Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»

11 ноября, то есть примерно через две недели, Анатолий Сергеевич Черняев обращается к шефу с личным письмом, его рукописный вариант сохранился в архивах:

Михаил Сергеевич!

Перед отлетом в Японию А. Н. позвал меня, чтобы «прогнать» на мне некоторые международные проблемы.

Разговорились и о всем прочем. И я почувствовал обостренную внутреннюю обиду в нем. Она, впрочем, давно проскальзывала, но сейчас особенно. И я сразу понял, чем это вызвано, потому что и меня резануло, когда на последнем Политбюро Вы его «так походя» поставили под начало Медведева.

Можно только догадываться, почему так, но ведь есть еще и интересы дела. Если Вы хотите получить настоящую платформу к ХХVIII съезду, то на Медведева полагаться рискованно. Он слишком «правильный», слишком в плену «политэкономической школы», в которой он образовался, слишком осторожный. А главное, совсем лишен интеллектуального воображения. Между тем речь сейчас пойдет уже не просто о развитии концепции перестройки, а о смене теоретических основ нашей политики и общественного развития, о новом принципиального значения скачке в истории социалистической мысли, о диалектическом преодолении Ленина. Причем во всех сферах, от мировоззренческих высот до уставных деталей партдеятельности.

Конечно, ни в предсъездовской платформе ЦК, ни даже в докладах на съезде всего этого не развернешь в полном виде, но проблема должна быть представлена. Иначе съезд не оправдает своего исторического предназначения.

И вот в такой момент Вы отдаляете (видимо, по сиюминутным техническим соображениям — потому что я не допускаю, чтобы Вы не видели сугубой разницы потенциалов Яковлева и Медведева) нынешнего «Бухарина» в услужение нынешнему… ну, с кем бы сравнить из тех… «Пятакову». Уже в силу этого Яковлев не станет выкладываться. А использовать его возможности потом, «в канун съезда», т. ск. «в интимном порядке» — не поздно ли будет, не наспех ли? Не говорю уже о человеческой стороне дела… достоинстве, гордости, возрасте, политическом престиже, наконец, и т. п.

Извините. Считал своим долгом, и не только из своего личного отношения к А. Н.[321]

Опять надо сделать несколько пояснений. Что значит «походя поставил» под начало Медведева? Видимо, имеется в виду следующее. Генсек, разведя по разным углам политического ринга Яковлева и Лигачева, вторым человеком в ЦК сделал В. А. Медведева, которому было поручено наряду с кураторством над идеологией еще и ведение заседаний Секретариата. Иными словами, ничем себя не зарекомендовавший Вадим Андреевич стал правой рукой Горбачева, а идеолог перестройки Яковлев был задвинут, ему досталась второстепенная роль председателя Международной комиссии.

Черняев также недвусмысленно предупреждает шефа: скоро съезд партии, и вы все равно обратитесь за помощью к Александру Николаевичу. «Не поздно ли будет?» Кстати, как в воду глядел помощник генерального секретаря: Горбачев, недовольный текстом отчетного доклада, перед самым началом съезда действительно попросил Яковлева поработать над этим документом, довести его до нужных кондиций.

Письмо Черняева задело Михаила Сергеевича за живое. Уже на следующий день, 12 ноября, генсек позвонил своему помощнику из машины и стал оправдываться, дескать, важно дело, а не амбиции. То есть по всему выходило, что он отстранил Яковлева в интересах дела, а тот этого не оценил, ударился в обиды. Попутно Михаил Сергеевич грубо обругал интеллигентов — за то, что они критикуют его.

Интеллигенты провоцируют правых, «мобилизуют» их своими криками и атаками на Ленина, Октябрь, социализм… Поднимают панику, не понимая, что мне (Горбачеву) дорога вправо и назад заказана. Я обречен идти вперед и только вперед, и, если отступлю, сам погибну и дело погибнет. Как же они могут думать, что я с Лигачевым, и т. п.?! Ругался матом[322].

Новый 1990 год Михаил Сергеевич решил встретить у себя в резиденции и пригласил к столу членов Политбюро. Инициатива была встречена с одобрением (кто же не захочет выпить шампанского под елкой в доме первого лица!), но и с некоторой опаской. Все же не принято было у высшего партийного руководства ходить друг к другу в гости, вместе отмечать праздники. Но в итоге все дружно прибыли в Раздоры, причем с женами. Раиса Максимовна старалась изобразить из себя радушную хозяйку, под звуки курантов подняли бокалы с шампанским. А потом, как водится в подобных компаниях, каждый выступил с тостом. И конечно, все старались отметить выдающиеся заслуги хозяина дома и доблести его супруги.

В принципе, ничего особенного в этом не было, так уж заведено на Руси, это всего лишь игра взрослых мужчин, не более. Но, когда слово взял Крючков, остальные члены ПБ явно поникли. Владимир Александрович вылил столько елея на Горбачевых, что чай уже можно было пить без сахара.

Кружева плел витиевато, смотрел на всех прищуренными вороватыми глазками и нисколечко не смущался. Подняв голову от стола, я наткнулся на глаза Горбачева, в которых плясала усмешка. После обеда Михаил Сергеевич подошел ко мне и сказал: «Не обращай внимания». Но прошло не так уж много времени, и подобострастие Крючкова легко перешло в крючковатый нож в спину Горбачева. Понимать-то Горбачев понимал, но выводов не делал[323].

Судя по этим записям и другим источникам, сам глава партии тоже пребывал в то время не в лучшем состоянии духа. Экономические трудности нарастали. То в одном, то в другом конце империи вспыхивали волнения. Трещал по всем швам лагерь социализма. Горбачева уже открыто критиковали и справа, и слева.

И к кому же пришел в этот трудный момент, чтобы излить душу, Михаил Сергеевич? Да к тому же «дяде Саше», Александру Николаевичу Яковлеву.

Вот как пишет об этом в своем дневнике А. С. Черняев:

28 января 1990 г.

Неожиданно в Волынском появился Яковлев. Я даже подумал, что это М. С. подсылает его поруководить нами. Оказалось «хуже»… Под страшным секретом он мне рассказал: дважды М. С. звал его, один раз даже сам пришел к нему в кабинет. Расстроенный, озабоченный, одинокий. Мол, что делать? — Азербайджан, Литва, экономика, «радикалы», «социал-демократы»… народ на пределе.

Что, по словам Яковлева, он, Яковлев, предложил М. С., и тот согласился?

Надо действовать… Самое главное препятствие перестройке и всей вашей политике — это Политбюро, потом пленум, и незачем его так часто собирать. И если вы и дальше будете тянуть со взятием власти, все завалится. Необходимо уже в ближайшие недели, может быть, вместо Верховного Совета, намеченного на середину февраля, собрать съезд народных депутатов и учредить президентскую власть, пусть съезд изберет вас президентом. (Кстати, в принципе М. С. согласился с этим еще в Ново-Огареве, и идея была заложена даже во второй проект Платформы, которая была на ПБ 22 января. Но не было еще решимости сделать это немедленно, не откладывая ни на май, ни на осень.)

И таким образом, — продолжал А. Н., — сосредоточить реальную, полномочную государственную власть в своих руках, оттеснив от рычагов Политбюро и даже разговорчивый Верховный Совет.

В ближайшие дни, до пленума, который намечен теперь на 5–6 февраля, продолжал Яковлев, выступить по ТВ и объявить, апеллируя прямо к народу и беря на себя лично всю ответственность, чрезвычайную программу по формуле: земля — крестьянам, фабрики — рабочим, реальная независимость республик, не союзное государство, а союз государств, многопартийность и отказ на деле от монополии КПСС, крупные займы у Запада, военная реформа — прогнать генералов и посадить на их место подполковников, отозвать войска из Восточной Европы, ликвидировать министерства, резко сократить аппарат всякий и т. п. И особый упор (в выступлении по ТВ) — на серию экстренных (в принципиальном плане — частное предпринимательство) мер по экономике (будто бы у Слюнькова, который в оппозиции к Рыжкову — Маслюкову, есть подготовительная бумага на этот счет)… И еще: вести дело к замене Рыжкова: «с таким премьером, который мыслит на уровне директора завода, с таким Госпланом, который воспитан в методике военно-промышленного комплекса, никакой реформы не сделаешь».

— А кого вместо? — спросил М. С. Яковлева.

Яковлев: Полно людей, надо только смелее их брать, на то и революция!

Яковлев не посвятил меня, с чем М. С. согласился, с чем нет. Но пошел по своему обычному пути: поезжай, мол, в Волынское, запрись там, никому — ничего! Возьми с собой несколько доверенных, умеющих писать людей, подготовь выступление по ТВ, а там посмотрим.

В ответ я сказал Яковлеву: словом, речь идет о …… (госперевороте).

— Да, — согласился А. Н. — И нельзя медлить.

Яковлев также очень против переноса съезда партии на июнь. М. С. согласился с переносом на совещании рабочих и ИТР в Кремле 18–19 января. Яковлев против потому, что аппарат вместе с «рабочим классом» пошлют на съезд таких, которые свернут шею и Горбачеву, и перестройке. Съезд противопоставит себя парламенту, и начнется хаос… Яковлев вообще за то, чтобы партию сейчас «оттеснить», пусть она идет по пути СЕПГ и КПЧ, ПОРП, т. е. рассыпается или превращается в одну из социал-демократических (ассоциация социал-демократии уже создана в Таллинне под водительством Ю. Афанасьева) и т. д. В партии действительно начинается бунт, но он, как говорят, неоднозначен: в Ленинграде заваруха, в Тюмени прогнали Богомякова, в Волгограде — Калашникова. Везирова в Баку из партии исключил аппарат ЦК. Но кто идет на смену? Молодые и худшие — антигорбачевцы, представители того самого «рабочего класса», от мифологии в отношении которого М. С. никак не может освободиться.

Горбачев колеблется…[324]

Это очень принципиальная запись. Возможно, ключевая для того момента и для тех настроений, которые были тогда в ЦК. Перестройка к тому времени явно забуксовала. Накопившиеся проблемы требовали немедленного решения, иначе — голодные бунты, кровавые столкновения на национальной почве, распад страны, крах всего. Представители консервативного крыла в партии хотели, чтобы все вернулось на круги своя, тогда и страсти улягутся. Либерально настроенная публика выходила на многотысячные митинги и готова была встать под пули, лишь бы не возвращаться в прошлое. Политбюро превратилось в клуб говорунов, не способных на разумные меры. Отсюда — такая категоричность в оценках Яковлевым текущей ситуации и в его рекомендациях Горбачеву.

То, что он предлагал Михаилу Сергеевичу, действительно можно было назвать «госпереворотом». И ведь этот переворот совсем скоро действительно случится, только теперь уже при участии других лиц и с другими последствиями. И республики получат реальную независимость, создав шаткую аморфную структуру под названием СНГ. И многопартийность появится, хотя тоже, скорее, ненастоящая, лубочная. И министерства сократят. И войска из Восточной Европы выведут. И экономика станет якобы рыночной, хотя разве о таком рынке и о такой приватизации мечтал А. Н. Яковлев?

Но Горбачев колебался. И в итоге получил попытку другого госпереворота — в августе 1991 года. Но об этом мы еще поговорим ниже.

Через месяц, в конце февраля 1990 года, Черняев отмечает в дневнике, что имел разговор с Раисой Максимовной и, судя по нему, Горбачев созрел для того, чтобы уйти со сцены. Он устал, вал накатившихся проблем явно сминает его, народ получил свободу и пусть теперь сам решает свою дальнейшую судьбу.