Агитбригада

В этот раз опять был другой парнишка.

— Мне пояс и шнурки отдадут? — спросил я, — или я буду идти и ловить штаны по дороге?

— Мне об этом ничего не сказали, — монотонно пробубнил дежурный, — выходи, Капустин. Сам у СТК спрашивай.

Препираться дальше было бессмысленно. Парнишка был из тех туповатых служак, которые свято чтят дисциплину и ни на шаг не могут отступить от приказа.

Заседание СТК состоялось в том же зале.

Как обычно, присутствовали Виктор, Кривошеин, и два воспитателя. Заведующего не было, насколько я уже понял, он уехал на совещание в другой город. На диванчиках и стульях сидело довольно много народу, все воспитанники.

Когда я вошел, гул моментально стих. Воцарилась абсолютная тишина.

— Это уже становится традицией, — мрачно попенял мне Виктор, но на этот раз не агрессивно. Почти по-человечески.

Я пожал плечами, демонстрируя полную покорность судьбе.

— Зачем ты напал на Чумакова?

— Чумаков — это у нас кто? — сперва не понял я.

— Чуня, — тихо подсказали мне из рядов воспитанников.

— А как мне ещё было реагировать на регулярные оскорбления? — изумился я, — идиотов учить надо.

— Вот ты сейчас и научишься! — заорал, подпрыгнув с места. Чуня, — Да я тебя в порошок сотру, гнида!

— Он специально начинает!!!

— Хитрый какой!!

Зал зашумел, зашелся в крике.

— Тихо! — спокойно сказал Виктор и зал словно вымер. Наступила такая тишина, что слышно было как заурчало в животе одного из воспитанников.

— Продолжай, — повернулся он ко мне.

Я развёл руками:

— Я все сказал.

— То есть ты не отрицаешь, что специально нанёс увечья Чумакову?

— Увечья чем? — изумился я, — неужели череп Чумакова мягче пшённой каши на молоке? Хотя нечто подобное я и предполагал.

В зале послышались смешки.

— Прекратить! — рявкнул один из воспитателей.

— А где вы были, уважаемые вожди СТК, когда ваш пресловутый Чуня, он же Чумаков, ещё с четырьмя подельниками ворвались в спальню бригады номер пять, набросили на меня одеяло и избили меня? Где было ваше советское воспитание? И ведь это не только меня. Других воспитанников Чуня и его банда регулярно избивают и запугивают. Что это за соцвос такой у вас, а? Элита, которая безраздельно властвует над остальными, обычными детьми? Так разве мы в 17-м все эти элиты не разогнали к чертям собачьим?

— Капустин, не выражайся, — подал голов второй воспитатель.

— А если у меня нет слов? — вскипел окончательно я, — пройдитесь по спальням воспитанников, поспрашивайте их, как Чуня глумится над ними.

— Стукач!

— Доносчик! — закричали несколько пацанов.

Но меня этими детскими выходками «на слабо» не проймёшь.

— Ещё раз повторяю, — банда под предводительством Чумакова регулярно избивает и запугивает детей на протяжении уже длительного времени. Готов повторить свои слова перед милицией, в суде, в прокуратуре. Я надеюсь, вы, уважаемые СТК, уважаемые воспитатели, напишете соответствующее заявление после этого заседания, пусть разбираются и ищут виновных, кому это было выгодно.

— Да что ты говоришь такое! — вскипел первый воспитатель.

— Вы меня на СТК зачем позвали? — удивился я, — чтобы публично обличить? Покарать? Или найти истину?

— Да ты посмотри, как он заговорил, — возмутился второй воспитатель, — научился там на агитбригаде богемы этой.

— Слышал бы вас Макар Гудков, — зловеще посмотрел многообещающим взглядом на него я. — Мы там, между прочим, не ерундой занимаемся, а ведем культурно-просветительскую агитацию, считай войну с мракобесием, среди народных масс.

И воспитателя проняло: он минут десять меня отчитывал, отчитывал. Я чуть не задремал, слушая о том, каким должен быть советский человек и какой есть я.

Я его не переубеждал и не доказывал. Во-первых, лень. Во-вторых, я не ставил себе задачу изменить его мировоззрение. Пусть считает, как считает.

В общем, впаяли они мне наказание — две недели убирать после основных работ мусор на главном школьном дворе и на площадке с цветниками. Причем не одному, а… тадам! — вместе с Чуней! Педагоги трудовой школы имени 5-го Декабря посчитали, что общий труд нас сблизит и возлелеет в наших душах чувство прекрасного.

Ну-ну…

Как только меня выпустили с изолятора (а случилось это сразу после заседания СТК), как я моментально бросился к библиотеке, где за кадкой с фикусом я припрятал тогда деревяшку.

В библиотеке было шумно, народ готовился к конкурсу самодеятельности.

Отмахнувшись от кого-то из пятой бригады, я полез за кадку. Дощечки нигде не было! Я уже и так, и эдак всё обшарил, даже под кадку заглянул, умудрившись кое-как сдвинуть неповоротливую конструкцию. Но дощечки не было!

Как же так?

В растерянности я сел прямо на пол и уставился на злосчастный фикус немигающим взглядом. Я же точно помнил, что перед отъездом оставил её где-то тут. И вот что теперь делать?

Рядом прошла какая-то девочка. Увидев меня, сидящего на полу, она вернулась обратно и строго спросила:

— Ты почему сидишь на полу, Капустин?

Я поднял глаза — на руке у нее была красная повязка. Дежурная, значит.

— А что тут поменялось, не могу понять? — спросил я, кивнув на фикус.

— У нас же воскресник был, — удивилась она, — мы тут всё поубирали. Ого, сколько хлама и мусора здесь было! Нужно почаще такие воскресники проводить!

— А дощечка там была? — замирая, спросил я мгновенно ставшими непослушными губами.

— Да чего там только не было, — хмыкнула она.

— А где вы весь этот хлам дели? — с надеждой спросил я.

— Как Виктор и сказал — сожгли на костре! — похвасталась она. — Хороший костёр получился.

О, нет! Енох!

У меня сердце рухнуло вниз.

Оставалась последняя надежда — в кармане моего пиджака была щепка. Я бросился к себе, в спальню.

— А где моя одежда? — спросил я дежурного.

— Всё собрали и отнесли в прачечную, — строго ответил он, — ты что, Капустин, забыл, что ли? Сегодня же санитарный день.

У меня аж затряслись руки.

Я рванул к прачечной, вдруг не успели ещё постирать!

Но нет, мой пиджак уже сох на натянутых длинных верёвках вместе с остальной одеждой других воспитанников.

Я бросился к нему и полез в карманы — щепки там не было!

— Что ты ищешь, Капустин? — спросила одна из прачек.

— Да я тут в кармане кое-что забыл, — растерянно ответил я.

— Даже не ищи, — замахала руками женщина, — перед стиркой все карманы дежурные вытряхивают. А мусор сметают и в печку. Так что иди отсюда!

У меня волосы зашевелились на голове.

Я вышел за прачечную и тихо позвал:

— Енох! — никакого ответа.

Тогда я крикнул чуть громче:

— Енох!

Опять без изменений. И тогда я заорал что есть мочи, уже не надеясь ни на что:

— Ено-о-ох!