Служить театру честно. Записки артиста Мариинского театра

Помню, как Сергеев добивался, чтобы в «Тенях» кордебалет на pas de bourre вообще не стучал пуантами — и, действительно, артистки танцевали тихо, там ведь pianissimo в музыке… И прекрасный в те годы работал репетитор — Ольга Балтачеева.

Был у меня мальчик в Детском театре. Я знал, что у него есть хороший прыжок и что он «верткий», и, опираясь на его данные, сделал ему номер в балете «Сказка о попе». Это была партия Черта — немного в духе и стиле Шурале — которую он хорошо танцевал. Хотя мальчик был средних данных. У него это, как говорится, было внутри — получились и пластика, и образ. Помимо прыжка, он обладал чувством позы, я это заметил и развивал. Сначала я ему все поправлял и показывал — каждое движение, руку-ногу, а потом он сам почувствовал. Педагоги были очень удивлены, как у меня это с ним получилось. А я сначала обратил внимание на его прыжок и мягкое приземление.

Если вернуться к разговору о детях, то я привык к тому, что появляются интересные, танцевальные, способные ребята. Я очень в такие моменты воодушевляюсь. Видел много хороших исполнителей. Бывает, вдруг на глаза попадается девочка хорошая лет десяти, даже не танцует еще, стоит «солдатиком» или делает примитивную комбинацию, но у нее лицо выражает эмоции, она чувствует танец, столько в ней обаяния — у меня это вызывает большую радость. Есть у нас такой номер в балете «Принцесса на горошине» — «Принцесса и солдатик». Я иногда мог прийти на наш спектакль, специально этот номер, на это чудо — так дети в нем искренне танцевали. Была девочка, которая прекрасно танцевала «Кошечку» в «Спящей». И педагоги с ней много работали, и сама она была способная, «попала» в тот номер, в который нужно, и все получилось.

Если сравнивать артистов и детей, то дети подкупают обаянием и естественностью. Они могут быть и со способностями. Но в чем-то они проигрывают рядом с артистами. Если у способного ребенка неидеальное строение ноги или стопы, мы иногда «хитрим», надеваем юбки чуть ниже колена. Относимся мы к этому спокойно — делаем, что можем. Ставим тех, кто лучше всего справляется, даже если родители задают вопросы «почему не мой ребенок танцует». Бывает, приходит кто-то, кого не взяли в Вагановское, и уже понятно, что есть какие-то нюансы, по фигуре обычно. Хотя, мамы обычно про своих детей думают, что они самые талантливые.

Из спектаклей нашего театра для меня к самым важным относятся «Спящая красавица» и «Щелкунчик». «Спящую» я называю «кассой», на нее всегда хорошо идет зритель. «Щелкунчик» не всегда можно показывать, обычно — поздней осенью или зимой. Есть у нас балет «Принцесса на горошине», на музыку Моцарта. Мы ее тщательно подбирали и компоновали из многих произведений, потому что Моцарт такого балета не писал.

Еще у нас в 1980-х был очень интересный спектакль «Дочь болотного короля» по сказке Андерсена. В свое время я познакомился с женщиной из Дании, которая работала в Копенгагене в Национальной библиотеке. Она сделала переводы более чем сто двадцать сказок Андерсена. Она пригласила меня к себе, и я поехал. Эта женщина меня познакомила с датским композитором Себастьяном. У него гениальная музыка, и так думаю не только я. Сначала, мне показалось, что он принял меня в штыки. Потом я уже познакомился с ним получше, узнал, что он человек амбициозный, с характером. Он был сам «бардом», но много писал и классической музыки, являлся автором нескольких мюзиклов. В итоге, я его так к себе расположил, что мы стали чуть ли не лучшими друзьями, договорились о совместной работе над балетом. Он меня спросил, сколько времени нужно на постановку, я учел, что надо сшить костюмы, декорации, подготовиться.

Когда все было готово, он приехал в Ленинград, посмотрел генеральную репетицию в Александрийском театре. На премьеру пришли из консульства. Я угощал гостей шампанским, прямо в царской ложе, хотя и было нельзя. Потому что ко мне, когда я был в Дании, отнеслись очень гостеприимно. Помню, когда эта женщина меня принимала, обед был шикарный. На столе стояло дорогое французское вино, закуски — блюдо с черной икрой, севрюга — я был впечатлен… Я много чего видел и пробовал в Америке и в других странах — и тут был высший уровень.

В Копенгагене произошла со мной забавная история. Я был в гостинице, готовился ко встрече с датчанкой. Она позвонила, сказала, что ждет внизу. Я спустился — вижу у входа стоит шикарный белый мерседес, с водителем в светлом пиджаке, с розовым жабо. Это было такси, которое она заказала для меня. Я ее позвал к машине, ехать вместе. А она сказала: «Нет, я поеду на велосипеде». Она была в длинном платье — мы шли вместе в театр, — села на велосипед. Помню, у него была специальная сеточка, для подола платья. Так мы и поехали, по отдельности. Уже позже я прочитал, что в Дании очень много велосипедов и велосипедистов, на них ездят чуть ли не больше, чем на машинах.

Балет «Дочь болотного короля» прошел у нас в Ленинграде три раза. Он очень понравился и нам, и зрителям. Музыка была великолепная, с вокалом, туда была включена песня. Партитура была написана на сорок два инструмента, и я взял полный оркестр — сорок два музыканта. В те годы это было недорого, люди очень мало получали, была возможность пригласить профессионалов. Сейчас бы я, наверное, не смог себе такое позволить. Музыканты были очень хорошие — из филармонии, из Михайловского театра. Человек пять подошли ко мне после спектакля, говорили о том, что музыка прекрасная, спрашивали, где я ее откопал.

Сам композитор Себастьян был в восторге от спектакля и от Ленинграда. Я его катал, показывал город и достопримечательности. Консул и посол подошли ко мне после премьеры, расцеловали. Они сказали, для них — большая честь, что мы поставили балет именно на произведение Андерсена. В Копенгагене есть улица имени Андерсена, памятники ему и персонажам его сказок, он — их национальное достояние. Что касается жизни спектакля, то мы заранее договорились с композитором, что я не смогу платить ему авторские отчисления. Гонорары у западных авторов были очень большие. Себастьян «подарил» нам три показа бесплатно — так как для него были радость и честь, что мы использовали его музыку. Он сделал такой жест для нашего Театра детского балета. Затем, к сожалению, от спектакля пришлось отказаться — надо было платить гонорар в валюте, это было нереально. Хотя «Дочь болотного короля» каждый раз проходила с большим успехом и при полном зале. Я приглашал друзей, всем очень понравилось. Возможно, получится когда-нибудь этот балет восстановить и сделать некоммерческий показ, не продавая билеты.

Разные были у нас события и вехи. Сегодня коллектив наш очень расширился и развился. Работают профессиональные танцовщики. Растет репертуар. Мы выступаем на хороших городских площадках, ездим на гастроли.

Глава 7
1990–2000-е. Зарубежный опыт

За время руководства театром в моей жизни случалось разное. Например, в начале 1990-х я попробовал работать за границей, потому что поступило хорошее предложение. Мне хотелось себя показать, как педагога и репетитора. У меня была на тот момент большая педагогическая и репетиционная практика, серьезный опыт. Как-то появилась вакансия в Турции, мне ее предложил знакомый. Поехал я через Азербайджан. В Азербайджане познакомился с директором театра, он проводил собеседование, решал, кто поедет, все про меня выяснял. Жил я в Азербайджане два дня в хорошей гостинице, «Бакы». Они ведь город называют не Баку, как мы, а «Бакы». И вот я приехал в Турцию, в ведущий театр страны в Анкаре, с балетной труппой больше двухсот человек. Там работали два педагога из Грузии и они, судя по всему, не хотели никого другого. Я потом понял, что они про меня что-то наговорили еще до знакомства, ничего обо мне не зная.

Мне дали вести класс. А про меня уже пошла нехорошая молва. Там был солист, русский, который учился в Грузии, у Чабукиани. Он пришел на урок, мы — как обычно у мужчин — познакомились. И потом он подошел ко мне и сказал: «Мне твой урок понравился, а говорили совсем другое». И вот он мне предложил как-то в выходной съездить с мастер-классом в другой турецкий город, в пятистах километрах от Анкары. Я согласился, совершил целое путешествие на автобусе туда и обратно. Дал урок для артистов, познакомился с тамошним балетмейстером. Они оба с женой до этого работали в Большом театре, он был со званием. Жена у него была афроамериканка. Они меня очень хорошо встретили. Мы ходили вместе на море, полночи проговорили. Было очень приятно, и я совершенно не пожалел об этой поездке. А утром в понедельник, вернувшись, уже давал урок у себя в театре. В Анкаре я проработал в общей сложности около года, и пришлось вернуться. Мне, помню, звонили из администрации и говорили, что, если я там задержусь, могу свой театр потерять.

В театре в Анкаре никто не знал русского, переводчика не было, приходилось справляться самому. Я давал урок и объяснялся с коллегами по-французски. Одна артистка балета хорошо знала французский, это облегчало мою жизнь. Хотя в целом мне было нелегко объяснять и достигать взаимопонимания. Я давал класс солистов, их было тридцать шесть человек. Они все были отлично подготовлены, уровень труппы был отличный. Особенно прилежно занимались женщины, а мужчины — немного с ленцой. У них был потрясающий зал — огромный, метров триста — со стеклянным потолком, сквозь который вечером были видны звезды.

Я только через несколько дней привык к тому, что у них танцовщики стоят в зале по кругу, с разных сторон, кто-то — у дополнительных палок. Надо было показывать так, чтобы все всё видели, крутиться из стороны в сторону. Постепенно я, конечно, адаптировался. А потом девочки стали обращаться, просить позаниматься дополнительно. То есть, я делал свое дело хорошо, артистам мои уроки нравились. Руководство театра мне, к сожалению, дало только вести урок классического танца, хотя я мог быть и репетитором. Потом, во время подготовки репертуара, я видел много ошибок — например, в «Дон Кихоте». Иногда все же подходил к исполнителям и что-то подсказывал. Например — я немного поправил солиста в цыганском танце. Он делал кое-что неправильно: когда перепрыгивал с ноги на ногу, наклонив корпус вперед, должен был рукой каждый раз касаться пола, и не касался, просто вытягивал руку вперед. Я очень внимателен к мелочам, деталям хореографии. В целом, я расположил к себе танцовщиков, они меня слушали.

Я считаю, что мы — отечественные педагоги — нужны иностранным труппам, чтобы взять от нас все, что возможно. В Анкаре было шесть своих репетиторов. Они могли взять все секреты нашей педагогики, репетиторства и потом сказать «до свидания». И я решил вернуться домой. Хотя у меня уже и паспорт был, я мог потом еще целый год въезжать в страну, когда угодно.

По приезду в Россию я стал опять заниматься Детским театром. В последующие годы наездами бывал в Финляндии, в Хельсинки давал мастер-классы, в Лаппеенранте. Иногда ездил на выходные, иногда — на три дня. Меня там очень хорошо принимали. Танцовщики обычно вели себя достаточно скромно, не показывали, какие они важные и великие, но занимались при этом хорошо и добросовестно. Про меня там опубликовали большую статью в газете. Помню, я сел в поезд. Какой-то человек вышел и оставил газету, я увидел в ней фото и на фото — кого-то знакомого. Присмотрелся — это, оказывается, я, даю урок. Было очень приятно. Для меня это ценно. Статья, как я знаю, хвалебная. Я собрал для себя несколько газет в том поезде, на память. Потом обо мне, о театре, о детях и о наших спектаклях писали в петербургской прессе. Нас там тоже хвалили и высоко оценивали. Я считаю, справедливо, потому что мы делаем хорошее дело и выступаем на отличном творческом уровне. Еще я давал мастер-классы и уроки в школах во Франции, в Пуасси и Монпелье. Там я также являлся председателем жюри конкурсов. И в Ленинграде участвовал в жюри конкурса молодых талантов. Нас было там четверо, все — из Мариинского театра. Это было очень утомительно — сидеть по одиннадцать часов у лампочки, в темноте, и ставить оценки.