Последняя инстанция

— Сварлива вы, хозяюшка, — сказал Бурлака. — По годам вроде бы рановато.

Она промолчала и, выпуская его на лестничную площадку, тоже молчала, не произнесла больше ни слова.

Он знал наперед, что, заявившись в отсутствие мужа, насторожит ее, но ничуть не опасался этого: тылы у него были обеспечены. Справятся у Мосьякова — будут спать спокойно. А знакомству начало положено, — теперь клубочек и покатится. Теперь размотается, это уж точно — дойдет и до ножичка с плексигласовой рукояткой. И до портьерки дойдет, с пятном, и до вещичек, которые бросил приезжий по пьянке. Там они наверняка, у Подгородецких, — где же им еще быть, вещичкам, как не там?

Выходя на улицу, он мельком подумал, что ушлые хозяева могли бы за недельку и обезопаситься, но сразу отбросил эту мысль. Опасаться-то им чего? Свидетелей не было, шума — тоже, улик, считают, никаких. Неделька минула, а никто супругов не трогает, никто ими не интересуется. Могут спать спокойно. Разве что с ножичком самодельным расстались, хотя бывает, что и в самых крайних случаях не расстаются. Психика. Тут надо на психику бить, но это уж по части Кручинина, когда, как говорится, вступит активно в игру.

Он постоял на трамвайной остановке: куда теперь? В управлении, пожалуй, из оперативников — ни души, перед первым числом по кабинетам не рассиживаются. Да и мог же он, если понадобилось бы, полдня угробить на Подгородецких? Настроение у него было предпраздничное: все равно кончать это дело в новом году. Он дождался «семерки» и поехал домой. Дома у него тоже были дела. Он любил домашние дела любовью особой — счастливой и ненасытной. На них никогда не хватало времени. Праздники, черт возьми, — как раз и пора выбрасывать прочее из головы.

Он уселся поудобнее, облегченно вздохнул, семерка шла мимо вокзала. Фото заезжего гостя было при нем. Он опять подумал о Кручинине и опять усмехнулся: заскочить, что ли, на вокзал? Усердие, рвение, а короче говоря — напрасный труд. Личность потерпевшего надо устанавливать через Подгородецких: ход конем — наперекор Кручинину. Кто там, на вокзале, остался неопрошенным? Киоскеры на перронах? Предположим, опознают, — ну и что?

Все же он вышел на привокзальной площади, посмеиваясь над собой и поругивая себя. Никто не оценит — некому. Напрасный труд — за это благодарностей не выносят.

Он походил по платформам — с первой на вторую, со второй на третью, вниз и вверх, вниз и вверх — через тоннели. Всего платформ было восемь, и на каждой — полдесятка киосков. Без толку, конечно. А фото просто так не сунешь — надо момент выбрать, представиться, иначе — дураков нет, беседовать не станут. Без толку проболтался часа полтора и напоследок завернул еще в ресторан.

С ресторана, собственно, и начат был обход — не нынешний, а тот, генеральный, но тогда одной из буфетчиц не было, а сменщица только заступила. Они чередовались — понедельно.

Эту, сегодняшнюю, он знал: приходилось уже пользоваться ее информацией. И она узнала его сразу.

Тут были столики — для пассажиров с проходящих поездов, но захаживали и местные — тяпнуть стопку по-быстрому и загрызть бутербродом. В этот час тут было пусто. Он сел за столик.

Завсегдатаи злачных мест звали буфетчицу Нюсей, хотя была уже в летах и нрава сурового, наружности строгой, не располагающей к кабацкой фамильярности. Звали Нюсей — и никакая сила, а она, конечно, свыклась, не возражала. Бурлака не предполагал увидеть ее здесь — прежде она работала в подвальчике на Конюшенной.

— Растем? — подмигнул он ей, когда подошла. — С повышением, тетя Нюся!

— А вы такой же шутник, Алексей Алексеевич, — сдержанно улыбнулась, присаживаясь. — План даден выше и в другой системе — вот и все повышение. А торговать можно всюду. Кушать будете?

Он попросил буженины и пива; к обеденному перерыву дело шло — проголодался. Она вообще по столикам не разносила — брали сами, но ему принесла.

— Ищу человечка, — сказал он, принимаясь за еду. — По нашим научно-популярным расчетам, где-то на той неделе вполне допустимо, что шастал во вверенном вам участке.

Она имела уже опыт, — ей рассусоливать было незачем.

— Покажите, Алексей Алексеевич. Посмотрю.

Он показал.

Имела уже опыт, покачала головой:

— Никогда не подумаешь… А карточка-то с туалетом?

— Ну да! Разве заметно?

Туалетом назывались у них манипуляции, при помощи которых оригиналу придавался естественный вид.

Она не ответила, вглядывалась, изучала. Он мигом расправился с бужениной, еще и крошки с тарелки подобрал и налил себе пива.

— Вру? — подняла она голову. — Нет, не вру! На прошлой неделе было, в пятницу или в четверг. К вечеру ближе, около шести. Прячьте, — протянула она фото, — не вру. Был такой, подходил, вон как вы вошли, — прямо с перрона, одетый. Я, Алексей Алексеевич, по первому разу не запоминаю, а почему запомнила — скажу. Дайте-ка, еще контрольно поглядим.

— Глядите, тетя Нюся, — глотнул пива Бурлака, достал из кармана сигареты. — Проконтролируйтесь как следует быть.

Он столько времени угробил на эти поиски, что у него, ей-богу, всякие чувства притупились. Он только подумал о Кручинине: Кручинин будет рад, а чему тут радоваться — это вопрос второстепенный.

— Вне всяких! — торжествующе произнесла тетя Нюся, возвращая фото. — Подошел, заказал сто грамм. Рубль двадцать с него — без закуски. Закуски не заказывал. Запить ему дала полстакана. Минеральной.

— В чем был? Опишите.

— Вот это, пожалуй, не опишу, — прикрыла глаза рукой тетя Нюся. — В верхнем, это помню. Пальто демисезонное, а головной убор? Или без головного убора? Или в кепке. Ничем, Алексей Алексеевич, не выделялся. Обыкновенный пассажир. Средних лет.

— А почему пассажир?

Лицо у тети Нюси было артистическое, — никогда не скажешь, что буфетчица.

Она закатила глаза.

— Почему? С перрона вошел. Одетый.

— Ну, так и я ж с перрона. Это каждый может. Чтобы вешалку обойти. А в руках?

— В руках ничего, — ответила не задумываясь. — С пустыми руками подошел.

Странно.

— Трезвый был? — спросил Бурлака.

— Да не очень. Вернее сказать, подшофе. Я почему запомнила: он мне рубль остался должен. Вы меня знаете, Алексей Алексеевич, у меня на Конюшенной для постоянных посетителей всегда был кредит, я не то что рубли доверяла, но и более крупные суммы, и за рубль здоровье терять не собираюсь. Я про этот рубль и забыла, а вы вот напомнили. Он, когда выпил, полез в карман рассчитаться — нету. Двадцать копеек сразу вытащил, а рубля-то не оказалось. Видно, порядочный мужчина — смутился. Вы, говорит, извините покорнейше, я сейчас занесу. Ну пожалуйста, говорю. Он и пошел. Так до сей поры и заносит.

— Имею поручение, — высыпал Бурлака серебро па столик. — Приплюсуйте буженинку и пиво.

Тетя Нюся притворилась оскорбленной — да боже мой, неужели станем мелочиться! — но то, что причиталось ей, подставив ладонь, сгребла.

Во избежание излишних расспросов Бурлака сразу же встал, поблагодарил за содействие и прямиком, через ресторан, направился к выходу.

Можно сказать, пофартило. Ну, а практически? Для доклада начальству — сгодится. И Кручинину — для протокола. А практически — рублик с мелочью, невелика прибыль: был гражданин в ресторане вокзальном, выпил у буфетной стойки, задолжал тете Нюсе, опознала его по фото. А кто он и что он — как было во тьме кромешной, так и осталось.

Домой Бурлака не поехал — поехал в управление.