бурого, он поднял на ноги и научил всему, что тот умел.

Это было просто, слишком просто. Бурый не питал к нему взаимной симпатии. Но не мог не признать, что именно этот человек побеспокоился о нём в трудный момент. Как позже сам Бурый побеспокоился о Стелле, которую вытащил из конкретного дерьма. Просто вытащил, потому что мог. Или о близняшках, что бегали голодными по дворам и клянчили еду, будучи ещё детьми, у всех подряд, включая мать Француза. Хорошая была женщина…

Столько хороших людей, но половина из них решила идти ва-банк. По своей воле или вынужденно, но они сделали выбор, как это ни печально.

И теперь Шрам. Бурому он не то чтобы не нравился, нет, парень был деловым, умным, хватким, рассудительным, но больно был похож на него самого. На такого же обычного, но таящего в себе желание получить больше, чтоб быть независимым и доказать, что он может это сделать, но не желая признаваться в этом. Они были очень похожи, и Бурого это не радовало.

Потому что он прекрасно понимал, что случись что, и тот сделает точно так же, как сделал сам Бурый в прошлом.

Или уже делает…

— Опять пьёшь? — хмуро спросил Панк, который вообще был всегда недовольным. — Что это у тебя?

— Это? — приподнял Бурый чёрный брелок. — GPS-трекер. Я хотел, чтоб Гребня установил его в ящик или в автомат. Так бы мы смогли отследить, куда уехали калаши. Чуть-чуть не успели, хотя я до последнего надеялся.

— Так ты хотел забрать их или проследить?

— Проследить, куда их утащат, а потом понять, кто это сделал. Возможно, мы бы смогли выяснить, где живут эти блохастые собаки. Или может кто-то из наших подсуетился. Но теперь этого не узнать.

— Опять думаешь, что кто-то крысит. У тебя паранойя?

— Под конец она всегда появляется, — пожал он плечами.

— Под конец?

— Не тупи, Панк. Ты знаешь, чем будет грозить нам война с Мачо.

— Знаю, — недовольно кивнул он. — Но если Мачо нападёт первым, то нас прикроет Соломон.

— Если успеет. И если мы переживём это. Потому ударим первыми и уже сами станем мишенью.

— Блять… — наконец понял Панк. — Будет война, да? Серьёзно? — но, глядя на лицо своего товарища, он прекрасно понимал, что тот не шутит. — Ты думаешь, что потянешь?

— Думаю, что да, если срезать часть верхушки, а самых податливых перекупить или переманить. У нас есть шансы.

— Это его картель.

— Уже нет. Все видят, что Соломон облажался. Потому в спорной ситуации многие будут лишь наблюдать, отстранившись в сторону и стараясь всеми силами не вмешиваться. Беда в том, что он попытается ударить сразу после Мачо. Дождётся, пока мы того подчистим, и займётся нами.

— А Мачо? Он тоже готовится, как я понимаю? У него же есть импульсники, причём довольно сильные.

— Конечно есть. И, имея их за спиной, он наверняка проделает с нами то же, что и мы с ним. Но даже Гребня выстоит один на один против одного из них, так что у нас все шансы выйти сухими из воды.

— Они вроде обладают щитами, — поморщился Панк.

— Но не теми, что остановят бронебой. Я бы тебе сказал их класс, но вряд ли он тебе что-то скажет.

— Класс?

— Не забивай голову. Это будет потом. Сейчас меня волнует кое-что другое.

— И что же?

— Наши тылы.

Панк сначала недовольно смотрел на него, пытаясь понять, что же подразумевает под этим Бурый, но потом его озарило.

— Ты опять про Шрама, что ли? Бля, Бурый, тебе не надоело самому?

— Не-а, — покачал он головой.

— Его даже Француз проверил и сказал, что тот чист! Ты Французу уже не веришь?

— Ты сам знаешь, как многие меняются, когда касаются их семьи, — заметил Бурый.

— Есть хоть одно подтверждение, что Шрам хотя бы думает об этом? Ты не можешь просто приставить пистолет к его голове и выстрелить. Другие не поймут. А фраза «он мутный» не оправдает тебя перед другими.

Не оправдает… Бурый не знал, чего же он хочет вообще и конкретно от Шрама. Обычный парень, который не давал пока в себе усомниться, с мутной историей, которую не раскрывает. Бурый уже наводил справки, но так ничего и не нашёл на него.

Так почему он вдруг проникся недоверием к Шраму?

Бурый бы сказал, что предчувствие. Тот момент с машиной был неправильным. Бомба должна была взорваться, это точно. Вероятность такого развития событий, что была, крайне мала. Настолько, что начинаешь в неё не верить.

Именно с того момента он начал почему-то косо смотреть на Шрама. Тот не изменился, стал разве что более уверенным себе и хладнокровным, как это свойственно всем, кто занимается подобным бизнесом и попадал в подобные передряги — ты или ломаешься, или закаляешься.

А позже в копилку недоверия добавилось и другое: почему шлюхи до сих пор не попытались убрать его? Шрам же выжил, видел их лица и даже описал, но они так и не попытались убрать его. Даже просто из принципа. Он выжил, и его не попытались убрать после спасения — это составляло комок сомнений, который терзал Бурого.

И… да, Бурый видел самого себя в нём и боялся, что тот может сделать точно так же. Боялся настолько, что был готов его убрать. Но не мог: не перед возможным столкновением и не перед войной с Соломоном, когда каждый человек на счету и нужны мозги, а не бицепсы. Нужно доверие внутри команды и уверенность, что тебя прикроют — так легче идти против сильного противника. И если во всей остальной команде он не сомневался, то вот Шрам его настораживал. Ненадёжный элемент, как и этот болтливый Ряба, как и раздражающая Фиеста, что мозг ебала хлеще любой шлюхи.

Бурый раз от раза возвращался к брелоку, думая, что поспеши они хотя бы на час, и возможно, всё стало бы ясно. Да, он размышлял над тем, что Шрам каким-то образом мог всё забрать. Глупо, конечно, но будь установлен трекер, он бы смог в этом убедиться лично.

А так нет доказательств ни правоты, ни ошибки — подвешенное состояние.

— Скажи Французу, чтоб он глаз с него не спускал, — наконец сказал Бурый.

— Ты же понимаешь, как это звучит, да? — хмуро заметил Панк. — Ты предлагаешь Французу следить за своим. Бурый, если эта хуйня поползёт по группе, быть беде. Недоверие, особенно перед таким — это не то что зашквар, это пиздец полный.

— Тц… ненавижу подвешенное состояние… — пробормотал он. — В любом случае, скажи Французу, чтоб он приглядывал за ним. Объясни тем, что Фиеста может попытаться закончить начатое. Хотя странно, что она со своими подружками даже не пыталась сделать это с ним.

— А смысл? — задал вопрос Панк.

— Чтоб он ничего лишнего не поведал нам.

— Так он уже всё поведал, — заметил он. — А париться из-за шестёрки, лезть, убить… ты бы стал?

— Да, — тут же ответил он.

— Ну а они не стали. У Бабочек и так сил вместе с людьми мало. А им ещё лезть на нашу территорию, пытаться убрать того, кого бессмысленно уже трогать. Лишние ресурсы тратить.

— Это же бабы, они должны быть мстительны.

— Ты слишком мало знаешь о бабах. Может им мстить и не нужно.