Темный янтарь 2

Глава 12. Безымянные реки и высоты

В засаде. Танк Т-70 гвардии лейтенанта И.М. Астапушенко (декабрь 1942г)

— Подтянись! Шире шаг! – старший лейтенант Васюк привстал на стременах, пытаясь разглядеть в стылой темноте хвост ротной колонны. Устали люди, четвертая ночь марша, к утру порядком выдыхаются.

Давно началось календарное 7-е октября, шестой час утра, скоро отдых. Можно будет спешиться, и того… заднице и ляжкам дать покой. Нет, кобылка Абрикоска неплоха, без причин не балует, подучился верховой езде товарищ старший лейтенант, но кавалеристом явно не стать, тут даже не надейся. Нет таких природных склонностей. Серега безмолвно закряхтел, двинул коленями и поводьями, коняга почавкала копытами вдоль колонны. Связной Олаев двинулся следом. Темная змея роты слегка подтянула ряды, хлюпала по разбитой дороге, без разговоров, измотанная и мрачная. Оно и понятно – ночь и марш – бесконечны, ноги – мокры, в желудках печальный марш, поскольку от ужина там уже ничего не осталось. Да и путь – к фронту, на передовую, всегда не особо весел.

— Товарищ старший лейтенант, долго ещё? Ну, если то не военная тайна? – вполголоса спросил кто-то из стрелков.

Серега придержал лошадь, поднапряг память: пятая рота, кто тут такой…

— Гнесцов, ты, что ли?

— Я, товарищ старший лейтенант. Помните, значит, еще?

— Да тебя фиг забудешь, – заверил Серега.

Бойцы устало хохотнули, а старший лейтенант сообщил:

— Маршрут полка – есть строжайшая военная тайна. Немецкая разведка спит и видит, как ее вызнать, шанса мы ей не дадим. Но опытный боец, он ведь как размышляет: ночной марш, он почему называется «ночным»? Потому что утром предопределенно заканчивается. Причем заканчивается в специально предусмотренном командованием месте. Вполне вероятно, относительно уютном, укрытом от фашистских воздушных наблюдателей и бомбовозцев, с возможностью обсыхания и принятия пищи. Я понятно намекаю, а, Гнесцов?

— Понятно, хотя и секретно, – заверил боец, неотличимый от других серо-шинельных, нагруженных оружием и снаряжением фигур.

— Быстрее дойдем – быстрее отдых, – уже серьезно сказал Серега. – Опытные же бойцы, сами знаете.

Стрелки согласно заворчали, не очень радостно, но с осознанием.

Осознание – вот что главное для солдата. Собственно, для командирской лошади и жопы это тоже главное. А для не совсем понятной «командно-запасной» должности товарища Васюка так и вообще первоочередное.

Так и не вернулся Серега в ротные, и уж точно не дали под команду батальон. Который месяц при штабе, уж лето давно кончилось, а всё «ты, Васюк, командирский резерв, отдыхай пока». Ну, насчет «отдыхай», конечно, откровенная ирония, дел хватало. Вот и сейчас – не в штабной спокойной колонне, а «давай, проверь, подтяни-подгони, спят на ходу». Уже четыре формальных должности скорострельно сменил: от помощника начальника штаба до конной разведки, которой на тот момент и в принципе не существовало.

Активно переформировывалась, восстанавливалась потрепанная дивизия весь остаток лета и начало осени. Стояли у Голицыно, в старом военном лагере, приводили в порядок и себя, и запущенное лагерное «расположение». Приходили новые кадры, оружие, командный состав, возвращались бойцы и командиры из госпиталей. Вникал товарищ Васюк, бросаемый на проседающие бумажно-строевые участки, в суть дела, ездил получать материальную часть. В армии ведь частенько как получается: нужно вещевое получить – кого послать? – Иванова? – не, рохля он, – Сидорова? этот хваток, но там на станции рынок, самогоночка, не устоит перед искусом. А пошлем Васюка, он и имущество примет, и к спиртному равнодушен, и в магазине по выданному списку отоварится. Не особо справедливо, но жизнь, она такая.

Снова капало с неба на промокшую плащ-палатку, смотрел старший лейтенант с Абрикоской, как возвращают колесо на двуколку пулеметной роты, помогал советом – не особо ценным, но вдохновляющим и согревающе-юморным. На своем месте был товарищ Васюк, жаловаться и не думал. Пусть не совсем четко заявлено это самое место в штатном составе, но уж точно не бездельник. Тем более, имелись в такой неопределенной ситуации и приятные нюансы. Народ ценил, командование не забывало. В августе, в числе прочих отличившихся при прорыве из окружения, получил орден «Красной звезды» и звание «старшего». В сентябре…

…— Серый, с тебя причитается!

— Да когда я забывал?! Причитается, значит причитается. А что хорошего у меня случилось?

— В Москву едешь! За пополнением. Привезешь оттуда прикомандированных курсантов Московского военно-политического, ну и домой заглянешь. Ты же у нас натуральный москвич, известный столичный житель. Иди к начштаба на инструктаж.

Ехал Серега на пригородном поезде, имел официальным приказом сопровождение шести будущих политруков, а еще изрядный список всяких бытовых заказов. Столица, это не шутки, это же кладезь дефицитных и жизненно необходимых бытовых мелочей. Прям «и.о. зав. военторга», а не товарищ Васюк. Ладно, разберемся.

Кое-что удалось достать-купить у вокзала сразу по прибытии, потом шагал старший лейтенант-орденоносец в сторону родной Якиманки, сиял новым рубиновым орденом и уже порядком затертой, но дорогой медалью, нашивкой за тяжелое ранение, нес потяжелевший вещмешок и очевидные сомнения.

Война, она не только верховой езде, умению мгновенно окапываться и инвентаризировать номера автоматов и винтовок учит. Еще и тому, что отсутствие новостей – не самая плохая новость. Придешь тут, а как скажут про тетю Иру, про маму… Писем-то так и не было, хотя, конечно, и сам не особо писал. Хотелось по-детски верить, что дома как до войны всё осталось. Это если не спрашивать, не узнавать… гм, суеверия, они и комсомольцам не чужды, есть такой грех.

Москва была ничего себе – думал, здесь хуже. Приметы войны везде, но узнать столицу вполне можно. И народу хватает, а то «опустевший, суровый лик столицы». Нормально тут всё.

Наконец свернул во двор. Не разбомбило, сирень у забора порядком разрослась. Серега осознал, что машинально лезет в карман галифе – за ключом, что с детства там на шнурке болтался. Нервно улыбнулся – ключ еще в Лиепае сгинул, даже не вспомнить, как и когда, а рука помнит. За окном второго этажа истошным котом взвыл аккордеон – жив Борис Борисыч, чинит инструменты, значит, продолжается сложная музыкальная жизнь столицы, что ей война. Хороший знак.

В подъезде горела лампочка. Тоже порядок, а то вечно или разобьют, или выкрутят. Ну, лампочки, они, помнится, взрывались красиво, если шибануть из рогатки... Тьфу, и что за неуместные мысли, курад их знает…

Звонок… два коротких, один длинный…

Серега, упираясь лбом в знакомую до последней трещинки дверь, прислушался. Показалось, что слышит, как открывается в коридор дверь… сейчас мама отопрет…

— Кто? И с какой целью? – спросили изнутри.

Серега с трудом выдохнул. Нет, маме еще три года сидеть. А это кто-то чужой. В смысле, подселенный. Понятно, многое тут изменилось.

Старший лейтенант солидно кашлянул:

— Спокойно, девушка. Свои. К Васюкам я. Имею законное право на посещение…

Кажется, открывать стали, не дослушав. Лязгнула цепочка. Когда-то юный Васюк дважды пытался свинтить дверное оборудование – на изготовление боевого цепа, чтоб как у таборитов было…

Насчет «девушки» малость польстил – девчонка, худощавая, симпатичная, но еще школьница-старшеклассница. Узкое лицо, светловолоса, на кого-то похожа, родственница, видимо, но кого именно из соседей…

Перебирая версии – чья ж такая? – вошел.

— День добрый. Я к Васюкам. Собственно, сам Васюк и есть, прямо с фронта, как видите. Мои в эвакуации или как?

— В Москве тетя Ира. Служит она, – довольно сумрачно ответила девчонка.

— Ух ты, прямо отлегло, – Серега взялся за сердце, скрытое под медалью и карманом с документами. – Когда домой приходит?

— Поздно приходит. Слушайте, а вы все издеваетесь, что ли? – внезапно возмутилась странная девица.

— Почему «издеваемся»? И нас – Васюков – тут что, очень много ходит? – изумился Серега.

— Нет, один ты такой, балбесина. Сюда смотри! – приказала девчонка, указывая себе в лоб.

Тут товарища Васюка осенило, схватил за руку, развернул к свету:

— Анитка?! Ты?! Да откуда?! Хо-хо!

Пискнула, когда стиснул, подхватил-обнял.

— Ой! Узнал же…

Тут Сереге пришла следующая мысль, крайне нехорошая. Прямо таки убийственная. Но лучше такие новости не таить, а то совсем гнусно будет. Поставил легкую девчонку, вздохнул и начал:

— Слушай, а я ведь с вашим Янисом на катере шел. К Ленинграду мы прорывались…

— Спокойно! – девчонка ободряюще, даже чуть покровительственно похлопала гостя по груди. – Жив Ян. Третьего дня как раз письмо получила. Он точно так и предупреждал – ты о нем невесть что подозреваешь. Жив Ян, подобрали его тогда из воды.

— Правда?! Хотя я же всегда так и говорил – просто так Яна не утопишь! Отлично! А вы-то здесь откуда? Я же тебя едва узнал.

— Годы. Идет время, идет, – пояснила Анитка, и зачем-то еще раз осторожно похлопала блудного хозяина по груди. – Мы твою комнату оккупировали, так уж вышло. Еще в 41-м. Обжились. Хорошо, что объявился. Орден-то новый, да?

— Месяца не прошло, – с удовольствием сказал Серега. – Мы на переформировке стоим, тут в Подмосковье. Да ты про вас рассказывай. Как мама, сестры?

С рассказом пришлось обождать – в коридор вышла Марь-Ванна, собирающаяся на вторую смену, и сурово поинтересовалась:

— Что за товарищ военный к нам вдруг, а, Анитка?

Вгляделась, в голос ахнула:

— Сережка?! Живой?! В орденах?!

Тут квартира ожила…

…Сидел за столом, отвечал на вопросы, соседи восхищались наградами, ругали, что не писал. Потом тетя Ира пришла, плакала и тоже ругалась. Бегали малые девчонки, размахивая разряженным «ТТ», тетя Эльзе одергивала: «покарябаете военный инструмент, а он номерной». И снова рассказывал всякие смешные военные случаи старший лейтенант Васюк, заверял, что на фронте дело идет тяжеловато, но, в общем-целом, трудно было иного ожидать, не секрет, что противник силен и коварен.

Вышел Серега спозаранку – еще 6 утра не было. Прибыть на Большую Садовую нужно было к восьми. Понятно, не спал, часок полежал на своем диване, вспомнил довоенное. На книжной полке стояли алюминиевые часовые: красноармейцы-стрелки с обломанными в боях штыками, браво марширующий моряк, быстрый всадник-знаменосец. Пыль с фигурок стерта, играют девчонки «осторожненько-осторожненько». Тикали ходики… Прямо в машину времени попал, да...

Провожали до арки тетя и Анитка.

— Сережа, не будь все же свинтусом. Пиши. Тут все волнуются, – попросила тетя Ира, утирая глаза.

— Буду. Буду писать, – поклялся старший лейтенант. – Сглупил. Пребывал в полной уверенности, что вы все в эвакуации. В безадресной.

— Здоровенный, в наградах, с наганом, бреется, а в голове все ветер, – вздохнула тетка. – Ладно, прощайтесь.

Она почему-то отвернулась.

— Будь живой. И боевой удачи, – серьезно сказала Анитка.

Глаза у нее были светлые, грустные, чуть похожие на глаза той, давно уж легшей в землю девушки.