Граф Остерман

Глава шестая. Остерман в Верховном тайном совете в царствование Петра II

После расправы с Меншиковым путь к расширению влияния А. И. Остермана, ставшего единоличным опекуном императора, был расчищен, и он немедленно воспользовался сложившейся ситуацией. Оставаясь в тени, без насилия и репрессий Андрей Иванович если не формально, то по существу оказался на вершине власти.

У Остермана возник план женить Петра II на его тетке, великой княжне Елизавете Петровне. По единодушному мнению современников, как отечественных, так и зарубежных, Елизавета Петровна отличалась неземной красотой. Даже Щербатов, дававший едкие оценки современникам, признавал привлекательность внешности Елизаветы Петровны: «Сия государыня из женского полу в младости своей была отменной красоты, набожна, милосердна, сострадательна и щедра: от природы одарена довольным разумом, но никакого просвещения не имела, так что меня уверял Дмитрий Васильевич Волков, бывший конференц-секретарь, что она не знала, что Великобритания есть остров; с природы веселого нраву и жадно ищущая веселий, чювствовала свою красоту… ленива и недокучлива ко всякому, требующему некоего прилежания, делу, так что за леностию ее не токмо внутренние дела государственные многие иногда лета без подписания лежали, но даже и внешние государственные дела, яко трактаты, по несколько месяцев, за леностию ее подписать ее имя, у нее лежали; роскошно и любострастно, дающая многую поверенность своим любимцам, но однако такова, что всегда над ними власть монаршью сохраняла».

Как видим, Щербатов не ограничил свой отзыв о Елизавете Петровне описанием ее внешности, но сообщил читателю свое мнение о ее интеллекте и свойствах ее натуры как государыни. Что касается отзывов современников-иностранцев, то они значительно уступают отзыву Михаила Михайловича, поскольку не располагали сведениями, доступными Щербатову.

Из отзывов иностранных дипломатов о Елизавете Петровне заслуживает внимание суждение о ней в депешах прусского посланника Мардефельда и французского Кампредона. «Мне известно, — доносил Кампредон своему двору 18 апреля 1725 г., — как она хороша собою, как она прекрасно сложена, сколько в ней живости и ума, веселости, делающей ее вполне способной проникнуться французским духом». При этом он добавил, что лица, которым было доверено воспитание ее и ее сестры Анны, «были так мало образованы, что без больших природных дарований принцессы никак не могли бы сделать тех успехов в языках французском и немецком, на которых говорят и пишут очень хорошо, ни приобрести тех прекрасных манер и того умения вести разговор и держать себя, каким они обладают».

Отмечу, примерно такое же суждение о Елизавете высказал и Мардефельд, впервые обративший на нее внимание в 1724 г. Она произвела на него сильное впечатление «живостью и веселостью своего характера». В депеше, отправленной 13 февраля 1725 г., Мардефельд так же лаконично, как и в докладной записке 1724 г., высказал свое суждение о принцессе, назвав ее «прекрасной и умной великой княжной». В 1727 г., когда Елизавету Петровну прочили в невесты маркграфу Карлу, Мардефельд в депеше к королю отозвался о ней чуть обстоятельнее: «Я могу уверить ваше величество, по совести, что, исключая преждевременную дородность великой княжны, она в остальном перед всем светом может почитаться прекрасною, умною и особою приятного обхождения. Ибо она весьма разумна, и ум ее, при том, не направлен на мелочи, а на все солидное».

Привлекательная внешность Елизаветы Петровны доставит немало забот еще одному претенденту на право стать тестем императора — на Алексея Григорьевича Долгорукого, который, чтобы погасить чувства императора к своей тетке, поощрял его страсть к охоте, занятие которой принуждало его в течение многих недель проводить время вне Петербурга и Москвы, что охлаждало пыл влюбленного. Частично конечной цели А. Г. Долгорукому удалось достичь: привязанность племянника к тетке действительно ослабела, но, быть может, не столько от усилий будущего тестя, сколько от распутного поведения великой княжны, которое отрезвляюще влияло на юного ревнивца.

Луи (Людовик) Каравакк. Портрет цесаревны Елизаветы Петровны. Конец 1720-х гг. Хост, масло. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург

Предлагая свой брачный проект, Остерман руководствовался двумя соображениями: во-первых, личной заинтересованностью — он знал, что отрок был безумно влюблен в свою красавицу-тетку Елизавету Петровну, и рассчитывал на еще большую привязанность и благодарность отрока к своему наставнику за это устройство брака; во-вторых, и этот аргумент широко афишировался, брак устранил трения и претензии тетки на императорский трон, занимаемый племянником.

До падения «полудержавного властелина» влияние Остермана простиралось преимущественно на внешнеполитические меры правительства. Этот факт ясно отражен в донесениях иностранных дипломатов. Так, еще при Екатерине I прусский посланник Мардефельд сообщал в депеше от 7 апреля 1725 г.: «…по внешним делам должно его считать самым значительным и способным членом совета. Со смертью барона потеряло бы царствование бесконечно много, так как он единственный, который способен на подготовку и отправление государственных дел». В другой депеше, отправленной 27 апреля того же года, Мардефельд подтвердил наличие у Остермана высоких деловых качеств, но наряду с ними оставил отзывы о других вельможах: «… великий канцлер Головкин — честнейший нуль, ничего не решает, тайный советник Толстой — истый итальянец, придерживающийся и наших и ваших, и что Остерман единственный способный и верный министр, но слишком боязлив и осмотрителен».

И в 1727 г. Мардефельд не скупился на хвалебные слова в адрес Остермана, во внешней политике придерживавшегося сближения с Пруссией. 17 июня он доносил: «…барон фон Остерман, действуя благоразумно, прилагает с большим искусством до того превосходные меры к воспитанию императора, что Рабутин (австрийский посол. — Н. П.) после каждого своего возвращения из Петергофа не может достойно похвалиться ими, а также и то, что помянутый барон фон Остерман в настоящее время свое старание направляет на то, чтобы ввести разумное государственное хозяйство и тем наполнить государственную казну, для чего он уже прекратил ненужную пышность и безбожное пьянство и пирования, и предпринимает он лишь такие меры, которые направлены единственно на славу государя его и к благу империи, в чем должны ему сознаться даже враги его».

В депеше от 9 августа 1727 г. вновь читаем комплименты в адрес Андрея Ивановича: «Кредит Остермана проистекает не только из могущества князя, но основывается на великих способностях барона, честности и бескорыстности его и поддерживается бесконечной любовью к нему молодого императора, у которого хватает дальновидности, чтобы познать в нем помянутые качества и понять, что барон вполне необходим этому государству для сношения с иностранными державами». Мардефельд отметил достоинства Остермана: «Он основательно знает нацию и отлично умеет использовать их природное высокомерие; и так как он больше заботится обогатить их, чем самого себя (ибо до сих пор он с твердостью отказывается от всех подарков), то они охотно наблюдают, что он завален делами и несет то бремя, которое они, по своей природной лености не хотят носить».

После падения Меншикова властные полномочия Остермана значительно расширились, во-первых, потому, что теперь не с кем было их делить и, во-вторых, вследствие возросшей к нему привязанности императора, позволившей ему чувствовать себя более уверенным у подножия трона. Это обстоятельство подметил наблюдательный Мардефельд в депеше от 23 декабря 1727 г.: «Барон фон Остерман пользуется милостью императора в такой степени как никогда прежде, и царь дает ему столько доказательств своего расположения, как ему может быть желательно. Барона больше всего огорчает то, что император так слепо следует своим молодым любимцам, а в особенности князю Ивану Долгорукову, в их развратных забавах, что он этим отвлекается от государственных дел и что воспитание его, за которое Остерман несет ответственность, принимает такой дурной оборот, которого он и все управление отвратит. Поэтому Остерман прилагает все старание, чтобы освободиться от должности наставника, но император об этом и слышать не хочет, а, напротив, просит его со слезами оставаться при нем и дает ему клятвенное обещание, что никогда к нему не изменится».

В 1727–1730 гг. Андрей Иванович быстро приобрел значение едва ли не самой важной фигуры в Верховном тайном совете. Этот статус ему был обеспечен его исключительной работоспособностью, которой были лишены вельможи, входившие в его состав. На этот счет историки располагают основательным свидетельством английского резидента К. Рондо, изложенным в депеше от 9 сентября 1728 г.: «Всеми делами занимается исключительно Остерман; и он сумел сделать себя настолько необходимым, что без него русский двор не может ступить ни шагу. Когда ему не угодно явиться на заседание совета, он сказывается больным, а раз барона Остермана нет — оба Долгоруких, адмирал Апраксин, граф Головкин и князь Голицын в затруднении: они посидят немного, выпьют по стаканчику и принуждены разойтись; затем ухаживают за бароном, чтобы разогнать дурное расположение его духа, и он, таким образом, заставляет их соглашаться с собою во всем, что пожелает».

Свидетельство Рондо подтвердил французский поверенный Маньан в депеше, отправленной в конце октября 1728 г.: «Остерман не упускает решительно ничего, что могло бы содействовать усилению удивительного расположения, питаемого к нему молодым царем; постоянное его пребывание около царя доходит до того, что он ни одного раза не избавил себя от обязанности сопровождать царя при всех его прогулках верхом. Этот монарх пожелал недавно сделать его графом и подарить ему значительные имения, конфискованные у Толстого, но Остерман отказался весьма скромно от принятия таких милостей на том основании, что не считает еще себя их заслуживающим», и обещал принять подарок и пожалование, когда император достигнет совершеннолетия.

Попытка князя Д. М. Голицына удалить от императора Остермана, занимающего первое место по доверию, питаемому к нему царем, не удалась.

В другой депеше, отправленной 30 мая 1729 г., Рондо извещал своего министра о деловых способностях Остермана: «Барон Остерман, вполне руководящий иностранными сношениями (хотя он состоит президентом Коммерц-коллегии), один из всех министров что-нибудь понимает в этих делах». Далее Рондо сообщает сведения об отношениях, сложившихся между Остерманом и Долгоруковым: «Он большой любимец Долгоруких, и при частом несогласии фаворита Долгорукова с отцом барон всегда избирается посредником между ними.

Более обстоятельное мнение на этот счет высказал Маньан: «Кредит Остермана поддерживается лишь его необходимостью для русских, почти незаменимый в том, что касается до мелочей в деле, так как ни один из русских не чувствует себя достаточно трудолюбивым, чтобы взять на себя это бремя». В другой депеше Маньан подробно излагает обстоятельства незаменимости Остермана: «…против Остермана составляются интриги, которые заставляют как будто предвидеть близкое его падение, но случится какой-нибудь трудное и неприятное дело у русских, он видимым образом опять попадет в милость на том основании, что это единственный человек из всех, составляющих царский совет, который действительно трудолюбив и на которого остальные слагают все бремя выполнения мелких подробностей».