Наперекор земному притяженью

Королев положил трубку:

— Михаил Степанович, давай-ка быстро в цех. Турков звонил. Какая-то там петрушка на испытательной станции с ракетой. Разберитесь и докладывайте. Если меня здесь не будет, звоните домой. И помните этот разговор! — Королев постучал указательным пальцем по столу.

Мы чуть ли не бегом бросились в цех.

Человек пятнадцать испытателей — и наших, и из смежной организации Николая Алексеевича Пилюгина — обступили пульт, с которого проверялась система управления ракеты, и о чем-то ожесточенно спорили. Оказалось, что от одного из приборов в положенное время не прошла команда к рулевым двигателям. Большинство настаивало на необходимости подробного анализа и повторения испытаний. Короче, нам давалась отсрочка.

Я пулей вылетел из цеха. Надо было за ночь обязательно разделаться с этим злополучным кронштейном! «Раскручивать» работу не пришлось, хотя мне очень хотелось после полученного нагоняя проявить свои «ведущие» способности. Начальник нашего цеха Владимир Семенович Петров, в кабинет которого я влетел, успокоил меня:

— Не гоношись, ведущий, не гоношись. Пружину эту уже сделали и испытали. Я звонил только что, обещают кронштейны часа через два на сборку отдать.

К утру все было готово. «Объект ПС» к испытаниям в ракетный цех не опоздал. И к счастью, они прошли без замечаний.

В полдень в кабинете Главного началось оперативное совещание. Большие оперативные совещания всегда проводил Сергей Павлович. На них обязательно присутствовали его заместители, руководство завода, начальники отделов конструкторского бюро, секретари партийного и комсомольского комитетов, председатель профкома. Часто приглашались и начальники цехов, особенно если среди них был кто-то из «именинников». Обычно собиралось человек тридцать, а то и больше. Но далеко не все «высиживали» до конца. Королев освобождал от участия тех, к кому больше не было ни у кого вопросов. Зря не сидели и не скучали.

— Сегодня мы подведем итоги испытаний ракеты-носителя для нашего первенца и его самого, — объявил Сергей Павлович. — Докладывайте, Михаил Степанович.

Мой шеф вышел к столу, достал записную книжечку и с присущей ему обстоятельностью начал докладывать. Но, очевидно, волнуясь, оговорился и дважды сказал не «объект ПС», а «объект СП». Главный прислушался, жестом остановил его и тихо, но очень внятно произнес:

— СП — это я, Сергей Павлович. Слышал, кое-кто меня зовет так. А наш первый простейший спутник — это ПС! Прошу не путать…

Весь ход подготовки был разобран очень подробно. Итог был таков: испытания закончены без замечаний, можно готовить ракету и спутник к отправке на космодром.

В начале сентября 1957 года группа конструкторов, испытателей и инженеров вылетела на космодром Байконур. Сергей Павлович приказал Михаилу Степановичу и мне отправляться туда же. На этом новом космодроме, с которого стартовали наши первые межконтинентальные, мне еще бывать не приходилось.

Мой большой друг, в те годы кинооператор, Владимир Суворов как-то вспомнил слова тогда еще будущего космонавта Владислава Волкова, размышлявшего о том, как выбирают место для космодрома.

— По максимальной совокупности неудобств, — определил Волков. — Нужно найти место, куда, во-первых, нелегко было бы добраться любым видом транспорта, начиная с самого современного и кончая таким архаичным, как ишак или верблюд. Но этого мало. Надо, чтобы местность была пустынной. Чтобы не было воды и ее привозили в цистернах. Обязательное условие — это песок! Причем песка должно быть много, очень много. И если подует ветер, то этот песок должен висеть в воздухе, так, чтобы в трех шагах ничего не было видно. Желательно, чтобы он попадался в борще и котлетах. Это для того, чтобы ты помнил, что дома тебя ждет жена с вкусным обедом. Если ты нашел такое место, значит, оно подходит для строительства космодрома.

Байконур мне открылся в первый приезд таким: по сторонам квадратной площадки шесть деревянных одноэтажных зданий барачного типа, посередине дощатый помост-площадка. На столбе — репродуктор. Кругом ни кустика, ни деревца, ни цветочка. Песок… Но поразил меня Байконур, конечно, и другим: громадой монтажно-испытательного корпуса. А уж о стартовом устройстве и говорить не приходилось. Перед ним только можно было молча снять шапку. Это было нечто фантастическое, грандиозное, доселе невиданное.

В монтажном корпусе была специальная комната, где и должны мы были готовить спутник. Громаду ракету готовили в большом соседнем зале. Быстро пролетели дни проверок, испытаний. Наконец спутник установили на специальную небольшую тележку и повезли к ракете. Поблескивая полушариями оболочки, он как бы светился от радости: «Вот я какой, смотрите! Скоро закроют меня обтекателем, а там и старт! Больше не увидите свое творение!»

Рядом с ракетой, важно лежащей на ложементах, наш шарик казался крошечным. Крюк подъемного крана поднял его к носовому отсеку ракеты. Обтекатель навсегда скрыл от глаз созданное нами детище.

В гулком монтажно-испытательном корпусе из репродуктора испытательной машины, стоящей неподалеку от ракеты, звонко донеслось: «Би-и-ип… би-и-ип… би-и-ип». Это был голос нашего первенца, и его слышали в ту ночь только мы. Мир его услышал позднее, 4 октября.

В зал подали мотовоз. Громадная ракета, уложенная на специальную платформу, поблескивая тридцатью двумя полированными соплами двигателей, подрагивая на стыках рельсов, медленно выползала в ночь. Рядом с ней, совсем рядом, шли Королев, его соратники по многим годам ракетной страды, члены Государственной комиссии. Шли молча. Медленно, держа шляпы в руках.

Неужели дожили? Неужели? Медленно уходила ракета в предрассветные сумерки, к стартовому устройству, к тем гигантским рукам, которые сначала обнимут ее, напоят, накормят топливом, подготовят к прыжку и отпустят в неведомое.

Минутная готовность. Какие же долгие, тягучие секунды! Наконец — отблеск пламени и гул, низкий, раскатистый гул. Ракету обволакивают клубы дыма. И вот неторопливо, уверенно белое стройное тело ракеты сдвинулось, поднялось, пошло… И — всплеск, ярчайший всплеск света! Пламя вырвалось из стен стартового устройства и разом обратило ночь в контрастный день. И тени — резкие, черные, ползущие по земле.

Ракета идет! Все быстрее и быстрее, все выше и выше. Пламя, кажется, бьет прямо в глаза, но расстояние смягчает отсвет, гул становится тише. Постепенно вступает в свои права ночь. Ракеты уже не видно, поблескивает лишь созвездие двигателей-огоньков. А потом вместо созвездия только одна звездочка. Но вот и ее не распознать среди настоящих, нерукотворных звезд…

Минута тишины, и… крик! Кричат все. Что кричат — не разберешь. Обнимаются, целуются, машут руками, кто-то налетел на меня, небритым подбородком поцарапал щеку, чуть не свалил с ног. Михаил Степанович!..

И на следующий день — сообщение ТАСС: «В результате большой напряженной работы научно-исследовательских институтов и конструкторских бюро создан первый в мире искусственный спутник Земли… По предварительным данным, ракета-носитель сообщила спутнику необходимую орбитальную скорость около 8 000 метров в секунду. В настоящее время спутник описывает эллиптические траектории вокруг Земли, и его полет можно наблюдать в лучах восходящего и заходящего Солнца…»

Весть облетела весь мир. Наши газеты писали, что 10 октября спутник будет пролетать над городами: «…Вашингтон — в 14 часов 59 минут… Омск — в 21 час 06 минут, Пенза…» Рио-де-Жанейро… Манчестер… Ханькоу… Канберра… Ленинград… Москва…

И люди во всех странах поднимали головы к небу, смотрели, удивлялись, восхищались.

«Вы помните этот день? Неужели двадцать лет прошло? — писал в «Комсомольской правде» научный обозреватель Ярослав Голованов в октябре 1977 года. — Уже 20 лет. Количество только советских спутников серии «Космос» приближается к тысяче. Сообщения об их запуске в газетах ставят в подверстку — маленькими заплатками на те пробелы, которые образовались, когда встали на полосе другие, куда более важные материалы. Да и то верно: кого же сегодня можно удивить запуском спутника? Память коротка, а удивление человеческое еще короче. А ведь как недавно, в сущности, произошло это эпохальное событие! Ведь люди, которые монтировали спутник, устанавливали его под обтекателем ракеты, — это же совсем еще молодые люди!»

…Шел октябрь 1957 года. Мир повторял на все лады слово «спутник», а мы на космодроме уже готовили к пуску второй — ПС-2. Последние проверки систем и агрегатов ракеты-носителя. Пять ее частей — четыре боковых блока и один длинный, центральный — покоились на подковообразных ложементах-тележках. Толстые, черные жгуты — электрические кабели — большим количеством проводов соединяли ракетное нутро с контрольными пультами. Эти серые массивные ящики-комоды стояли в специальных пультовых комнатах.

— Товарищи, ребята! Бросайте-ка все, «стоп» испытаниям! Сейчас над нами ПС будет пролетать! Пошли во двор! — Чей-то громкий возглас сразу нарушил деловую обстановку в зале.

— Верно? Не врешь?

— Точно говорю. Пошли смотреть. Не видели ведь ни разу…

Вышли во двор корпуса. Солнце уже село. Небо на западе было чистое. Человек десять — пятнадцать, все, кто действительно смог отозваться на призыв «Бросайте все!», стояли у выхода из корпуса.

— А может, и не полетит, а? — пессимистично произнес кто-то.

— Как это — не полетит?.. Ты что? Думаешь, что говоришь? Летает ведь, уж скоро месяц как летает…

— Летать-то летает, — ответил тот же голос, — но увидим ли?

— Увидим, братцы, или не увидим, не в том суть. Важно, что он летает…

— Вон, вон он! Смотрите, летит, летит!

Разговоры сразу оборвались. По небу двигалась светлая звездочка. Это было необычно. Это было просто неестественно!

Всего месяц назад то, что завораживающе притягивало к себе взгляды тысяч людей, лежало за стенами вот этого монтажного корпуса…

Подготовка второго спутника продолжалась. Он состоял из трех частей: прибора для исследования коротковолнового излучения Солнца, радиотехнической аппаратуры, такой же, как и на первом спутнике, и ГКЖ — гермокабины для животного. Это последнее и было, пожалуй, наиболее интересным. Для первого полета в космическое пространство по орбите вокруг Земли были подготовлены три собачки. Две из них претендовали на космическое путешествие в первую очередь: Лайка и Альбина, дважды поднимавшаяся на ракетах на сотни километров в небо.

Большинство склонялось к тому, что лететь Лайке. Знали, прекрасно знали, что животное погибнет, что спасти его, вернуть на Землю, так, как возвращали при ракетных пусках, нельзя.

Государственная комиссия утвердила для полета Лайку. Альбина осталась запасной. Третья — маленькая, темненькая собачонка Муха — предназначалась для дополнительных проверок всего оборудования герметической кабины здесь, в наземных условиях. ГКЖ имела в себе все необходимое для того, чтобы животное, уже обживавшее его весьма долгое время, чувствовало себя совершенно естественно. Только в таком случае отклонения от нормального поведения и состояния могли быть отнесены к влиянию собственно космического полета.