Агитбригада

Я сидел в зале и смотрел на номер, который подготовили воспитанники к конкурсу. Смотрел и вообще ничего не понимал. Вот этот номер:

… на середину сцены выходит Колька. На голове у него рыжий парик, волосы стоят дыбом. Но пластмассовом носу — красный шарик. Он одет в какие-то нелепые пёстрые одёжки, покрытые разноцветными заплатками. На шее у него жёлтый атласный шарф, а в петлице — огромная бумажная хризантема. Тоже жёлтая.

Ну ладно, но это ещё не всё.

Двое пацанов на балалайках исполняют «Из-за острова на стрежень…». Сбоку «выплывает» фанерная лодка, на которой красуется огромная надпись «Гипотенуза».

Колька начинает петь:

Гипотенуза! Люблю я вас!Гипотенуза, ловите шанс!Не будьте глупою, Гипотенуза.Бригада пятая даёт аванс.

Затем Колька ударяет себя ладонью по лбу, и из парика идёт дым. Тогда он ударяет концом трости об пол, из трости тоже идёт дым.

Колька изображает испуг, хватается за сердце, и сердце зажигается под одеждой красным (вшитая лампочка).

Затем выбегают остальные парни и сперва по очереди, затем хором, декламируют патриотические стихи. Всё это время Колька то кривляется, то нажимает на лампочку на сердце.

Очевидно, для них это было смешно и круто. Потому что парни репетировали радостно и воодушевлённо. Явно этот номер им очень нравился.

А вот мне почему-то стало грустно.

В город вырваться удалось лишь через четыре дня. И то потому, что я сказал, что срочно вызывают на агитбригаду. Хотя я действительно планировал туда заскочить, мне нужно было в Вербовку, и я лелеял смутную надежду, что авось-таки агитбригадовцы туда ещё раз поедут. Ведь не все представления там состоялись.

Но сперва я хотел вызволить одноглазого Филимона Поликарповича (ну и имечко, надо будет сократить его как-то, а то язык сломаешь, пока дозовёшься).

В общем, я свистнул у наших коробку с гримом и рыжий парик. Позаимствовал на время. Савелий Михалыч, он же товарищ Гук, продолжал пребывать в своём эфемерном мире, я выследил, когда он ушел к Никифоровне за чекушкой и стянул его рабочую робу. Вообще-то у мастера-наставника (так он официально именовался) было две робы. В одной он работал и распивал чекушки, а другая была парадная. Она просто висела в шкафчике и её никогда не надевали. Вот её я и стянул. А также новенькую фуражку с козырьком. И на робе, и на фуражке была аббревиатура, я хз, что это, но выглядело внушительно и официально. Есть надежда, что жильцы коммуналки тоже не поймут. Завершал образ последний штрих — я позаимствовал у нашей кастелянши увесистую книгу-гроссбух за позапрошлый год, в которую она записывала, кому и что выдавала.

И вот, вооружившись таким реквизитом, я отправился по адресу, где проживала гадалка. Был день, точнее позднее утро, я шел по городу N и поёживался, ветер вяло таскал туда-сюда опавшую листву, зябковатые туманы по утрам приносили сырость, которая оставалась почти до самого обеда. Тепла солнца уже не хватало. В общем, погода так себе.

У нужного дома я остановился и, воровато оглянувшись, проскользнул в подъезд. Легко взбежал на второй этаж и ещё чуть выше, на полпролёта. Дальше этажей не было, но из прежних времён оставалась лестницы на чердак. Сейчас на этом пролёте жильцы держали всякий хлам: старые санки, лыжи, какие-то тазы, поломанную мебель, старые торшеры и прочую дрянь.

Аккуратно я примостился так, чтобы меня не было видно, если кто-то из жильцов выйдет из квартиры. Я аккуратно намазал лицо телесным гримом, добавил пару штрихов тоном потемнее, сделал более выразительными скулы и квадратным — подбородок, заострил нос, дорисовал пару морщин на лбу и мешки под глазами. Состарил себя капитально. Мой опыт работы аниматором на египетских курортах очень пригодился.

Загримировавшись, я натянул парик, пригладил его, чтобы волосы не торчали как у придурка, сверху нахлобучил фуражку, натянул робу, взял в руки гроссбух. Всё, образ сформирован.

Осмотрев себя в маленьком зеркальце, которое я приобрёл на рынке пару дней назад, я остался доволен результатом и лихо спустился на второй этаж.

Там я позвонил в дверь. Один раз.

Тишина.

Второй раз.

Тишина.

Ну что ж, придётся звонить и третий, видеть мадам Рюри совершенно не хотелось, но других вариантов не было.

Я нажал в третий раз.

Дверь опять открыла та самая старушка. Увидев мой официальный и суровый вид, она растерялась.

— Дератизация! — суровым голосом рявкнул я, — клопы, тараканы, мыши, блохи? Что есть?

— Клопы есть, — радостно затараторила старушка и даже не заставила меня вытирать ноги, — как не быть, клопы всегда, ироды, есть. Ужо я их и керосином выводила, и хлоркой. А они не выводятся.

— Выведем! — уверенно сказал я, — Тараканы есть?

— И таракашки есть, как не быть! — согласилась старушка, — но они-то мирные, таракашки, особо и не мешают. Живут себе на кухне, а вот клопы…

— А жуки-древоточцы есть?

— Ой, а что это? — испугалась старушка.

— Вы не знаете? — грозно нахмурился я, — нам поступил сигнал, что в доме завелись жуки-древоточцы. Это гораздо хуже клопов. Они сгрызут несущие сваи и дом без опоры может рухнуть. Вот будете ночью спать, а утром проснетесь, а вы уже под землей вместе с домом ушли.

— Батюшки-и-и, — испуганно перекрестилась старушка.

— В квартире сейчас кто ещё есть?

— Сейчас никого, я одна, — сообщила бабулька, — но скоро Натаха придёт.

Тут прямо из двери мадам Рюри выплыл одноглазый призрак. Увидел меня и аж застыл от изумления. А я тем временем продолжил беседу со старушкой:

— Натаха это кто? — спросил я, мимоходом кивнув Филимону Поликарповичу, мол, всё под контролем, но так, чтобы бабулька не заметила.

— Мадам Рюри, — неодобрительно поджала губы старушка, — гадалка она у нас нынче, провидица, тфу на неё, срамота какая! А раньше ведь телеграфисткой работала, уважаемая профессия.

— Ведите на кухню! — велел я, безжалостно прервав воспоминания.

Кухня представляла собой вытянутое помещение с непропорционально высокими потолками и узким пространством в ширину. Из-за этого она напоминала гроб. Сходство добавляло маленькое оконце, затянутое вместо шторок газетами. Жильцы квартиры явно уютом не заморачивались. На одном из столов пыхтел примус. Но пахло хорошо — жареной картошкой и сырниками.

— Где? — спросил я и посмотрел на одноглазого.

— Что где? — испугалась старушка.

— Заявление где? — строго спросил я.

— К-какое заявление? — совсем перепугалась она.

— Сигнал о жуках-древоточцах был? Был! А заявление где?

— Но это не я… — залепетала старушка.

— А мне что с этого? У меня план-график! — я демонстративно распахнул увесистый гроссбух и издалека продемонстрировал столбики цифр и неровные строчки.

— И что делать? — пискнула старушка, схватившись за сердце.

— Я же сказал!

— Но я не умею… неграмотная я… — чуть не плача, сообщила старушка.

— Ладно, так уж и быть, — смилостивился я, — тащите листок бумаги и ручку или карандаш, я сам за вас напишу.

— Ой, спасибо, сынок, — рассыпалась в благодарностях бабулька и споро унеслась прочь из кухни на поиски листочка.

— Где доска? — прошипел я маячившему призраку.

— Вот! — ткнул куда-то вниз тот.

Я осторожно поддел доску и принялся её пилить захваченной у Михалыча небольшой пилой.

Пилить пришлось долго.

Прибежавшая на звуки старушка заохала:

— Ох! Что же деется! Что это? Зачем это?

— На экспертизу! — строго рявкнул я, — в лабораторию. Не мешайте!

Старушка нервно пискнула и унеслась.

А я пилил и пилил. Одноглазый призрак мельтешил рядом и нервничал.

Когда я допилил и спрятал доску за пазуху, Филимон Поликарпович радостно воскликнул:

— Свобода! — и счастливо засмеялся.

Отделавшись от заполошной старушки, я вышел из квартиры, торопливо убрал грим и переоделся под ехидные замечания одноглазого, сложил барахло и инструмент в портфель, и вышел на улицу совсем другим человеком.

И надо же такому случиться, что прямо там, у дома, я нос-к-носу столкнулся… с Лазарем.