Валентин Серов

X. Женитьба и переезд в Москву

Зима 1888-1889 года осталась для Серова памятной на всю жизнь: в декабре он в первый раз выставил несколько лучших своих произведений и имел крупный успех, а в, январе – женился.

Имя Серова и раньше было однажды отмечено в каталоге одной из выставок: в декабре 1885 г. на Периодической появился его портрет Антонио д’Андрадэ, но он был выставлен случайно, даже не им лично, а его друзьями. Теперь, на VIII Периодической выставке, появились сразу портрет Веры Саввичны Мамонтовой, «Девушка, освещенная солнцем» и «Пруд». Был еще один недурной портрет – Павла Ивановича Бларамберга, но рядом с теми тремя первоклассными вещами он терялся.

Вся художественная Москва заметила и оценила Серова, а сам он, под влиянием успеха, стал подумывать о картине, или по крайней мере о каком-нибудь сложном, «картинном» портрете. Ему захотелось написать портрет отца в его кабинете, за работой. Не имея под руками необходимых материалов, он решил ехать в Петербург, чтобы там собрать сохранившуюся у матери обстановку отцовского кабинета, и найдя подходящего натурщика, написать с него фигуру в рабочем костюме отца [В Москве он сделал на всякий случай акварельную копию с Келеровского портрета отца, висевшего тогда в Третьяковской галерее. Эта акварель находится сейчас в собрании А.В. Касьянова, в Москве]. С помощью Валентины Семеновны, в нанятой Серовым на Михайловской площади комнате был устроен уголок, до иллюзии напоминавший кабинет Серова-отца: у окна поставили знаменитую конторку с подвешенными сбоку афишами, за которой он обычно работал, а по стене разместили остальную мебель, при чем не были забыты ни свечи, ни этажерка со статуэтками. В это время приехала из Одессы его невеста, Ольга Федоровна Трубникова, и в конце января 1889 года состоялась их свадьба. Последняя, однако, не помешала работе над портретом, которая быстро продвигалась вперед. Чтобы не нанимать натурщика, Серов одевал костюм отца на жену и писал фигуру с нее. Он долго не мог справиться с головой, и осенью пошел советоваться по этому поводу с Репиным. Его старый учитель и друг предложить ему принести портрет в мастерскую и тут закончить, так как, работать над большим холстом у маленького окна было неудобно. Репин подыскал ему и подходящую модель, актера Васильева, отдаленно напоминавшего Серова-отца. Написанный с него в один сеанс живой этюд сохранился у Репина, недавно передавшего его Ольге Федоровне Серовой. Скоро голова отца была заново прописана и весь портрет окончен.

Еще весной 1889 года, молодые собирались ехать в Париж, где весной открывалась всемирная выставка. Эту свадебную поездку пришлось отложить, так как на нее не было денег. Вообще в первое время после свадьбы приходилось туго и надо было искать какой-нибудь заказной работы. Заведующий конторой «Нивы», Юлий Осипович Грюнберг, в семье которого Серов был принят как в своей родной, предложил ему сделать рисунок для журнала. Из нескольких сочиненных им композиций на сюжеты из жизни запорожцев был выбран рисунок, изображающий укрощение степных запорожских коней, который и был помещен тогда же в Ниве. Вариант его сохранился в Серовских бумагах. Одновременно с этим рисунком он написал портрет жены Юлия Осиповича Грюнберга, Марии Григорьевны, и вскоре Василий Васильевич Матэ устроил ему большой заказной портрет знаменитого в Петербурге реформатского проповедника пастора Дальтона. Оба последних портрета не принадлежат к числу удачных работ художника. В сентябре этого года Серову удалось достать в Москве у друзей довольно значительную – по тогдашнему его положению сумму, вполне обеспечившую поездку в Париж, и молодые супруги уехали на всемирную выставку. Главной целью поездки являлось страстное желание Серова увидеть, как можно больше картин его тогдашнего любимца – Бастьен-Лепажа. Этот мастер действительно оказался чрезвычайно полно и блестяще представленным на выставке, Серов говорил мне, что от всей гигантской выставки у него остались в памяти только его картины, и среди них наиболее глубокое впечатление оставила «Жанна д’Арк», серьезно штудированная фигура крестьянской девушки, писанная на воздухе.

Вскоре супруги вернулись в Россию. Серов в Москву, Ольга Федоровна – в Домотканово. Он съездил в Абрамцево, где работал на воздухе, а поздней осенью уехал в Петербург, чтобы пройти недописанный портрет Дальтона и закончить портрет отца. Тут он и сделал упоминавшийся выше этюд с Васильева.

Поздней осенью, придя как-то к Репину, с тем чтобы освежить свою изрядно ему наскучившую [Серов на всю жизнь сохранил отвращение к этому своему произведению, и ни за что, несмотря на все уговоры, не хотел его продавать ни в частные руки ни музеям. Только после его кончины портрет Серова-отца был приобретен музеем Александра III в Петербурге] работу, он увидел у него начатый этюд девушки в малорусском костюме. Оказалось, что это портрет Софьи Михайловны Драгомировой, дочери известного генерала, явившейся вскоре в мастерскую на сеанс. Вот что рассказывает она об этой первой своей встрече с Серовым. «Помню, что, приехав однажды в октябре 1889 г. на сеанс к Репину, в его мастерскую у Калинкина моста, я застала там, неизвестного господина, с которым меня познакомил Репин. Побродив вокруг меня и посмотрев на меня исподлобья, он сказал что-то Репину. Последний обратился ко мне и попросил разрешения Серову тоже писать с меня портрет. Он работал над ним в мастерской Репина все время, пока оставался в Петербурге. Помню, что тогда же в мастерской стоял и написанный им портрет его отца. Валентин Александрович уехал в Москву, не закончив моего портрета, и передавая его мне, Репин сделал несколько мазков на костюме и аксессуарах, не трогая лица. Думаю, их легко узнать, но насколько помню им была дописана только рубаха».

Софья Михайловна Драгомирова, ныне Лукомская, очень хорошо рассказывает о том, как этот этюд-портрет был свидетелем роста Серовской славы. Он долго висел вместе с Репинским портретом в Киеве, в доме Михаила Ивановича Драгомирова, командовавшего в то время войсками Киевского округа. Приезжавшие в Киев петербургские гости генерала в начале 1890-х годов всегда справлялись о Репинском портрете: «говорят, у вас есть замечательный портрет вашей дочери, написанный знаменитым Репиным?» Гостя водили показывать портрет. «А это кто писал? – спрашивали обыкновенно, указывая на висевший тут же Серовский портрет. «Это, так, один ученик Репина». На это следовало равнодушное «а-а!» Несколько позже, имя этого ученика уже громко называлось, а еще через некоторое время приезжие из столицы прежде всего осведомлялись: «а скажите, это правда, что у вас есть прекрасный портрет Серова с Софьи Михайловны?» И уже потом спрашивали, останавливаясь перед Репинским: «А это чей»? Так слава ученика постепенно догнала славу учителя, и в конце концов переросла ее.

В начале зимы Серов поехал в Москву, и поселился в мастерской у Саввы Ивановича Мамонтова. Эта мастерская, на Спасской Садовой, была настоящим художественным клубом, так как гостеприимный хозяин был сердечно рад каждому даровитому художнику, находившему здесь не только радушный прием, но и кров и постоянную помощь. В огромной мастерской, смахивавшей скорее на какой-то сарай, чем на приют муз, Серов встретился с Врубелем и Константином Коровиным, жившими у Мамонтова. Еще раньше, в 1886-1887 г. Врубель приезжал в Москву из Киева и навестил своего академического приятеля в Остроуховской мастерской. Серов уже тогда очень высоко ценил исключительное дарование Врубеля, и к этому времени относятся некоторые Серовские эскизы, навеянные акварелями этого мастера. Врубель тогда очень бедствовал, и Серов познакомил его с Саввой Ивановичем Мамонтовым, изъявившем готовность поддержать его друга, но вскоре Адриан Викторович Прахов выписал художника обратно в Киев, и ему неожиданно пришлось покинуть Москву. Коровин давно жил у Мамонтова, и с этого времени у них с Серовым завязалась тесная дружба, которая не прекращалась до последних дней жизни Серова.

Зиму он прожил в Мамонтовской мастерской, и это чудесное Рождество 1889-1890 г. вспоминал потом всю жизнь. Оно рисовалось ему в каком-то артистическом угаре: певцы, певицы, художники, постоянная музыка, пение, непрестанные сеансы, во время которых художникам позируют красивые женщины, неумолкаемый шум, смех и гомон, обильные ужины, речи и вино.

На Рождество того года Серову согласился позировать сам Мазини, баловень оперной сцены. Начатый тогда же портрет его был закончен только в начале февраля, и произвел на всех большое впечатление. Видевшие его тогда вспоминают до сих пор о разговорах, вызванных этим портретом. Сам Серов был им не слишком доволен, и написал по этому поводу забавное письмо жене: «Портрет идет – если не вышел – недурно, т. е. похоже, и так вообще, только сама живопись мне не особенно что-то: цвета несвободные. Всем нравится, начиная с самого Мазини, весьма милого в общежитии кавалера. Предупредителен и любезен на удивление, подымает упавшие кисти, в роли Карла V и Тициана. Но что приятнее всего, это то что он сидит аккуратно два часа, самым старательным образом. И когда его спрашивают, откуда у него столько терпения, он заявляет: отчего ж и не посидеть, если портрет хорош, – если бы ничего не выходило, он прогнал бы меня давно. Мило, мне нравится. [Письмо от 5 февраля 1890 г. (Из семейного архива О.Ф. Серовой)]». Тогда же написан и неоконченный портрет Саввы Ивановича Мамонтова.

Воспоминания о жизни в Мамонтовской мастерской неразрывно связывалось у Серова с Врубелевским «Сидящим Демоном». Когда он приехал сюда из Петербурга, большой холст с начатым на нем Демоном уже стоял в мастерской. Замысел Врубеля невероятно поразил его, хотя он уже раньше, еще в Одессе, видел первые наброски картины. Сначала к «Демону» относились довольно легкомысленно, нередко подшучивая над его композицией и живописью. По словам Серова, хозяин мастерской чувствовал себя иногда неловко и слегка даже совестился, когда случайно заезжал какой-нибудь «трезвый реалист», популярнейший художник, любимец публики, и заставал этот сумасбродный холст посреди мастерской. Однако, вскоре к «Демону» как-то привыкли, он перестал казаться смешным, и к его автору стали проникаться даже некоторым уважением.

На Рождество 1889-1890 г. в семье Мамонтовых лихорадочно готовились к постановке на домашней сцене пьесы «Саул», написанной Саввой Ивановичем Мамонтовым совместно с сыном Сергеем Саввичем. Эскизы для декораций писали Врубель и Серов. Лучше других удалась «Ассирийская ночь», идея которой принадлежала Серову, а Врубель, по словам Серова, «навел лишь Ассирию» на его реальную живопись.

В начале 1890 года другой Серовский приятель, Коровин, получил заказ написать большую картину – «Хождение по водам» для одной Костромской церкви. Сделав эскиз, Коровин пригласил Серова для совместной работы, передав ему все фигуры композиции и оставив себе только один пейзаж, – море и небо. В то время, как друзья обдумывали разные подробности картины и рисовали варианты главной группы, Врубель взял картон с одним из своих проектов занавеса для Мамонтовскаго театра, и на обратной стороне написал на эту же тему ту дивную композицию, которая сначала валялась в Мамонтовской мастерской, потом долго находилась у Коровина, и, наконец, этим последним была принесена в дар Павлу Михайловичу Третьякову. Врубель сделал эскиз с такой волшебной маэстрией и так быстро, что оба приятеля были совершенно подавлены. По словам Серова, Врубель ясно видел их беспомощность по сравнению с ним, и довольно язвительно говорил на тему о том, что настоящему человеку, созданному для монументальной живописи, ее не заказывают, а «черт знает кому – дают». И Серов признавался, что как ни горько было слушать эти слова, он не мог не сознавать, что Врубель прав, и ему было больно и стыдно. Он слишком явно чувствовал все бесконечное превосходство этого человека в мастерстве и умении, и не раз говорил, что «Врубель шел впереди всех и его было не догнать».