Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»

И опять, как всегда в трудные времена, Михаил Сергеевич без конца советуется с Александром Николаевичем. Но и тот устал, тоже все время твердит о своем уходе.

Яковлев каждый день заходит, приносит «размышления», которые у него идут на пару с М. С. Судя по его выводам, Горбачев решился отпочковаться от ПБ (опять с опозданием на год, если не больше) и перенести центр власти «в президентство».

Зачем тогда собирает каждую неделю ПБ — чтобы обсуждать бумаги, из которых выглядывает «смертный приговор» большинству из членов Политбюро?

Яковлев считает, что «они» уже работают против него вместе с армией и КГБ. И паника дует оттуда, и погромные настроения оттуда (чтоб спровоцировать народ на требование железной руки!). Яковлев мыслит, что и Нина Андреева, и совсем одуревший от антисемитизма еврей Евсеев, и Васильев (из «Памяти») — платные агенты КГБ (но не Крючкова, которым манипулирует команда более или менее порядочного Чебрикова). А. Н. показал мне протокол партактива Лубянки — это программа ниноандреевского переворота, упакованная в традиционные фразы (требования к М. С.) и «обещания» навести порядок.

На что же опираться М. С. в такой ситуации? Народ он оттолкнул пустыми полками и беспорядком, перестроечных партийцев — объятиями с Лигачевым; интеллигенцию — явной поддержкой Бондарева, Белова, Распутина; националов — тем, что не дает им полной свободы либо не спасает одних от других.

Упущен шанс… […]

Яковлев все меня спрашивает, когда ему подавать в отставку из ПБ. Я ему говорю: твой уход даст окончательный ответ на митинговый вопрос: «С кем вы, Михаил Сергеевич?» Об отставке Яковлев говорил и с М. С. Сначала Яковлеву предназначалось вице-президентство. Но даже Президиум Верховного Совета саму эту должность не принял. Значит, максимум — член кабинета президента… «В партии (т. е. аппарате, пусть высшем) я не останусь», — твердил мне Яковлев[325].

Твердил. Но, однако, все еще оставался. Да, стал членом Президентского совета, но что это за орган, каковы его полномочия и чем там будет заниматься Яковлев — ответа на эти вопросы не было.

С идеей вице-президентства ничего не вышло. Была смутная надежда на то, что станет председателем Верховного Совета, то есть возглавит законодательную власть, но и тут Горбачев предпочел ему А. И. Лукьянова.

Так и завис в ту пору наш герой — между ЦК и Президентским советом, между прошлым и будущим.

Еще одна запись из черняевского дневника — она сделана 11 мая 1990 года. Сначала Анатолий Сергеевич рассказывает о том, как шеф в разговоре с ним гневно обрушился на СМИ, которые не выказывают должного уважения президенту.

А кончил он эту тираду тем, что, мол, время сейчас всем выбирать, в том числе и сидящим здесь.

Вот так-то… Яковлев опять принял это на свой счет. Вечером приходил, жаловался. «Не знаю, что и делать, уходить, что ль». А почему? Ведь Горбачев пробросил, когда говорил о СМИ: смотрите, говорит, если Медведев что-то попросит у какого-нибудь редактора, тот пропустит мимо ушей, а если Яковлев попросит — сделает. В общем-то, в точку попал, но с подтекстом: Медведев отражает «правильную» точку зрения, а Яковлев сомнительную, приспособленческую, под радикалов.

А. Н. считает, что Крючков шлет на него Горбачеву «направленную» информацию. Может быть, может быть. Крючков действительно вернулся к старой методе давать наверх информацию, которая будет «правильно» воспринята. Например, о замыслах сионистов. А вот о делах «Памяти» или черносотенной «Литературной России» ни разу информации не представлял[326].

Да, интрига в высших сферах закрутилась серьезная. И, похоже, против Яковлева стали «дружить» многие члены высшего партийного руководства. Не только Крючков. У каждого «небожителя» были свои резоны не любить «архитектора перестройки». Кто-то ревновал его к первому лицу. Кто-то считал «перевертышем», предателем идеалов. Да и запущенный слух, согласно которому Яковлев был «агентом влияния», «пел с чужого голоса», тоже лег на благодатную почву.

Не только Крючков нашептывал гадости насчет Александра Николаевича президенту, который, кажется, всерьез поверил в то, что Яковлев сам хочет занять его место.

Валерий Иванович Болдин, член ЦК КПСС. [ТАСС]

После завершения ХХVIII съезда КПСС Горбачев уехал отдыхать в Крым. И однажды в субботу позвонил из своей южной резиденции В. И. Болдину. Судя по всему, был сильно взволнован и даже расстроен.

— Валерий, ты не знаешь, где сейчас находится Яковлев?

— Откуда же мне знать, Михаил Сергеевич. Сегодня выходной, значит, где-то на даче.

— Нет-нет, — возразил ему Горбачев. — Я звонил, на даче его нет.

Следующий вопрос озадачил Болдина еще сильнее:

— Ну а хоть где Бакатин-то, ты знаешь?

Дальше предоставлю слово самому Болдину:

Я удивился этому вопросу еще больше, теряясь в догадках: что, собственно, от меня требуется?

Ну где могут быть люди в выходной день летом, рассуждал я, ну не на даче, так, наверное, в лесу. Наконец, в речке купаются.

— Ты, как всегда, ничего не знаешь, — бросил он. — На месте нет и Моисеева, начальника Генерального штаба, — сказал Михаил Сергеевич трагическим голосом. — Мне доложили, что все они выехали в охотничье хозяйство. Если что-то узнаешь, позвони мне сразу. — И он положил трубку. […]

Минут через 40 раздался снова телефонный звонок. Михаил Сергеевич говорил, что дозвонился до машин, которые находились в лесу, где-то, кажется, в Рязанской области, но, кроме водителей, там никого нет. Все куда-то удалились и к телефону не подходят. Водители пошли их искать.

— Зачем они там собрались вместе? Для чего кучкуются? Что они задумали? — нервно спрашивал Горбачев.

Я осторожно высказал соображение, что они собирают грибы.

— Да ты что, там ведь с ними еще несколько генералов, видимо, что-то задумали.

Настроение у меня было испорчено. Понял, что он будет звонить часто и я надолго останусь привязанным к телефону. Но позвонил Горбачев только поздно вечером и уже спокойнее сказал, что он разговаривал с Моисеевым и тот объяснил, что приехал в охотничье хозяйство отдохнуть и случайно встретил там Яковлева с Бакатиным.

— Но до Александра я так и не дозвонился, говорят, где-то в лесу. Это неспроста. От него я подобного не ожидал, — заключил Горбачев. […]

Такие проверки Михаил Сергеевич устраивал часто, и чем сложнее у него становились отношения с Яковлевым, Бакатиным или Шеварднадзе, тем пристальнее он следил за их деятельностью и часто говорил:

— Александр все рвется в лидеры, чего ему не хватает?[327]

Но рвался ли Александр Николаевич «в лидеры»? Это вряд ли. Заслуженной благодарности от вождя ждал. Должности, которая соответствовала бы его опыту и профессионализму, хотел. А вот стать первым лицом, да еще в столь смутное время — нет, это было исключено. Яковлев прекрасно сознавал, что его предназначение — всегда быть у кого-то за спиной, неизменно оставаться на вторых ролях, это, кстати, его вполне устраивало.

На трибуне XXVII съезда КПСС. Слева направо: Е. К. Лигачев, М. С. Горбачев, А. А. Громыко. [Из открытых источников]

Когда на встречах — с рабочими, партийцами, деятелями культуры, журналистами — кто-то его спрашивал, не согласится ли Александр Николаевич, если будет такая возможность, занять пост генсека или председателя обновленной партии, он всегда отвечал одинаково: «Не соглашусь даже под угрозой расстрела».

И тут точно не лукавил.

Отношения между двумя вчерашними соратниками становились все хуже. И не только происки «шептунов» были тому виной.

Так часто бывает с пожилыми людьми, которых судьба свела в одной лодке. Сначала дружно гребут к заветной цели, потом кто-то начинает грести «не так» или «не туда», потом взаимные обиды множатся, и уже не поймешь, кто «первый начал», глухое недовольство перерастает в откровенную вражду, разошлись по разным углам, и кажется, что уже никакая сила примирить их не может.

Яковлева давно стало раздражать упоение Михаила Сергеевича собственными речами. Он считал этот момент его политической жизни «психологически переломным». И впоследствии, анализируя эту сложную коллизию, писал:

Прелюбопытнейший феномен — вначале Горбачев как бы перегнал время, сумел перешагнуть через самого себя, а затем уткнулся во вновь изобретенные догмы, а время убежало от него.

Чем больше возникало новых проблем, тем меньше оставалось у него сомнений. Чем сильнее становился градопад конкретных дел, тем заметнее вырастал страх перед их решением. Чем очевиднее рушились старые догмы и привычки, тем привлекательнее выступало желание создать свои, доморощенные фразеологические. […]

Пожалуй, Михаил Сергеевич «болел» той же болезнью, что и вся советская система, да и все мы, его приближенные. В своих рассуждениях он умел и любил сострадать народу, человечеству. Его искренне волновали глобальные проблемы, международные отношения с их ядерной начинкой. Но вот сострадать конкретным живым людям, особенно в острых политических ситуациях, нет, не мог, не умел. Защищать публично своих сторонников Горбачев избегал, руководствуясь при этом только ему известными соображениями. По крайней мере, я помню только одну защитную публичную речь — это когда он «проталкивал» Янаева в вице-президенты, которого с первого захода не избрали на эту должность. Это была его очередная кадровая ошибка[328].

Это субъективное мнение одной стороны. Но были и объективные факты.

Так, Горбачев (явно под влиянием Крючкова) ограничил доступ Яковлева к секретной информации. Если раньше ему приносили до ста пятидесяти шифровок в сутки, то отныне — не более десяти-пятнадцати.

Как потом стало известно, по команде председателя КГБ все помещения, где работал и отдыхал Александр Николаевич, были нашпигованы скрытыми микрофонами. Дело темное, но некоторые серьезные эксперты-историки убеждены: без санкции Михаила Сергеевича такое было невозможно.

О том же мне говорил помощник Яковлева:

Александр Николаевич крепко обиделся на Горбачева, когда узнал, что генсек санкционировал прослушивание его телефона. Я ему возражал: обижаться не следует. Если вы первый номер, то кто для вас опаснее — враг или друг? С врагом-то ведь все ясно, зачем его слушать, а вот друг способен предать. Значит, что? Друга надо слушать! Горбачев прав! Однако Александр Николаевич всерьез обиделся, он был очень эмоциональным человеком, это его слабость.

— И что же, члена Политбюро слушали чужие уши? Кстати, с какого периода?

— Точно не скажу, но, по-моему, это началось сразу после XIX партконференции.

— Как эта обида проявлялась?

— Он говорил при мне о прослушке несколько раз и с явной досадой. Наступило резкое охлаждение отношений с Горбачевым, причем это носило взаимный характер. И Яковлев реже обращался к генсеку, и тот тоже стал «забывать» своего соратника[329].

Справедливости ради, надо сказать, что Крючков (сам или с санкции генсека) слушал и всех других лиц из окружения Горбачева. Возможно, и его самого.

Само решение генерального секретаря переключить Яковлева на международные дела тоже не способствовало сохранению теплой атмосферы в высшем руководстве. Во всяком случае, министру иностранных дел Э. А. Шеварднадзе это решение явно не понравилось. Он жаловался Павлу Палажченко: «Не понимаю, зачем ЦК занимается еще и международной политикой. Я — член Политбюро, и Яковлев член Политбюро. Не слишком ли много начальников на один сусек?» Палажченко по этому поводу говорил автору этой книги: