Служить театру честно. Записки артиста Мариинского театра

В Осипенко и Макаровой, кроме прочего, подкупала их худоба. Помню, мы всей труппой сели на поезд и поехали отдыхать в Коктебель. Наташа ела все подряд, а потом за десять дней похудела. Она изумительно умела худеть и держать себя в форме. И фигура у нее великолепная.

Был случай у Макаровой с Якобсоном, который ставил «Клопа». Макарова исполняла роль Эльзевиры Ренессанс, нэповской комической героини. У нее был смешной костюм с приделанными на груди цветочками. Якобсон во время репетиции подошел к ней и за один из этих цветочков схватил. Макарова залепила ему пощечину. Якобсон опешил и воскликнул: «Сумасшедшая!».

С Наташей однажды случилась забавная история. Нас пригласили на фуршет в центре Москвы, в гостинице «Москва». Пришел тенор Козловский, известный, очень важный, произнес что-то вроде речи. А Макарова — она была после репетиции — положила себе закусок и стала с аппетитом есть. Козловский возмутился: «Как можно, я говорю, а она ест…». Но Макарова ничего ему не стала отвечать.

Наташу Макарову я видел в один из ее приездов Россию. Шли, помню, номера Якобсона. Я сидел в бельэтаже, увидел ее в партере. Позвал: «Наташа, привет». Она: «Кто это?». Я ей: «А ты очки надень». Она присмотрелась и воскликнула: «Ой, Толя». Мы поздоровались, пообщались. Она неоднократно бывала в России после отъезда за границу. А вот Миша Барышников боялся, не приезжал. Рудик тоже боялся за себя, что его репрессируют. Он как-то летел на гастроли, и самолет пришлось посадить в России. Его спрятали и фактически спасли стюардессы. Чекисты зашли, осмотрели салон, а на запертый туалет стюардессы сказали, что он сломан. Так они помогли Рудику. Несколько раз Рудику хотели навредить, отомстить за его поступок. Он это чувствовал, но сам никогда плохо о России и о театре не говорил. Говорил только хорошее. Это я знаю точно.

Был у меня еще такой случай. Мы были с гастролями в Вероне. Все спрашивали, придет ли Рудик на спектакль. Это был фестиваль Джузеппе Верди. Мы выступали на большой открытой арене. Сергеев поставил танцы из «Аиды» и танец «Харуми», стилизацию под Египет, хотя вообще это грузинский танец. Я пошел по магазинам. Зашел в обувной магазин, купил несколько пар сандалий в подарок. Там была хорошая, недорогая и красивая женская обувь. Иду с пакетами и вижу, как мимо едет красивая белая машина с открытым верхом и в ней — Рудик. Он понимал, что я не могу подойти. И я тоже. Нас строго в театре предупредили, что никаких контактов быть не может. И я легко подал ему знак рукой — поприветствовал. И он сделал то же самое. Он специально там ездил, хотел увидеть кого-то из наших. У него была ностальгия, сильная до того, что рука отнималась. Ему после отъезда дали срок семь лет. Он получил на международном уровне право приехать навестить мать, но в страну его официально не пустили. Увиделся Рудик с ней уже много позже, но она его уже не узнала.

Во время этих гастролей у нас был спектакль «Спящая красавица». Он тоже шел на открытой площадке, в амфитеатре. Сцена была очень большая. От задней кулисы к сцене шла специально построенная лестница. Сергеев попросил меня: «Толя, пожалуйста, пробеги по этой лестнице, покажи, что сейчас придет фея Карабос». Это было в тот момент, когда в первом акте на сцене общее волнение. Я так и сделал, помню, чуть не свалился. Сергеев придумал эту вставку, чтобы заполнить сцену и оживить действие. Он такие вещи любил. Я тоже так делаю сейчас, в своих спектаклях, и во многом перенял такой подход от Сергеева.

Из интересных встреч с моими знаменитыми современниками вспоминается необычное знакомство с Марисом Лиепой. В 1957 году я заканчивал училище. У меня был приятель Володя, который приехал из Риги, учился с нами в Ленинграде года два. Он меня пригласил в гости в Ригу, познакомил с тамошним педагогом, кажется, его фамилия была Кузнецов. В Рижском училище было два хороших педагога — этот Кузнецов и тот, у которого учился Миша Барышников, пока не перевелся к нам. Все же очень многие хотели иметь диплом нашей Академии. Кузнецов был очень приятный человек, напоминал мне Пушкина. Мы у него ночевали, потому что на гостиницу денег не было. И вот как-то раз мы сидели у него дома, и тут забежал Марис Лиепа.

Первое впечатление у меня было, что он белесый, невзрачный, не очень ухоженный, какой-то взмыленный. Педагог ему и говорит: «Опять ты мои ботинки обул». То есть, он был в таких отношениях с учениками, что мог им и свой костюм дать надеть, и ботинки одолжить. Время было бедное, купить что-то было сложно, если только в комиссионке. А что шили и продавали у нас — просто невозможно было смотреть. Лиепа пробыл минут десять-пятнадцать, схватил что-то со стола и убежал, на репетицию вроде бы. Вот такое было у нас краткое знакомство. Потом я уже увиделся с ним на съемках одного из фильмов-балетов режиссера Александра Белинского. Я был занят в сцене бала. Появился Лиепа — вальяжный, в халате, с сигаретой. Вокруг него было оживление. Он любил рассказывать байки, общаться. Тогда он был уже очень известен. Но и когда он только оканчивал училище в Риге, о нем уже говорили и обратили внимание на его талант. У многих педагогов и профессионалов он был «на устах». Возможно, он и сам умел себе сделать имя, бренд.

Как-то я разговорился в Америке на гастролях с рабочим сцены, нашим эмигрантом. Он сказал: «Вот вы ездите иногда, а Лиепа — чуть не каждую неделю». Лиепа жил на одной площадке с Фурцевой, министром культуры, и, по слухам, у него был с ней роман. И еще у него был роман с дочерью Брежнева. Он знал, с кем дружить. Такие слухи ходили по Ленинграду. Поэтому у него был свободный доступ за границу. Он не просто так, конечно, выезжал — например, смотреть декорации для постановок или сходить на западные мюзиклы. У них тогда были отличные постановки, а у нас ничего подобного не ставили. И у Лиепы были личные связи с артистами. Он прилетал один, без всяких сопровождающих, и так же возвращался, сам.

Позже я увидел его в «Спартаке» в роли Красса, римского полководца, и был очень впечатлен и поражен. На мой взгляд — и не только на мой — он переигрывал Володю Васильева — Спартака. Хотя сам Лиепа все время просил дать ему Спартака. Приставал к Григоровичу, тот отнекивался, не хотел спорить, потому что у Лиепы было имя, с ним считались. В итоге, Лиепа сделал Красса, как никто. Это был замечательный характер, прекрасно танцевально решенный. Возможно, он вставил и какие-то свои трюки. У него получилось не просто хорошее исполнение. В его танце была сумасшедшая экспрессия. Лиепа нашел особую форму шага, движений героя, чтобы показать, что он — властный военачальник. Он проявил колоссальные актерские способности. Я был поражен, когда увидел его в этой роли.

Лиепа, кстати, участвовал в целых трех фильмах-балетах Александра Белинского. Белинский называл себя «профессором телевидения», сам себе придумал это «звание», хотя даже кафедры такой не существовало. Он много работал еще в музкомедии. Белинский был большим поклонником и другом Дудинской, делал о ней передачи, был чуть ли не влюблен внее. Приходил на спектакли, в которых Дудинская танцевала, и на репетиции с Вагановой. Он был балетоманом, очень интересовался нашим искусством. Тогда еще его никто не знал, как режиссера. Он проявился именно со своими телевизионными фильмами-балетами. Но, я скажу, что и Володя Васильев много ему помог, придумал и поставил какие-то вещи. И Катя Максимова прекрасно в его постановках — «Старом танго», «Галатее» — станцевала и сыграла. И Лиепа проявил себя. Хореограф Дмитрий Брянцев еще в этих фильмах-балетах участвовал. С Брянцевым, кстати, был скандал. У Кати Максимовой был с ним роман. Вообще, Васильев с Максимовой несколько раз хотели разводиться. Их вызвало руководство страны, — просили не портить «бренд», договориться, найти общий язык. И они так и не развелись.

Что касается Васильева, то он был еще отличным спортсменом. Плавал очень хорошо, играл в волейбол. Он не занимался серьезно спортом, но, благодаря прекрасному прыжку, участвовал в волейбольных матчах, играл за команду Большого театра. У нас проводились такие соревнования, только мужские, между Кировским и Большим, в Москве. Я сам участвовал в соревнованиях по плаванию. Забавно, что плавать разными стилями — брассом, кролем, баттерфляем — я научился сам. Ездил на море, тренировался. И сразу получил второе место — как пошел ногами «месить», кролем. А Юра Соловьев пришел первым. Я тоже близок был к первому месту, но так получилось. Мы еще, я помню, занимались боевыми искусствами, назывались они «боевой раздел». Как-то раз меня так завернули и бросили, что тренер даже испугался, могли ведь и руку сломать. Мы были очень тренированные, все-таки балет — это серьезная нагрузка. У меня был приятель, который занимался велосипедным спортом, кандидат в мастера спорта. И он мне купил у кого-то старенький, но настоящий спортивный велосипед. Я решил с ним потягаться, поехал на тренировку вместе со спортсменами. Они шли тройкой, я даже их обогнал, когда мы поднимались на Пулковские высоты. Но обратно я уже ехать не мог, ноги были ватные, я нес велосипед, еле шел. Вот что значит — нужна подготовка специальная, а я себя вот так переоценил.

В театре я работал при нескольких худруках. Первым был Борис Фенстер, занимал эту должность, наверное, полгода. По-моему, у него что-то случилось с сердцем. И у него было слишком сильное влечение к балеринам. Он был коммуникабельный, компанейский, всегда его окружали четыре-пять девушек из труппы, которые и в огонь, и в воду готовы были за ним пойти. Потом пришел Сергеев. Основное время моей работы в труппе руководителем был он. Это был строгий человек, из такой же строгой семьи староверов. Потом еще недолго был Владлен Семенов, он ничем не отличился. А Сергеев перешел руководить Вагановским, когда его «попросили» из театра. Фактически, с ним поступили хитро. Сначала убрали Дудинскую и сказали ему, что его оставляют, а Наталию Михайловну — нет. И он не остался, ушел вместе с ней. Кстати, Сергеев и Дудинская жили в городе в разных квартирах. Он — на Каменноостровском, она — на Герцена, на углу с Невским. А в гостиницах на гастролях всегда жили вместе. Сергеев с Дудинской всегда и везде друг друга поддерживали — помню, звали друг друга «Костинька» и «Таленька». Они меня часто звали на разные «халтуры», что-то где-то станцевать. Иногда Сергеев ставил номера. Позовет Дудинскую и спрашивает: «Правда, я хорошо поставил?». И она его хвалила, даже если он поставил ерунду, не говорила, что плохо.

Еще я застал Игоря Бельского. У Бельского я танцевал в балете на музыку Андрея Петрова «Берег надежды» (его второе название, в скобках, было «Рыбаки») партию рыбака. Уходил из труппы я при Олеге Виноградове. Мы учились с Олегом в параллельных классах. Оба, помню, любили джаз, играли в школе на рояле. Он был непростым человеком. Когда приезжал из Новосибирска, как будто случайно подходил поговорить, интересовался обстановкой в театре.

Еще я участвовал в разных съемках, на телестудиях. Один раз стал практически «звездой». Известный телережиссер Окунев искал молодого человека, спортивного, с хорошей фигурой. Позвали меня. Помню, мы очень долго снимались, чуть не до двенадцати ночи, видеоклип с какой-то певицей. Там были лодка, берег, а песня была про свидание. Целоваться в кадре нельзя было. И у нас была смешная романтическая сцена. Для меня самым сложным оказалось ходить в кадре простым шагом, а не вышагивать, как в балете на сцене. После этого клипа меня узнавали, — его неоднократно показывали по телевизору, потому что пела эта певица неплохо. Помню, мы с ней оба были намазаны морилкой, а горячей воды в гримерке не было. И мы друг друга отмывали холодной — не пойдешь же домой, по городу, в морилке…