Во славу русскую

* * *

Наблюдая за английскими маневрами на континенте в преддверии войны, я вспоминал слова, прочитанные мной в тонкой книжице на французском языке, перевод с китайского. Древний автор писал, словно жил не тысячу лет назад, а в наше время: «Никогда ещё не бывало, чтобы война продолжалась долго, и это было бы выгодно государству. Поэтому тот, кто не понимает до конца всего вреда от войны, не может понять до конца и всю выгоду от войны». В прежней жизни штудировать «Искусство войны» Сунь-Цзы не пришлось, зачем подобная мудрость простому фельдшеру, здесь книжка пришлась кстати. Те, кто определял внешнюю политику Великобритании, наверняка пользовались теми же соображениями, для своей страны не хотели ни длинной войны, ни короткой.

Сами того не зная, британские джентльмены подарили мне цель и заполнили пустоту после мести Гладстону: ставить им палки в колёса.

Печально и то, что новости из России были не самые утешительные. Правительство Александра Строганова — не ровня демидовскому. Военный министр Чернышов снова ввёл шагистику прусского образца, армия, как при Александре I, уповала на кавалерию и инфантерию. Паровой прогресс если и не остановился, писалось о нём куда как меньше.

Из всех газетных новостей только одна заслуживала внимания, она и позвала меня в дорогу, как в двадцать шестом, когда прочитал про массовые казни в Питере. Последняя заметка, наоборот, принесла благую весть: Строганов вернул Паскевича на службу. Заранее, а не дожидаясь падения Смоленска под ударами врага. Я поспешил в Москву.

Думаю, Фёдор Иванович, ожидавший меня не с большей радостию, чем поход к зубному доктору, вздрогнул, услышав доклад лакея о визите «мещанина Трошкина».

Меня провели в гостиную. Паскевич вышел, источая волны недовольства. На нём был туго завязан бордовый атласный шлафрок, придавая фигуре мундирную подтянутость.

— Доброе утро. Чем обязан?

Длинный халат с малиновой феской на голове придал фельдмаршалу неприятное сходство с османским беем. Я сдержал раздражение, вызванное этим напоминанием о годах турецкого плена, и начал вежливо:

— Здравствуйте, Фёдор Иванович. Не волнуйтесь, о финансах поговорим в мае, как условились. Вероятно, в этом году попрошу вдвое больше, и на сём прекратим выплаты. Удачно вложенные деньги делают новые деньги. Ну, да не о том речь. Тучи сгущаются, и я хотел бы сослужить службу Отечеству по военной части.

— Объяснитесь, сударь. Признаться, после лондонской истории… — голос князя невольно дрогнул, но он моментально овладел собой и твёрдо продолжил. — После той истории мне решительно не с руки вообще затруднять вас какими-либо поручениями. А также рекомендовать другим господам.

— Понимаю. Искренне соболезную. Вы продолжаете считать меня виновным в его участи.

— А кого же, позвольте спросить?

— Если вы не запамятовали, я выручил его из ловушки Кунардов и не советовал возвращаться в Портсмут; он поступил по-своему. Увы, драка с американскими моряками, только сошедшими в порту, вне моей компетенции. Это судьба.

— Правда ли это, граф? Какого чёрта вы устроили цирк со вторым поджогом? Спалили дюжину людей за просто так?

— Вы позволите мне, наконец, присесть? Правила хорошего тона никто не отменял.

Князь, готовый сорваться на необратимые оскорбления, нехотя буркнул:

— Садитесь.

Сам присел в кресло напротив, отделённый от меня низким пустым столиком, тем подчёркнув — рядом с вами мне не место.

— Вы упускаете, Иван Фёдорович, что в основе моего шантажа, благодаря коему Фёдора выпустили во Францию, была угроза мстить Кунардам безотносительно обстоятельств его смерти. От того, что промышленники не побежали в полицию, эта угроза всё равно была известна в определённых кругах. Я не мог сохранить Кунардам жизнь, иначе нас перестали бы воспринимать всерьёз.

— Вы чудовищны, Руцкий.

— Не буду отрицать. Играя с англичанами на их поле, я не могу быть иным.

— Что же вас держит в Британии? — Паскевич откинулся на спинку, сцепив руки на животе. Вряд ли его интересовали мои дела, но какое-то болезненное любопытство заставило задать этот вопрос.

— Множество причин. Что мне делать в России, проживая под чужим именем? Англия — враг моей Родины, там я свободен от многих правил. Вы же понимаете, что упомянутые activité в отношении Кунардов не совершены мной в одиночку. Пришлось включиться в организацию лондонского преступного мира.

— Мерзость. Как не противно вам, русскому дворянину?

— Ничего необычного, князь. В восточном плену я уяснил, что двойная мораль становится нормой. Повторяю, в Англии я на вражьей территории. Её жители — основа мощи государства противника. Поэтому даже нонкомбатанты рассматриваются только в этом ключе. Они трудятся на заводах, делают бизнес, тем самым умножая национальный капитал. Преступные банды отравляли их общество изнутри, но не слишком. Criminalité organisée (14) наносит ему колоссальный ущерб. Одни только поставки опиума в Англию за год возросли не менее чем втрое. Британцы готовы перебить половину населения Китая за право продавать наркотик второй половине? Браво! Тогда пусть имперские подданные тоже разлагаются заживо.

(14) Организованная преступность (фр.)

Не скрывая презрительную гримасу, Паскевич велел принести курительные принадлежности и охватил губами чёрный длинный мундштук. Я предпочёл сигару.

— Не буду отрицать очевидное — от моих предприятий дурно пахнет, и сей смрад не перебить табачным дымом, если вы на это намекаете. Кстати, судостроение и пароходную компанию Кунардов я прибрал к рукам. После гибели key men (15) они достались мне изумительно дёшево, а недовольных приструнили мои новые лондонские… гм, коллеги.

(15) Ключевых фигур (англ.)

— Занятно, — Паскевич выдохнул щедрый клуб дыма. — Вернёмся к цели вашего визита. На какую службу вы рассчитывали?

— По трезвому размышлению, военная стезя для меня закрыта. Генерал-майоры не появляются из ниоткуда, да в армии слишком много знакомых, кои меня опознают и раскроют инкогнито. Помните, мы говорили о книге Сунь-Цзы? Залогом успеха он полагал разведку и тайные деяния на вражеской земле. Выскажусь более определённо. Нынешние волнения на австрийской и германской части Речи Посполитой начались не без английских денег. Как вы знаете, британские джентльмены ни пенса не тратят впустую. Они надеются раздуть изрядный пожар прямо у русской границы. Турецкая угроза не отступила, но западная свалится на Россию быстрее. Сумеем немедля наказать их, и Турция присмиреет. Сами понимаете, мне не сложно наладить контакты в обоих германских государствах, в не самых почётных кругах, естественно.

— Заманчиво, но — нет, — решительно отрезал князь. — И на вражеской земле мы не можем позволить себе неразборчивость в средствах. В мае вас жду, пока не смею задерживать.

— Тогда позвольте откланяться, — я встал. — Из Гомеля давно приходили вести?

— Слава Богу, все здоровы.

— Надеюсь, Володя никогда не узнает обо мне ненужные подробности. Есть правда жизни, для подрастающих умов не обязательная. Благородный разбойник Дубровский хорош только в романе Пушкина.

— Будьте покойны.

Условленная майская встреча не случилась, Паскевич отправил с деньгами доверенное лицо. Зато другие мои ожидания начали сбываться с пугающей быстротой. Польские волнения вылились в настоящее восстание. Канцлер Меттерних при молчаливом согласии императора Фердинанда I снарядил австрийские дивизии в Галицию и в вольный город Краков, Фридрих Вильгельм IV также не медлил, приказав подавить ляшский бунт на германской земле. Польский Сейм срочно выбрал нового круля, решительно настроенного — Влади́слава Понятовского, потомка Станислава Августа и внучатого племянника Юзефа Понятовского. Последнего ещё Наполеон прочил в польские монархи, оценив его потомственную ненависть к русским.

Король и Сейм поддержали польских повстанцев. В Австрию и Пруссию хлынули добровольцы из шляхетского ополчения, вооружённые за счёт польской коронной казны. Возмущённые сим вмешательством, Габсбурги и Гогенцоллерны в августе объявили Польше войну.

Я хорошо помню тот августовский день 1841 года. Сидя в маленьком трактире на окраине Праги, листал газеты, выискивая подробности события, о котором говорил весь город. Погрустив, хорошенько выпил. Когда потеплело внутри, в несколько бесшабашном состоянии духа я поклялся себе вывести из войны хотя бы одну часть триады. Протрезвев, не стал отступаться от надуманного во хмелю.

Какие-то моральные рамки, упразднённые за ненадобностью в отношении англичан, пусть не сдерживают меня и в акциях против Пруссии и Австрии. Скажем прямо, армии у меня нет. Только капитал, изрядный жизненный опыт в XIX-м веке, помноженный на цинизм века XXI-го, да решимость бить ниже пояса, если выше его — непробиваемый панцирь.