Наперекор земному притяженью

лейтенантом? Потом… потом. Праздник, большой праздник. Человек в космосе! Человек на орбите! «Юра. Юрий. Гагарин…» — только и слышалось кругом.

— Ну что, здорово, а?

— А ты как думал?

— «Поехали!» А? Ведь силен, а?

— Молодец Юра! Настоящий парень!

— Братцы, ну и дрожал же я! Пошла она вроде, а потом, смотрю, будто остановилась! Аж похолодел…

Кто-то выбежал из центра связи, кричит:

— Пролетает над Африкой!!!

Над Африкой… В эти минуты на корабле все готовилось к спуску с орбиты. Протиснувшись в толпе, я вошел в помещение пункта связи. В небольшой комнатке перед кинозалом Сергей Павлович разговаривал с кем-то по ВЧ-аппарату. Рядом Константин Николаевич Руднев, Мстислав Всеволодович Келдыш, маршал Москаленко, главные конструкторы. Королев закончил говорить, слушал.

— Спасибо вам, спасибо большое. Нет-нет, рано еще, все основное, пожалуй, еще впереди. Спасибо. Передам, передам обязательно. Да, да, все в порядке. Пока к тому, что доложил вам Константин Николаевич добавить ничего не могу. Всего вам доброго. Да, будем докладывать.

Он положил трубку:

— Товарищи! Сейчас нам звонил Никита Сергеевич Хрущев. Центральный Комитет и правительство внимательно следят за полетом и волнуются вместе с нами. Секретарь ЦК просил передать всем большое спасибо за подготовку ракеты и корабля…

Прошло минут десять.

Стрелка часов приближалась к половине одиннадцатого. Если все в порядке, то в это время должна включиться тормозная двигательная установка. Но с кораблем нет связи и не будет еще двадцать минут. Долгих двадцать минут.

Минута… две… три… Как же они медленно тянутся! И наконец-то радостный возглас:

— Пеленги есть!!!

И сразу снялось напряжение. Все кричали, хлопали друг друга по плечам, кто-то закуривал, кто-то бросал оземь папиросу, и все-все — на улицу, на солнце.

На крылечко гостиницы, где был пункт связи, вышли Руднев, Келдыш, Королев… Шквал аплодисментов. Всего семь часов назад мир ничего не знал. И вот радио разнесло по всем странам и континентам: человек в космосе!

Не успели еще стихнуть аплодисменты, как кто-то тронул меня за рукав:

— Срочно собирайтесь. Сергей Павлович приказал через десять минут быть в машине. Выезжайте на аэродром.

…Степные километры пролетели с сумасшедшей скоростью. Наш «газик» въехал на аэродром. Заводской ИЛ уже прогревал моторы. Всего несколько минут — и взлет. Если бы кто-нибудь заглянул в тот момент в салон! Константин Николаевич Руднев, Мстислав Всеволодович Келдыш, Сергей Павлович, главные конструкторы смежных организаций напоминали студентов-первокурсников после успешно сданного экзамена.

— Ну и молодец же Гагарин! — Сергей Павлович, до слез расхохотавшийся по поводу какого-то каламбура Келдыша, вытер глаза платком, сел в свое кресло.

— Вы знаете, подхожу я на днях к нему, он спокойный, веселый, сияет, как солнышко. «Что ты улыбаешься?» — спрашиваю. «Не знаю, Сергей Павлович, наверное, человек я такой несерьезный!» Подумал я, побольше бы нам таких «несерьезных»… А сегодня утром, когда они с Титовым одевались, приехал я к ним, спрашиваю Гагарина: «Как настроение?» А он отвечает: «Отличное. А у вас?» Посмотрел на меня внимательно и улыбаться перестал. Наверное, хороший видок у меня был! И говорит: «Сергей Павлович, да вы не беспокойтесь, все будет хорошо!» Самому до полета час, а он меня успокаивает!.. А знаете, товарищи, ведь этот полет откроет новые, невиданные перспективы в науке. Вот полетят еще наши «Востоки» — Титов, Николаев. Славные ребята, должен вам сказать. А потом… Потом надо думать о создании на орбите постоянной обитаемой станции. И мне кажется, что в этом деле нам нельзя быть одинокими. Нужно международное сотрудничество ученых. Освоение космоса — дело всех землян.

Королев замолчал и, откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза, потер виски…

Под крылом самолета блеснула Волга. Сели. К этому времени уже было известно, что приземление состоялось, Гагарин чувствует себя нормально, отдыхает. Пересев на вертолеты, мы вылетели к месту приземления.

Вот и наш дорогой шарик — спускаемый аппарат, обугленный, растрепанный…

Руднев, Королев, Келдыш, все, кто прилетел, с большим интересом разглядывали только что вернувшийся из космоса аппарат. Арвид Владимирович Палло, давний товарищ Королева еще по ГИРДу, руководил поисковой группой. Подойдя к Сергею Павловичу, он старался докладывать кратко и официально. Но тут же сбился и уже другим тоном:

— Жив! Жив! Никаких повреждений. Ни у Юрия, ни у спускаемого аппарата. И тому и другому чуть отдохнуть — и опять можно в полет.

Улучив минутку, я залез в люк. Осмотрелся. Действительно, все было в полном порядке. Подошел Арвид Владимирович, облокотился на обрез люка:

— А знаешь, мы еще из окон вертолета увидели, что все в порядке. Как только сел, помчался я со всех ног к шарику. В кабине еще что-то жужжало…

— Это вентилятор. Он должен был работать.

— Может и вентилятор. Но представь себе, в кабине уже успел побывать механик из колхоза и доложил, что

во всем полностью разобрался, что о космической технике у него сложилось положительное впечатление. Каково?! Правда, тубу с космической пищей отдавал со слезами. И вообще, должен тебе сказать, тут по части сувениров пришлось большую воспитательную работу провести. Вот гляди, поролоновую обшивку пообщипали, фольгу кусками отодрали. И все на сувениры…

Конец фразы услышал подошедший к нам Сергей Павлович.

— Так говоришь, старина, воспитательную работу провести пришлось? «Восток» чуть на сувениры не разобрали? Это же безобразие! Это черт знает что такое! А вы куда смотрели?

Не выдержал, рассмеялся:

— Ну ладно, механику вы сувенира не дали. А мне и вот товарищам, может быть, что-нибудь дадите?

— Сергей Павлович! Вам — весь спускаемый аппарат!

— Нет, дорогие товарищи, — посерьезнел Королев, — он теперь достояние всего человечества. Пройдет совсем немного времени, и «Восток» установят на высокий пьедестал, люди будут перед ним шапки снимать. Он теперь уже не наш, други мои, он — история!

В центре неглубокой луночки, оставленной спускаемым аппаратом при приземлении, был забит железный лом, на котором зубилом тут же вырубили: «12.IV.61».

Утро 13 апреля запомнилось мне в куйбышевской гостинице праздничной музыкой, лившейся из репродукторов. В десять часов мы выехали из гостиницы в домик на берегу Волги, где отдыхал Гагарин. В большой комнате первого этажа пароду собралось уже предостаточно: члены Государственной комиссии, главные конструкторы, ученые, медики, фотографы, корреспонденты газет. Все ждали. Юрий должен был выйти с минуты на минуту.

Вот он, наш Юра! Такой же, как и вчера, только не в скафандре, а в новенькой форме с майорскими погонами. Не помню, что и как было в эти минуты, кто и что говорил, для меня существовал только он один. Окружили его со всех сторон. С трудом удалось пробиться поближе. Увидел. Протянул мне обе руки:

— Ну здравствуй, ведущий, здравствуй, «крестный»! Как себя сегодня чувствуешь? Посмотрел бы ты на себя вчера, когда люк открывали. Видел я в зеркальце — на лице все цвета побежалости!

Помню, надоумил меня кто-то в последний момент газету со стола взять. Протянул ему. Юрий вынул ручку из кармана и рядом со своим портретом написал: «На память добрую и долгую». И подпись свою поставил.

Государственная комиссия и гости собрались в небольшом зале. Наконец все немного успокоились. Гагарин начал подробно рассказывать о полете, о работе систем корабля, обо всем, что пережил за недолгие минуты полета. Здесь я хочу привести с некоторыми сокращениями, но без стилистической правки доклад Юрия Алексеевича. Более четверти века этот доклад был доступен лишь узкому кругу специалистов. Между тем он, на мой взгляд, представляет интерес для широкого круга читателей как живой и обстоятельный репортаж первого космического полета. Вот этот доклад:

«Последняя, предстартовая подготовка производилась утром. Производились проверка наклейки датчиков для записи физиологических функций, медицинское обследование. Все это прошло хорошо. По мнению врачей, которые осматривали и записывали данные, самочувствие было хорошее. Перед этим хорошо отдохнул, выспался, чувствовал себя хорошо.

Скафандр одели правильно, подогнали. Затем положили в технологическое кресло. В технологическом кресле пробовали, как на скафандре лежит привязная система, вентиляцию скафандра, проверили связь. Все действовало хорошо.

Затем состоялся выезд на стартовую позицию в автобусе. Вместе с товарищами (моим заместителем был Титов Герман Степанович) и друзьями-космонавтами поехал на старт. Вышли из автобуса, и тут немножко я растерялся: доложил не председателю Государственной комиссии, доложил Сергею Павловичу и Маршалу Советского Союза. Был такой момент — я просто растерялся. Потом извинился, заметив свою оплошность.

Затем подъем на лифте, посадка в кресло. Посадка в кабину прошла нормально. Подсоединили, подключили — все хорошо. Проверка оборудования прошла хорошо. При проверке связи получилось так, что я сначала слышал хорошо, а меня не слышали, потом стали слышать хорошо. Связь была двусторонняя, устойчивая. Настроение в это время было хорошее, самочувствие хорошее. Доложил о проверке оборудования, о готовности к старту, о своем самочувствии. Все время была непрерывная связь.

Затем произвели закрытие люка номер один. Слышно, как его закрывают, стучат ключами. Потом что-то начинают отворачивать, присняли люк. Я понял, что-нибудь не в порядке. Сергей Павлович говорит: «Вы не волнуйтесь».

Закрыли крышку люка, все нормально. Объявили часовую готовность, получасовую. В общем, все проходило нормально. Закрыл шлем. Пятиминутная готовность, минутная готовность… Слышно, когда разводят фермы обслуживания. Получаются какие-то мягкие удары, прикосновение чувствуется: слышно, по конструкции, по ракете идет. Немножко покачивается. Потом началась продувка, захлопали клапаны, слышно, как работают клапаны. Дали зажигание, заработали двигатели, шум. Запуск на предварительную ступень. Шум усилился несколько. И когда вышли двигатели на главную, основную ступень, тут уже шум больше, но я бы не сказал, что слишком резкий, который оглушает, мешает работе. Шум приблизительно такой, как в кабине самолета. Во всяком случае, я готов был к большему шуму. И так плавно, мягко снялась ракета, что я не заметил, когда она пошла. Потом чувствую, мелкая дрожь по ней идет, мелкая вибрация.

Сергей Павлович информирует: 70-я секунда. Здесь, в районе 70-й секунды, плавно меняется характер вибраций. Частота вибраций падает. Перегрузка плавно растет. Перегрузка вполне переносимая, как на обычных самолетах, — примерно пять. При этой перегрузке я вел все время доклады, вел связь со стартом. Правда, немного труднее разговаривать, ведь стягивает мышцы лица. Потом перегрузка достигает своего пика и начинает плавно уменьшаться, и затем резкий спад перегрузок — и как будто что-то отрывается от ракеты, чувствуется такой хлопок, резко падает уровень шума в ракете. После этих перегрузок — как будто состояние невесомости. Потом опять начинает перегрузка расти, начинает прижимать, уровень шума уже меньше.