Бенджамин Дизраэли

16

Одиннадцатого августа 1876 года Дизраэли в последний раз выступил с речью в Палате общин. На следующий день стало известно, что королева пожаловала ему титул графа Биконсфилд. Принять титул Дизраэли заставили возраст и состояние здоровья, а отнюдь не тщеславие. Во время предыдущей сессии из-за физической слабости премьер-министра дела в парламенте шли ни шатко ни валко. Став пэром, он мог возглавлять кабинет от Палаты лордов, где работа велась неспешно, а тяжкий труд, связанный с участием в парламентских дебатах и управлением партией, переложить на плечи заместителей. Поначалу Дизраэли даже пустил слух, будто он готов покинуть пост премьер-министра, но это была лишь одна из его излюбленных уловок, к которым он прибегал, чтобы держать в узде своих приверженцев, а потому он вряд ли расстроился, когда кабинет настоятельно попросил его остаться. «В правительстве есть отменные умы и благородные сердца, но только один становой хребет», — услышал он от члена своего кабинета.

В титуле, избранном для себя Дизраэли, присутствовала тонкая ирония. Биконсфилд — название деревни близ Хьюгендена — возможно, привлекло его потому, что там скончался знаменитый консервативный политик Эдмунд Бёрк[95]. Но кроме того, Дизраэли конечно же помнил (пусть даже только он один), что в «Вивиане Грее» наделил именем Биконсфилд вскользь упомянутого персонажа. «Есть еще Биконсфилд, но мы с ним едва знакомы», — говорит маркиз Карабас, перечисляя своих возможных союзников. Беря это имя, Дизраэли как бы в очередной раз подчеркивает неразрывную связь своей писательской и политической жизни. Став премьер-министром, он сумел претворить в реальность свою фантазию, эту, казалось бы, несбыточную мечту ранних романов; государственный муж, известный как лорд Биконсфилд, — такое же творение Дизраэли, как и любой персонаж его книг.

Уход Дизраэли из Палаты общин ознаменовал конец целой эпохи в викторианской политике. Он оставался ее членом на протяжении почти сорока лет, и уже не возникало сомнений, что он войдет в историю как один из величайших парламентариев. Сам факт, что большую часть своей политической жизни Дизраэли был в оппозиции, означал, что его слава держалась скорее на искусстве вести дебаты, чем на таланте лидера. Необычная внешность Дизраэли и загадочная манера вести себя, которые в течение многих лет вызывали столько подозрений, со временем превратились в привычные элементы парламентской жизни. Конечно же, ни один член парламента 1837 года не мог предположить, что депутаты 1876 года будут так расстроены уходом Дизраэли. «Кажется, нас покинули истинное благородство и отрада консервативной политики, — писал ему один из этих депутатов. — Осталась одна рутина».

Однако если Дизраэли надеялся, что с переходом в Палату лордов в его жизни начнется более спокойный период, то ему пришлось испытать разочарование. В последней речи, произнесенной в Палате общин, он коснулся разногласий, которые уже начали вызывать брожение умов британцев и будут отравлять политическую жизнь страны в последующие два года. Речь шла о последнем обострении так называемого восточного вопроса — то есть, в сущности, о необходимости решить, как вести себя в связи с упадком Оттоманской империи. Турки, добравшиеся в эпоху Возрождения до ворот Вены, начиная с восемнадцатого века вошли в полосу неуклонного ослабления своего государства. Их военное и политическое бессилие привело к вакууму власти в Юго-Восточной Европе и послужило причиной серии войн и дипломатических кризисов на протяжении всего девятнадцатого столетия.

Судьбой Турции в наибольшей степени были озабочены ее соседи — Россия и Австро-Венгрия. Однако и Британия считала восточный вопрос крайне важным, прежде всего из-за Индии. Теоретически, расширив свои владения в Средней Азии или захватив Константинополь, Россия могла отрезать Британию от Индии, создав угрозу «жемчужине короны» Британской империи. Долгое противостояние Британии и России из-за будущего этой территории Редьярд Киплинг в романе «Ким» назвал «большой игрой».

Начиная с Пальмерстона Британия пыталась сохранить Оттоманскую империю как бастион против России. Эта политика привела к Крымской войне, в которой Британия и Франция объединились с Турцией против России. Но в 1876 году череда событий заставила многих британцев изменить отношение к этой традиционной стратегии. Весь предшествующий год Балканы сотрясали беспорядки: славянские христиане, из числа подданных Турции и жившие в непосредственной близости от нее, проявляли все больше решимости противостоять разваливающейся Оттоманской империи. В июне одна из лондонских газет опубликовала статью об ужасающей резне, которую устроили турецкие солдаты-мусульмане, убив около двенадцати тысяч болгарских христиан. В страшной бойне с грабежами и изнасилованиями погибли мирные жители, включая женщин и детей.

Это известие вызвало возмущение британцев, но поставило Дизраэли и его правительство в щекотливое положение. Во время дипломатических кризисов последнего года Британия выступала как главный союзник Турции. Дизраэли отказался поддержать другие великие державы в их намерениях реформировать правительство султана, боясь, что осуществление этих планов закончится распадом Оттоманской империи. Теперь он понял, что болгарские злодеяния, как их называли, могут вызвать такое ожесточение против турок, что англичане перестанут мириться с протурецкой политикой. А если Британия выступит против Турции, то, как опасался Дизраэли, вся система британской внешней политики может рухнуть, что приведет к опасной экспансии России.

Одним словом, Дизраэли очень хотел бы, чтобы рассказы о зверствах в Болгарии не подтвердились. Когда эту проблему поставили на обсуждение в Палате общин, он высокомерно отказался в нем участвовать. «Когда мы получим исчерпывающие сведения о случившемся, — предсказывал Дизраэли, — то выяснится, что [эти слухи] не имеют под собой основания. — Затем он продолжил в манере, о которой будет сожалеть: — Я не могу усомниться, что злодеяния в Болгарии действительно имели место, — признавал он, — но не верю, что девушек продавали в рабство или что более десяти тысяч человек брошены в тюрьмы. По правде говоря, я вообще сомневаюсь, что такое количество заключенных тамошние тюрьмы могут вместить и что среди людей Востока настолько широко применяются пытки — к пыткам там прибегают редко, обычно расправляясь с преступниками более быстрым способом».

Дизраэли всегда утверждал, что к обычному для него сарказму в этой речи он не прибегал. Когда во время его выступления в Палате общин засмеялись, он повернулся к своим коллегам и сердито спросил: «Что здесь смешного?» Однако урон был нанесен: создалось впечатление, будто Дизраэли насмехается над христианами, ставшими жертвами преследования. Для любого премьер-министра подобная речь была бы в глазах общества серьезной ошибкой; для Дизраэли дело обернулось катастрофой. В следующие несколько месяцев поступали сведения, уже не оставлявшие сомнений в реальности турецких злодеяний в Болгарии, и негодование британцев достигло пика. И негодование это наряду с турками обрушилось и на их собственного «восточного» премьер-министра. Как писала «Таймс», «самая достойная часть британского общества была глубоко уязвлена и легкомысленной речью премьер-министра, и его очевидным желанием умалить значение случившегося, а то и вообще оправдать его».

Полемика по болгарским событиям была точно рассчитанным ходом, имевшим целью причинить вред Дизраэли, поскольку она касалась самого уязвимого места в его политике. Британцы, которые отнюдь не выказывали возмущения, когда их правительство совершало насилие в отношении покоренных народов самой Британской империи, пришли в ярость, представляя, как турецкие мусульмане убивают славянских христиан. Наличие религиозного элемента превратило эту резню из преступления против человечности в столкновение цивилизаций и позволило английским протестантам чуть ли не отождествить себя с православными болгарами. Возмущение «атроситарианцев»[96], как их называли, не утихало, они взяли на вооружение средневековый призыв: «христианский мир» должен объединиться против «этих турок». Один политик требовал «освободить Европу от проклятия, которое ее поразило, и очистить христианский мир от позора, слишком долго его осквернявшего». Некий проповедник в соборе Святого Павла заявил, что «молчать может только тот, кто предал учение Иисуса Христа».

Ни у кого не вызывало сомнения, кто именно предал учение Христа. Разве не очевидно, что еврей на посту премьера теперь не внемлет крикам страждущих христиан? Позицию Дизраэли, противоположную атроситарианской, разделяли многие политики, но никто не одобрял ее так горячо, как королева Виктория, которая решительно отказывалась понять «эту слащавую сентиментальность по отношению к людям, которые вряд ли заслуживают название истинных христиан». Однако противники Дизраэли не сомневались, что его отношение к этой проблеме определяет исключительно еврейское происхождение, а вовсе не дипломатия или политика. Англия допустила, чтобы во главе страны встал чужак, и сейчас этот чужак пагубно влияет на нравственность народа. Таков был плохо скрываемый смысл проповеди каноника Лиддона в соборе Святого Павла:

Можно предположить, что страна, которая совершила эти деяния, не ведает имени Иисуса Христа и ее действия не следует оценивать по нормам европейской и христианской цивилизации. Пусть так, но вот что язык наш отказывается произнести: по странному недоразумению, правительство, непосредственно ответственное за подобные деяния, обращается за поддержкой и сочувствием не к какому-то ходом истории определенному обиталищу тирании или угнетения и не к какой-то другой европейской державе, а — увы! — к Англии, к свободной, человеколюбивой христианской Англии. Предаваясь этой жестокости, Турция убедила себя — и не без основания, — что может рассчитывать на ее, Англии, благоволение или, по крайней мере, непротивление.

Одно из направлений атроситарианской риторики призывало Англию заставить своего сбившегося с пути премьера следовать христианским заветам. «Панч» опубликовал карикатуру, изображающую британского льва, укоряющего Дизраэли: «Послушай-ка, тебя я не понимаю! Но ты-то обязан понять меня! Я вовсе не рвусь поддерживать то, что там происходит!» Известный либерал Джон Брайт возмущался «предательством министра, в жилах которого нет ни капли английской крови». Э. О. Фримен[97], один из самых непримиримых врагов Дизраэли, пошел еще дальше. Он написал: «Я не могу утверждать, что мы в большинстве, но уверен: мы представляем достаточно большую часть английского народа, чтобы заставить всерьез задуматься даже еврея, опьяненного собственным чванством». Позже, когда королева посетила Хьюгенден, Фримен осудил ее за то, что она «демонстративно трапезничала с Дизраэли в его гетто».

Британский лев укоряет Дизраэли (в образе Сфинкса) за его отношение к болгарской резне.