Песня длиною в жизнь

ГЛАВА 4

Авеню де Ваграм была одной из широких улиц, ведущих от площади Л’Этуаль. Как правило, автомобили проезжали здесь достаточно свободно, но в тот вечер движение было затруднено: колонны машин двигались мимо домов в стиле Осман[70], и свет фар то и дело освещал их фасады. Элегантные дамы и господа покидали свои автомобили и направлялись к театру «Л’Этуаль», еще больше зрителей устремилось в ту же сторону от станции метро.

Эдит стояла у одного из окон кабинета администрации и наблюдала за происходящим снаружи. С той позиции, которую она занимала, Эдит видела не очень много, зато знала, что ее окно находится прямо над афишей, объявляющей о премьере. По ее просьбе имена Эдит Пиаф и Ива Монтана на этой афише были напечатаны шрифтом одинакового размера. Определенно, концерт собрал много людей.

Сегодня вечером не осталось ни единого закутка в зрительном зале, который не был бы продан в качестве хотя бы стоячего места. В продажу выпустили тысячу пятьсот билетов, и Эдит слышала, что предварительное бронирование на следующие выступления тоже было очень многообещающим. Собственно, лучше и быть не могло, теперь оставалось лишь добавить последние штрихи и обеспечить тем самым взлет Ива.

Она отвернулась от окна, прошла через пустые комнаты театральной администрации, и вскоре ее каблуки застучали по лестнице. За сценой жизни было намного больше. Она поприветствовала музыкантов, которые настраивали инструменты, пробежала в поисках Ива мимо рабочих сцены. Из зала до нее донесся гул голосов, и где-то прозвенел первый звонок.

Наконец она его увидела — спрятавшегося за складками занавеса, погруженного в глубокую задумчивость. Казалось, что он повторяет свою программу еще раз, такт за тактом. Какой перфекционист из него получился ее стараниями!

— Дорогой…

Потревоженный тем, что его так внезапно оторвали от размышлений, он вздрогнул, но тут же успокоился.

— Как хорошо, что ты здесь. Я хотел спросить, как справиться с этой смешной частью песни «Полосатый жилет»? Как думаешь, может, мне стоит изменить темп исполнения?

— Не волнуйся, мы же опробовали эту программу во время турне, она хороша.

Эдит взяла его руку и положила ее себе туда, где висел на цепочке маленький золотой крест. Его пальцы были совсем холодными.

— Даже если ты не веришь в силу святой Терезы из Лизьё, в этот раз ты должен довериться ей и уповать на ее помощь.

— Мы же были сегодня в церкви, — возразил он. — Разве этого недостаточно?

— Нельзя самому судить о том, какая просьба о помощи будет достаточной.

Ив наклонился и поцеловал ее в шею.

— Ты моя святая, — прошептал он, выпрямляясь, и прикоснувшись губами к ее уху.

— Не богохульствуй, — строго пригрозила она. Но ее улыбка показала, что эта строгость притворна. — Тьфу-тьфу-тьфу, Ив!

— Тебе тоже удачи, Малышка.

Через десять минут на сцене появился не Ив, а Эдит. Она знала, что обескуражит его этим, но это было совершенно спонтанное решение, заставившее ее сделать шаг из-за занавеса. С помощью техника она пробралась сквозь красные бархатные портьеры. И теперь она стояла в свете прожекторов в полном одиночестве перед публикой, которая в основном пришла из-за нее. А ее сердце было полно любви к человеку, которому предстояло вот-вот появиться здесь и сделать шаг в свое профессиональное будущее. Она вглядывалась в ряды театрального зала, построенного в имперском стиле. Почти ослепленная, она различала лишь темную массу, хотя иногда тут и там попадались знакомые лица. С момента, когда она вышла на сцену, воцарилась изумленная тишина. Это был первый раз, когда Эдит Пиаф вышла перед тем, кто должен был стоять у нее на разогреве.

Она деликатно побарабанила пальцем по микрофону. Раздалось гулкое эхо.

— Добрый вечер, дамы и господа, — воскликнула она. — Я очень рада, что вас так много. Мне очень приятно представить вам сегодня здесь, в Париже, человека, который сопровождает меня уже несколько месяцев. Пожалуйста, окажите ему теплый прием. Для вас будет петь… — Она выдержала небольшую паузу, бросила быстрый взгляд через плечо, чтобы убедиться, что занавес поднят, и повысила голос, чтобы подчеркнуть каждый слог его имени: — Ив Монтан!

Зал взорвался аплодисментами.

«Неплохо», — отметила она, уходя со сцены. В провинции таких аплодисментов не было. Возможно, так публика провожала со сцены ее, а не приветствовала ее партнера? Безразлично. Ведь главное, что публика не переставала хлопать, пока Ив, медленно, как она его учила, подходил к микрофону. Люди продолжали аплодировать в том же заданном ритме и в начале выступления Ива.

За сценой ее ждал Луи.

— Хорошее начало, Эдит. Если сегодня все сработает, то Ив будет обязан тебе карьерой.

— Именно так я все и задумывала.

— Тебе следует работать импресарио. Твое присутствие делает мою работу лишней.

Она взяла его под руку.

— Ерунда, Лулу, ты очень важен для меня. Пойдем в зрительный зал. Я хочу смотреть на Ива из ложи, которую мы зарезервировали для его семьи.

Хотя Эдит должна была выступать сразу после Ива, она оставалась в ложе до последнего такта.

Вместо того чтобы готовиться к своей программе, она смотрела и слушала Ива и в то же время улавливала каждое движение в партере. Несмотря на опыт их совместного турне, она никогда не видела Ива в таком состоянии. Казалось, что его захватила волна воодушевления, которая передается публике. Его магнетизм был удивительным. Несколько месяцев назад в АВС публика принимала его почти насмешливо, а теперь он был королем сцены, подчинившим себе всё и всех, он был укротителем, заставившим людей почитать себя. А еще он нашел свой собственный стиль, который сделал его кем-то более значимым, нежели просто учеником Эдит Пиаф. В Орлеане, Лионе и других городах он временами смотрелся как мужская копия ее самой, но сегодня он был полностью самим собой — шансонье, который когда-то на репетиции в «Мулен Руж» проник своей песней в самое ее сердце.

— Эдит, — прошептал Луи, — тебе нужно идти за кулисы.

Она знала его репертуар наизусть и знала, когда начнет звучать последняя в его программе песня.

— Еще нет.

Публика была в восторге. Выступление Ива завершилось громом аплодисментов. Эдит глубоко вздохнула, ее сердце тоже колотилось в ритме этих аплодисментов. Краем глаза она посмотрела на его маму и сестру. Даже при скудном освещении она смогла различить покрасневшие щеки и сияющие глаза. Обе, опершись о заграждение, хлопали до тех пор, пока у них не стали гореть ладони. Слезы выступили на глазах Эдит, когда она почувствовала ту любовь, которая была причиной такого восторга. На самом деле Ив вовсе не нуждался в сцене как в подтверждении внимания или любви к себе. Он был более счастливым человеком, чем Эдит, которая привела его в этот зал и к этому успеху.

Эдит подсчитала: тринадцать раз поднимался занавес. Тринадцать раз овации возвращали Ива на сцену. «Я знала это, — думала она, считая и хлопая в ладоши с остальными, — тринадцать — наше счастливое число. Теперь все пойдет как по маслу».

Не успев освежиться в своей гримерке, она наконец появилась: без макияжа и без бюстгальтера, как всегда, собранная и на редкость счастливая. Настоящая звезда вечера, которой теперь предстояло разделить трон и которую переполняла любовь. Она стояла в свете прожекторов в своем простом черном платье. Такой сценический образ однажды выбрал для нее Раймон Ассо.

На сцене стояла женщина, благодаря своему голо су заставлявшая забыть, что в ней меньше полутора метров. Как всегда, музыка подхватила ее, как волна дельфина. Она была в своей стихии. Она испытывала гордость не только за свое выступление, но и за достижения Ива сегодняшним вечером.

Из неумелого новичка он превратился в прекрасного шансонье. Ее план сработал. Она чувствовала облегчение.

— Откуда только взялись все эти цветы? — удивлялась Эдит спустя два часа. В ее гримерке, казалось, не было ни одного участка, где не стояла бы ваза или корзина. — Боже мой, ведь сейчас февраль…

— Да еще война, — вставила Симона.

— Да, и это тоже, но в данный момент я ничего не хочу об этом слышать. — Эдит взмахнула рукой, словно желая отпугнуть негативную ауру, вызванную словами ее подруги. — Я уж не говорю, что такое количество цветов навевает мысли о кладбище. Но что мне с ними делать? Ведь не могу же я взять это все с собой в отель «Альсина».

— Ты могла бы пожертвовать этот первобытный лес святой Терезе из Лизьё, — предложил Ив. Он вытащил из букета красную розу и протянул ей. — Кроме этой розы, которая от меня.

Эдит разразилась громким смехом.

— Нет, не от тебя, а от… — Она остановилась и схватила визитку, которая была доставлена с одним из букетов. На визитке значилось: «От мсье Рауля Бретона с супругой». — Это мои музыкальные издатели, и их участие очень важно для меня.

— Не так, конечно, как мое. — сказал он, ухмыляясь. — Знаешь, букет роз — это жест вежливости, несколько старомодный поклон великому художнику, но, на мой взгляд, это слишком официально…

Он сделал паузу, ожидая ее реакции.

— Ага, — сказала она, стиснув зубы, чтобы не смеяться.

— А вот одна роза — это жест любви. Он говорит больше тысяч слов… Или тысяч роз.

— Это ты хорошо сказал, — поддакнула Симона где-то на заднем плане.

Эдит их не слушала. Слова Ива эхом отзывались в ней, пока она крутила розу между пальцами. «Жизнь может быть похожа на розу, — размышляла она. — Тогда она светится теми же цветами, что и самый романтический закат». Если бы ей пришлось описывать свои чувства, испытанные ранее на сцене, когда она ощущала, как ее обнимает музыка, обволакивает свет, когда с ней ее аудитория, на ум пришел бы именно этот розовый цвет. Такой, как ее любовь к Иву. Она посмотрела на него и, не опуская взгляда, попыталась рассказать ему все, что сейчас пронеслось в ее голове.

— Хммм… — Симона откашлялась.

Внезапно дверь в гримерку Эдит распахнулась, и без всякого стука, едва дыша, ворвался Луи.

— Это невероятно. Полиция должна сдерживать толпу перед сценой, поскольку там такая давка! Все хотят видеть тебя и Ива. И пресса тоже. Вы оба, уж будьте уверены, завтра окажетесь на первых полосах каждой газеты.

Эдит кивнула.

— Что ж, тогда давай в бой!

— Подожди! — Ив взял букет роз, подаренный семейством Бретон, и вложил его в руки Эдит. — Несмотря ни на что, это смотрится на фотографиях лучше, чем одна роза.

— Вуаля! — ответила она с улыбкой. — Теперь ты понял, зачем это надо.

На следующий день на первых страницах газет были фотографии не Эдит Пиаф и Ива Монтана, а премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля, президента США Франклина Рузвельта и советского лидера Иосифа Сталина. Заголовки пестрили новостями с Ялтинской конференции. Эдит, Ив и Симона пролистывали статьи, посвященные войне, послевоенному устройству Германии или ужасному голоду на севере Французского Индокитая. Они долго шуршали газетами, пока наконец не нашли интересующие их новости.

— Прочти это, Эдит! — закричал он и процитировал почти срывающимся голосом: — «Имя, которое никогда не забудется, Ив Монтан…» — Он вскочил со стула и подпрыгнул вверх, как маленький мальчик, забивший свой первый гол. — Боже, это про меня!