Черный Иркут
- Автор: Валерий Хайрюзов
- Жанр: Биографии и мемуары / Современная проза
Читать книгу "Черный Иркут"
Я слушал Мамушкина, и в душе у меня бродили какие-то непонятные, но ревнивые чувства. Конечно же, летая, я вспоминал Анну Евстратовну — как-никак она была моей первой пассажиркой. Из рассказа Мамушкина выходило, что мы из рук в руки передали её на попечение Митричу. А уж он-то, я это уже успел оценить, умел быть заботливым и, судя по всему, надёжным человеком. Вот с тем, городским, о котором она сообщила нам ещё в Жигалово, я её не мог представить, а вот к этому тунгусу Митричу — приревновал. Митрич приехал поздно, привёз рыбу — несколько крупных ленков, и мы сварили уху. Кроме ленков, Митрич привёз спальные мешки, и я, вспомнив, как он назвал себя лесным профессором, согласился: Митрич не только заботливый, но и предусмотрительный. По мнению Ватрушкина, это было главным качеством, которое отличает настоящего пилота от летуна. Действительно, с таким человеком не пропадёшь. В разговоре у вечернего костра Митрич признался нам, что хотел стать лётчиком и даже ездил поступать, но не прошёл медкомиссию. И в конце сказал одну фразу, которая, как вспышка, уже по-новому осветила всю мою нынешнюю работу:
— Для того чтобы любить небо, не обязательно быть лётчиком. И вообще, умные люди говорят: то, что сделано с любовью, и стоит долго, и помнится всю жизнь.
После таких слов говорить больше не хотелось. Я забрался в спальник и, поразмышляв над словами Митрича, уснул сном хорошо поработавшего человека.
А утром, загрузив мотоцикл коробками и вёдрами с ягодой, Митрич повёз нас в Чингилей. Когда въехали в село, я попросил его подвезти нас к школе.
— Мне нужно повидаться со старой знакомой, — сказал я.
— С Анной Евстратовной, — догадался Митрич. — Это мы запросто. Но у неё сейчас уроки. Может, чуть попозже?
— Ничего, мы на минутку.
Митрич подъехал к деревянной, срубленной из вековых лесин школе и попросил бегающих во дворе девочек позвать Анну Евстратовну.
— Скажите, что к ней гости из города. Девочки быстрыми глазами оглядели меня, прыснули и скрылись в школе.
Анна Евстратовна вышла в строгом сером костюме и в модных туфлях, что сразу бросилось мне в глаза, потому что ходить в них по улице после прошедших дождей было бы безумием. Увидев меня, Анна Евстратовна обрадовалась, сказала, что не ожидала, и когда я начал мямлить, что заехал на минутку, она тут же настояла, чтобы я обязательно подождал, она сейчас закончит урок, и мы должны пообедать у неё.
Жила она здесь же, при школе, в пристрое, который, судя по свежим брёвнам, был приделан совсем недавно.
— А вы зайдите, там не заперто, я сейчас подойду, — сказала она.
И мы зашли, но только с Мамушкиным. Митрич, сославшись на срочную работу, уехал по своим делам. Конечно, это было не жильё Мамушкина: у Анны Евстратовны всё прибрано, чисто, крашеный пол, на столе стопки тетрадей, на этажерке и полках книги. И свежий, пропитанный смолью и хвоей воздух.
Я ещё раз осмотрел комнату: ну где же здесь можно было разложить парашют? Его можно было показывать в разобранном виде только на школьном дворе или на аэродроме.
Коля нашёл у Анны Евстратовны кастрюлю, наполнил её ягодой, затем сходил в огород и подкопал картошки.
— Ну чего расселся? Давай будем чистить, — скомандовал он
И мы начали чистить. Искоса я оглядывал комнату: так вот куда занесла её учительская судьба! Через окно в комнату заглядывал кусочек неба, а далее был виден край деревенского поля и, насколько хватало глаз, стояла тайга. А на столе небольшие часы отсчитывали своё и наше время. Оно неумолимо летело с такой скоростью, что даже и на самолёте не угонишься.
Действительно, Анна пришла скоро, не вошла, а влетела; увидев, что мы заняты домашней работой, похвалила и, быстро переодевшись, придала нашим действиям ту осмысленность и законченность, которую может сделать только женщина.
Между делом она рассказывала, как её здесь встретили, как быстро, за пару дней, соорудили вот этот пристрой.
— Побелили, покрасили, принесли новые табуретки и даже где-то разыскали барское кресло, перетянули его бараньей шкурой, а на пол, под ноги, бросили медвежью шкуру.
Меня так и подмывало спросить про сырые чурки, но она и сама рассказала, как она боролась с вязкой сырой древесиной, пытаясь растопить печь.
На это самое кресло она усадила меня, чтобы я чувствовал себя как в кабине самолёта. За столом, в свою очередь, я предложил ей помощь на тот случай, если потребуется что-то передать в город: отвезти, привезти посылку или её саму в Иркутск. Она с улыбкой глянула на меня и сказала, что хотела бы передать в город работы учеников на конкурс.
— Нет проблем, передам, — бодрым голосом за верил я.
Она достала папочку и передала мне. Вместе с нею она передала пакет.
— А это вам с Иннокентием Михайловичем, — сказала она.
— Что это? — спросил я.
— Ондатровые шкурки, двенадцать штук, как раз на две шапки.
— Да ты что! Я не могу и не буду брать такие подарки, — нахмурившись, сказал я.
— Ты меня обидишь, — ответила Анна. — Я была вам так благодарна!
— Бери, бери! — сказал Мамушкин. — Охотники здесь сдают их по пятьдесят копеек за штуку.
— Я их не покупала, мне принесли, сказали: сшейте себе шапку. Здесь такие холода!
— Они правы, здесь действительно холодно, — заметил я.
Мысли мои пошли зигзагами. Взять — подумает, лётчики все такие, берут и даже спасибо не говорят. Откажусь — обидится. Ещё в детстве мама меня учила: не бери чужого. Взял — потерял. Отдал — приобрёл. И тут до меня дошло. Должно быть, шкурки ей принёс Митрич.
— Я не люблю меховые шапки. Мне нравятся платки, — сказала Анна.
— Нет, — твёрдым голосом сказал я. — Ты, пожалуйста, не обижайся. Мне Коля, — я кивнул на Мамушкина, — уже достал.
Мамушкин недоуменно глянул на меня, но я посмотрел на него долгим взглядом, и он прикрыл уже раскрытый от возмущения рот.
На обратном пути к его обители Мамушкин выматерил меня, затем сказал, что к ноябрьским праздникам из тайги начнут выходить охотники, и тогда он точно пришлёт мне шкурки. За сданную пушнину государство платило охотникам гроши, и она уходила на сторону; в основном передавали или продавали в город: одним надо было устроить своих родственников в больницу, другим нужен был мотоцикл или лодочный мотор.
— А ты зря не взял, обидел девушку, — сказал Мамушкин. — Хочешь, я тебе соболей на шапку достану? Ты мне пива, а я тебе соболей. Идёт?
— Я же не Чернышевский, — засмеялся я. — Это, говорят, он любил прохаживаться по Вилюйску в собольей шапке. Мне бы что-то попроще.
Была в нашей работе особая статья. О ней говорили мало, а если и говорили, то мимоходом. Те дрожжи, которые вёз радист Ватрушки на, не были чем-то особенным и из ряда вон выходящим событием. Многое чего приходилось возить лётчикам. Так повелось: где-то чего-то много, а кому-то постоянно недостаёт.
Утром, перед вылетом, у входа в стартовый здравпункт нас поджидали разного рода ходоки. Одни просили привезти с Байкала рыбу, другие — орехи, ягоды, третьи — тушёнку, гречку, тот же спирт, — и говорили, что просим не за себя и не для себя. Выяснялось, что у одного намечалась свадьба, у другого — именины или крестины, третьему надо было что-то нести в больницу. Поводов нагрузить, сделав заказ, было множество. Конечно, всё то, что было в их просьбах, можно было найти на рынке, но там было дорого, а Ватрушкин, бывало, совсем не брал с них денег.
— Как пришло, так и ушло, — говорил он. — Богаче уже не стану, а бедным никогда не буду.
Чаще всего всю эту непредвиденную левую работу он поручал мне, и я, не нарушая сложившихся традиций, брал передачи, посылки и разносил их по разным адресам. Хочешь стать командиром — терпи! — говорил я самому себе. Но история с заказом Мамушкина имела продолжение. Однажды Ватрушкин, выслушав очередной, оформленный в привычные причитания, заказ, неожиданно для меня протянул ходоку десятку.
— Не в службу, а в дружбу, — с улыбкой сказал он. — Пока мы летаем, ты съезди на пивзавод и купи пива.
— Ты чо, Михалыч, охренел? — пожевав от удивления губами, буркнул тот. — Туда надо ехать на двух автобусах. Да и времени у меня нет.
— Но сюда-то приехать нашёл время, — сухо заметил Ватрушкин. — Вот что, дорогой, у нас, кроме ваших заказов, своих дел полно. А вот он, — тут Ватрушкин показал на меня глазами, — каждый день ездит на работу на двух автобусах. Утром сюда, а вечером обратно, на дорогу — полдня. И ничего — ездит. Бывает, и пиво возит. А ещё ваши заказы развозит.
— Ну и лётчики пошли, шаг лишний боитесь сделать, — надулся заказчик.
— Ты это мне или себе? — поинтересовался Ватрушкин и уже другим, непривычным для меня голо сом добавил: — Вали отсюда, и чтоб я тебя больше здесь не видел!
На моей памяти это был единственный случай, обычно Ватрушкин никому не отказывал, Не только брал и привозил, но и частенько на своей «Победе» развозил гостинцы и заказы по домам. А после и меня подвозил домой; из аэропорта добираться до Жилкино, где я жил в ту пору, мне действительно приходилось на двух автобусах.
Через некоторое время моя новенькая форма потеряла былой лоск, как бы притёрлась к самолёту, ко всему, что окружало полёты, я сам уже стал иным и не глядел на себя со стороны. И когда входил в автобус, на меня уже не оборачивались, не смотрели как на белую ворону. В конечном счёте всё встало на своё место, и мои каждодневные приземления в другие миры, в иную жизнь уже не казались чем-то особенным, ожидание увидеть не изведанные ранее земли отошло в прошлое, а рассказы и авиационные байки на промежуточных ночёвках стали неким сопутствующим гарниром обычной лётной жизни. Они перешли в мою собственную жизнь и стали как бы продолжением моей биографии, моей жизни.
Как-то в один из осенних дней мы вновь прилетели в Чингилей по санзаданию: надо было срочно вывезти пострадавшего при пожаре мальчишку в город. На площадке было непривычно много народа. Не сразу я разглядел среди провожавших Анну Евстратовну. Она как бы слилась с окружающей местностью: деревенский румянец на щеках, приталенная овчинная тужурка. Выдал её модный, завязанный галстуком платок на шее. И ещё резиновые сапоги на ногах: асфальта в Чингилее не предполагалось на ближайшую сотню лет, а вот дожди шли там регулярно. Она подошла к Ватрушкину и стала что-то оживлённо ему объяснять. Оказалось, что пострадал её ученик, пожар случился ночью, погибла бабушка, а у него множественные ожоги, теперь вся надежда на самолёт.
Мимоходом она представляла нам своих учеников и пригласила Ватрушкина в школу, сказав, что для такой встречи она соберёт не только школьников, но и родителей.
— Вы лучше его пригласите, — кивнув на меня, ответил Ватрушкин.
— А я вас не разделяю, — ответила Анна Евстратовна. — Для меня вы одно целое. Как семья. Давайте назовём это встречей с экипажем.
И вскоре такой случай нам представился.
Перед ноябрьскими праздниками нас поставили в план лететь в Чингилей. Напросился или, наоборот, организовал тот полёт Ватрушкин. Мне было всё равно куда лететь, но я всё же отметил, что в Чингилей Ватрушкин летает с особым удовольствием. И причина была понятна: обычно там нас встречала Анна Евстратовна.