Песня длиною в жизнь

ГЛАВА 18

Ницца

Позже, когда Эдит вспоминала о первых неделях своих гастролей на юге Франции, ее память воскрешала бесконечные часы, проведенные в машине, гостиничные номера, где она репетировала с Ивом, и сцены, на которых они выступали. Больше ничего. Ив все это называл своим «величайшим горем». По-прежнему ничего не получалось. Несмотря на то что они переделывали, обновляли, снова изменяли его программу, успех так и не пришел. Не помогала требовательность Эдит, которая даже после бесконечных часов репетиций говорила: «Еще раз, пожалуйста!» Не помогало честолюбие Ива, которое заставляло его встряхивать головой в конце репетиции и петь еще раз, чтобы в конце концов добиться идеала. Так и ехали Эдит и Ив, пересекая разоренные войной земли французского юга, которые в ноябре были далеко не такими живописными, как в другие времена года. Они путешествовали от неудачи к неудаче. Кое-где «нового Монтана» встречали немного более благожелательно, но в основном спасать положение приходилось Эдит.

— Вам бы поменяться ролями… — сказал Эдит Луи Баррье после очередного провального вечера.

Она глубоко вздохнула.

— О, Лулу, было бы лучше, если бы я и правда стояла у него на разогреве, а не наоборот.

Луи открыл шампанское, которое принес в гримерку Эдит. Он ловко ослабил проволоку и поворачивал пробку в бутылке до тех пор, пока она не выскочила с громким хлопком.

— Когда-нибудь у него все получится, — убежденно сказал он и наполнил бокалы.

— Я тоже так думаю. Когда уже публика наконец поймет, что перед ней — исключительный артист? Послезавтра мы будем в Марселе. Если его не примут в родном городе, это убьет его.

Она оперлась локтями на туалетный столик, за которым отдыхала после выступления, и закрыла лицо руками.

— Этого не произойдет. Он сильный, — возразил Луи.

Улыбаясь про себя, Эдит подняла глаза. Да, Ив силен. Именно это она и любила в нем — его неистребимую силу, от которой порой захватывало дух. Он был силен не только потому, что обладал громадной волей как артист. Он во всем был настоящим мужчиной, что ее и покоряло. Она даже терпела его ревность, которая не прошла даже после отъезда Анри.

Иногда ей даже нравилось, что Ив хотел единолично владеть ею; она воспринимала это как часть той мужской силы, которая была неотделима от него.

— Я здесь…

Эдит совершенно забыла о присутствии Лулу. Она удивленно посмотрела на него, смущенно рассмеялась и взяла предложенный бокал из его рук.

— За что пьем? За мужественность Ива? — Она глупо хихикнула, как юная влюбленная барышня.

— Мы пьем за сообщение от мадемуазель Бигар. Я только что разговаривал с ней по телефону во время концерта.

Эдит чуть не уронила бокал. Шампанское выплеснулось и залило ее руку жемчужными каплями. Она немедленно слизала их, что было не очень прилично, зато помогло ей успокоиться. Хотя ее охватил страх, она нашла в себе силы задать вопрос удивительно спокойным голосом:

— Почему ты не сказал мне сразу?

Спустя мгновение она поняла, что Лулу не принес бы ей шампанского, если бы это были плохие новости.

— Когда я мог тебе это сказать, Эдит? Ты стояла на сцене. Но вот теперь я здесь.

Она кивнула.

— Итак?

— Назначена дата слушания. Все произойдет на следующей неделе…

Разочарованная, она прервала:

— И это все? Тогда я бы предпочла не пить шампанское до следующей недели. Хотя стоп! Обидно упускать такую возможность. Я выпью его сейчас, но не за кого-то и не за что-то, а просто так.

Она решительно подхватила бокал и одним длинным глотком выпила пузырящийся напиток, не дожидаясь, пока Луи скажет тост и вообще не глядя на него.

— На здоровье! — сухо проговорил он. — Мадемуазель Бигар сказала, что Морис Шевалье вернулся в Париж. «Весь в белом», как она выразилась. Комиссия оправдала его по всем статьям обвинения.

— Что? Просто так?! — Эдит с трудом подавила кашель, вызванный пузырьками шампанского.

— Ну, не совсем. Говорят, что писатель Луи Арагон[54] убедил Шевалье спеть «Интернационал» на кладбище Пер-Лашез перед мемориалом в честь убитых в тысяча восемьсот семьдесят первом году коммунаров. Это стало знаковым событием.

Она подумала об элегантном, всегда спокойном и уверенном в себе Морисе Шевалье, необыкновенно обаятельном человеке. Он был почти вдвое старше нее и, сколько она себя помнила, являлся настоящей звездой, королем парижского шансона, которому она всегда выказывала искреннее и глубокое восхищение. Несмотря на свое простое происхождение, Морис казался настоящим джентльменом, исполненным благородства. Эдит с трудом смогла бы заподозрить его в любви к коммунарам. Что за странное выступление на кладбище? Это была цена, которую ему пришлось заплатить за снятие обвинения. Эдит содрогнулась при мысли о том, чего же попросят у нее.

— Теперь уже известно, кто его осудил, — продолжил Луи. — А еще Шевалье согласился сделать публичное заявление, которое снимут на камеру, что он никогда не был именно на гастролях в Германском рейхе, а только пел перед французскими военнопленными в лагере, где он и сам находился в качестве военнопленного во время Великой войны. Говорят, что он помог выйти на свободу десяти заключенным. Однако Андре думает, что это намного меньше того, что сделала ты, Эдит. Поэтому она уверена, что комиссия также оценит твой вклад и дело будет закрыто.

— Дело, — беззвучно повторила Эдит.

Воспоминания о следователе из префектуры мучили ее, как заноза. Она пригладила волосы беспомощным жестом. Худшим для себя она считала отсутствие возможности что-либо предпринять, как-то вмешаться в процесс принятия решений.

— Пожалуйста, потерпи, — сказал Луи и налил ей еще. — Все будет хорошо. Я абсолютно уверен в благополучном исходе. Мадемуазель Битар тоже.

Его бокал со звоном коснулся бокала Эдит.

— Мы должны выпить за это, Эдит.

Её рука скользнула к цепочке с крестиком. Произнося про себя слова молитвы, Эдит кивнула Лулу. В этот раз она пила медленнее.