Бенджамин Дизраэли

1

Предшественником Бенджамина Дизраэли на посту лидера британских консерваторов был Эдвард Стэнли, 14-й граф Дерби. Этот титул был дарован Томасу Стэнли в 1485 году после того, как во время битвы при Босворте[8] он перешел на сторону Генриха VII и помог ему разбить войска Ричарда III, и с тех пор переходил к его потомкам. У Шекспира именно отказ Стэнли прийти на выручку Ричарду решил судьбу этого короля. «Что Стэнли говорит? Ведет полки он?» — вопрошает Ричард как раз перед тем, как воскликнуть: «Венец мой за коня!» И тот же Стэнли возлагает корону на голову первого монарха династии Тюдоров: «Вот он, давно похищенный венец. / Я с мертвой головы кровавой твари / Сорвал его, чтоб увенчать тебя: / Носи его на радость и на благо»[9].

Для таких людей, как граф Дерби, правивших Англией на протяжении всего девятнадцатого столетия, Шекспир был не просто великим национальным поэтом, но и летописцем их родов, описавшим события, в которых их предки играли решающие роли. У Дизраэли, разумеется, Шекспир вызывал совершенно другие мысли и переживания. В детстве он ходил в школу, во главе которой стоял священник Независимой английской церкви[10], где царила весьма либеральная атмосфера. Там Дизраэли и еще один еврейский мальчик были освобождены от необходимости читать христианские молитвы и их еженедельно наставлял в древнееврейском раввин. Но даже этот весьма либеральный директор ничтоже сумняшеся дал юному Бену роль Грациано в школьной постановке «Венецианского купца». По всей видимости, Дизраэли не проявил особого актерского дарования — не исключено, из-за некоторых речей, которые ему пришлось произносить. В сцене суда, например, Грациано набрасывается на Шейлока с такими словами:

О, будь ты проклят, пес неумолимый!
Вся жизнь твоя — закону злой укор.
Во мне почти поколебал ты веру;
И я почти поверить с Пифагором
Готов в переселенье душ животных
В тела людей. Твой гнусный дух жил в волке,
Повешенном за то, что грыз людей:
Свирепый дух, освободясь из петли,
В утробе подлой матери твоей
В тебя вселился; да, таков твой дух:
Несытый, волчий, кровожадный, хищный![11]

Что чувствовал Дизраэли, когда декламировал эти строки, в которых великий английский поэт описал его предков? С уверенностью ответить на этот вопрос невозможно; позже Дизраэли почти никогда напрямую не писал о своих детских годах. Однако в романе «Танкред», где еврейской теме уделено значительное место, еврейка Ева произносит на удивление проникновенную речь о детстве: «Говорят, что еврейские дети самые красивые в мире, но, когда они вырастают, их младенческая прелесть исчезает. Чувство стыда ставит печать на их облик и затмевает его сияние. Вместо чистой радости и безоблачного веселья на лицах юных евреев отражаются тревога, осторожность и скрытность. <…> И вот уже им — по крайней мере тем, кто беден, — открывается страшная тайна их принадлежности к нации гонимых и преследуемых».

Далее, однако, Ева говорит, что в ее доме «дети воспитываются на идеалах благородства, им прививают чувство собственного достоинства. И облик этих детей не изменится». Вот и Дизраэли с того момента, как в двадцать один год стал публичной фигурой, обретает обостренное чувство собственного достоинства, которое он сохранял, несмотря на самые яростные личные и политические нападки. Одним из источников такой стойкости служила уверенность в собственной одаренности. Но не менее важным было и то, как Дизраэли представлял себе евреев и еврейство, противопоставляя мифу о еврейской вульгарности и скаредности воодушевляющий миф о еврейском влиянии и еврейских талантах.

Англичане оказались весьма восприимчивыми к таким мифам, поскольку их представление о евреях давным-давно перестало опираться на какие-либо реальные сведения. Еще в 1290 году король Эдуард I изгнал евреев из Англии, выдворил за пределы страны общину, которую долгие годы преследовало население и чье имущество то и дело изымала королевская казна. После чего в Англии три с половиной столетия евреев, если не считать редких путешественников или купцов, не было. В результате образы евреев в классической английской литературе (от жуткой истории ритуального убийства из «Рассказа аббатисы» Чосера до кровожадного «Мальтийского еврея» Марло и безжалостного шекспировского Шейлока) создавались авторами в полном вакууме, причем опирались они исключительно на фантастические представления и укоренившиеся предрассудки.

И опять же полное непонимание того, что собой представляют евреи, питало английскую разновидность филосемитизма, необычную, но упорную, которая заставила некоторых пуританских богословов уверовать, что возвращение евреев в Англию ускорит приход мессии. Эти настроения в известной степени повлияли на решение Оливера Кромвеля в 1656 году позволить евреям вернуться в Англию. В соответствии с прагматичной английской манерой вести государственные дела Кромвель не стал издавать официальный указ, определяющий статус евреев; вместо этого он просто позволил Менаше бен Исраэлю, сефардскому еврею из Амстердама, заново основать в Лондоне еврейскую общину. Поскольку в рамках английского законодательства дела в отношении евреев никогда официально не рассматривались, то никакой юридически обоснованной дискриминации евреев как бы не существовало, а потому им не приходилось ее преодолевать. В результате к началу девятнадцатого века английские евреи имели почти все те права, которые евреи на континенте получили лишь недавно и с некоторыми изъятиями: они могли владеть землей, свидетельствовать в суде и заниматься почти любой профессиональной деятельностью. Евреям в Англии оставались недоступны лишь несколько привилегий, и прежде всего — право быть членами парламента: от них по-прежнему требовалась присяга со словами «верою истинного христианина».

Однако главная причина отсутствия в Англии «еврейского вопроса» заключалась в том, что евреев там было меньше, чем в любой другой крупной европейской стране. За первой волной сефардских иммигрантов из Испании и Португалии через Голландию, в восемнадцатом веке последовал постоянный поток ашкеназов из Германии и Польши. Тем не менее к началу девятнадцатого столетия еврейская община Британии насчитывала лишь около пятнадцати тысяч человек при населении в двенадцать миллионов. (В тот же период во Франции жили около сорока тысяч, а в Германии — двести тысяч евреев.) Большинство англичан, особенно за пределами Лондона, где проживало около двух третей английских евреев, могли за всю жизнь не встретить ни одного еврея.

Открыто выражать религиозные предубеждения стало не так принято, как во времена Кромвеля, когда противники возвращения евреев заявляли, будто те намереваются купить собор Св. Павла и превратить его в синагогу. Однако и во времена Дизраэли господствовало не слишком лестное, хотя и не столь отвратительное представление о евреях. С одной стороны, в Англии было несколько очень богатых еврейских семей — Ротшильды, Саломоны и Голдсмиты, — роль которых в международных финансовых делах будоражила воображение и вызывала подозрения. С другой стороны, большое количество еврейских бедняков зарабатывало на скудную жизнь мелочной торговлей дешевыми товарами и подержанной одеждой. Памфлет 1795 года отражал неприязнь широких слоев английского населения к такого рода еврейским торговцам: «Мы видим, как они бродят по улицам, в особенности лондонским, не чураясь самой черной работы, — перетаскивают на спине тяжести, надрывая горло, предлагают купить старое платье, навлекая на себя всеобщее глумление и презрение. <…> Даже дети презирают их и осыпают насмешками».

Дизраэли, отличавшийся обостренным чувством самоуважения, считал абсолютно невозможными для себя те единственные модели еврейства, которые предлагались английской культурой: «несытый, волчий, кровожадный» Шейлок и нелепый, презираемый старьевщик. Взамен он преисполнился решимости сотворить собственный образ еврейства, наделив род Дизраэли древностью и общественным положением рода Стэнли. Дизраэли утверждал, что родословная семьи сефардских евреев, к которой он принадлежал, древнее родословной нормандских баронов, прибывших в Англию в 1066 году, и восходит к античным временам. «Изыскания современных историков античности подтверждают теорию, что евреи появились в Испании как финикийские колонисты», — писал он. Более того, испанские евреи были не просто торговцами, но и землевладельцами, точь-в-точь как английская знать: «Согласно закону Константина, евреи владели землей и обрабатывали ее, и уже это обстоятельство доказывает их древность и знатность, поскольку роду, пришедшему в упадок, владеть землей не дозволялось».

Семья Дизраэли принадлежала именно к такому древнему роду землевладельцев, писал Бенджамин в воспоминаниях об отце. Вынужденные покинуть Испанию после изгнания оттуда евреев в 1492 году, Дизраэли нашли прибежище в Венеции. Именно тогда «его предки, поселившись на Terra Firma[12], утратили свое готское прозвание и в знак благодарности Богу Иакова, сохранившему их во времена тяжелейших испытаний и защитившему от неслыханных опасностей, приняли имя ДИЗРАЭЛИ[13], никогда не принадлежавшее ни прежде, ни в дальнейшем ни одной другой семье, дабы их род оставался навечно узнаваемым по этому имени».

Таким мифом о происхождении рода мог бы гордиться и английский аристократ. Сцена, в которой этот предок Бенджамина венчает себя именем Дизраэли, может служить еврейской версией коронования Генриха VII Томасом Стэнли или даже эпизода, в котором Наполеон берет императорскую корону из рук Папы и возлагает ее на собственную голову. Дизраэли использует этот миф, чтобы обосновать свой герб. Он пишет, что «башня кастильского замка в верхней части герба взята из одной из четвертей родового щита», и поместил ее туда еще в шестнадцатом веке один из его предков.

Для Дизраэли важна была цель, а то, что эта семейная история была вымыслом от начала до конца, не имело значения. На самом деле, как впоследствии выяснили биографы, не существует никаких свидетельств пребывания предков Дизраэли в Испании, да и в Венеции они никогда не жили. Удалось лишь проследить, что его семья обитала в городе Ченто на территории Папской области. Фамилию Дизраэли они тоже не носили. Только дед Бенджамина, переехав в Англию, обзавелся указывающим на знатное происхождение родовым именем «Д’Израэли». До той поры они назывались просто Израэли — весьма распространенное в арабских странах еврейское имя. Скорее всего, предки Дизраэли были родом из Ближнего Востока.

Вместе с тем, если на кастильский замок на гербе Дизраэли и не имел права, то выбранный им латинский девиз оказался вполне уместным: Forti nihil difficile — «нет трудностей для отважных». Желание Дизраэли сочинить себе родословную стало ярким проявлением свойственного ему отказа смириться с унижениями. Он сознавал, что гордость за свой род была одним из источников силы, которая позволяла английской знати столь уверенно управлять страной даже в эпоху стремительно развивающейся демократии. «Когда человек поднимает глаза и устремляет взгляд на гобелен с изображением своего предка, — пишет Дизраэли в одном из своих ранних романов, — он начинает понимать, что такое — гордиться своей кровью».