Последняя инстанция

— Советую кончать, — повторил Кручинин. — Поверьте мне, для вас же будет лучше.

Подгородецкий с трудом поднял голову, папиросы были сплошь измятые, надломленные — переламывались у него в руках.

— Покаюсь, зачтется? — спросил он, отряхая табак с колен и загребая ногой.

— Когда вещь продана, не торгуются, — сказал Кручинин. — А вещь таки продана. Там будет видно.

Подгородецкий чиркнул спичкой, и снова не получилось у него — сломал.

— Продана, да. И кем? За сколько? — проговорил он с ожесточением. — Собственной супругой! За пару копеек! И перепродана другом счастливого детства, гадиной этой, — по спекулятивной цене. — Спички ломались у него одна за другой. — Да не за то обидно! — сжал он, расплющил в руке спичечный коробок. — Вложена душа, вы здраво подметили! Задача была поставлена, не считаясь ни с чем! Я силы бросил, какие были, без исключения: оправдаться! Доказать: вы хитрые, а я хитрее! Всю жизнь, какая была за последний короткий период, исключительно этому посвятил! Встаю с постели — продумываю в уме! Иду на работу — себя же проверяю! Вы мне — так, а я вам — этак! Вы мне — вопросик, а я вам — ответик! Перехитрю, — значит, я выше всех! Перехитрите — и пары копеек не стою! — Стиснув зубы, он вытер глаза рукавом, отвернулся, зажмурившись. — Значит, обмишурился, не сумел, дерьмо собачье, ума не хватило!

— Согласен с вами, — сказал Кручинин. — И то, что ума не хватило, тоже верно. Но не того ума, который вы оплакиваете, а другого… Позвольте-ка запишем. Удар ножом нанесен был вами, это вы признали, а ото всех предыдущих своих показаний отказываетесь как от ложных. Я правильно вас понял?

Теперь-то уж не сломалась спичка, зажглась; неловко, наугад, как слепой, поднес ее Подгородецкий к зажатой в зубах папиросе, прикуривал долго, трудно, причмокивал, трудился — впалые щеки ввалились еще глубже.

— Пишите, — сказал он так безразлично, будто это его не касалось, и прикурил наконец, с жадностью затянулся.

Хотите, мол, пишите, а нет — воля ваша. Он торопился накуриться, словно бы опасаясь, что не успеет — отберут у него папироску, отнимут.

— Из показаний Крупаткиной ясно: ни чемодана, ни денег у потерпевшего, когда он явился к вам, не было, — сказал Кручинин. — Зачем и тут соврали?

— Зачем и тут соврал?

Мешало что-то Подгородецкому сосредоточиться, а он старался, вспоминал с мучительной гримасой на лице. Оп деловой был парень в эту минуту, а память, как на грех, безжалостно подвела его.

— Да так… — припомнил он все же. — На всякий случай… Где больше путаницы, там легче выпутаться. Такая стояла задача, — прибавил он, как бы извиняясь за откровенность, и нервно обернулся к дверям.

А это был снова Лешка — и в общем-то кстати; по-прежнему предпочитал Кручинин обходиться на допросах без наблюдателей или помощников, но Лешка был кстати; присядь, сказал Кручинин, ты мне понадобишься, заканчиваем как раз.

А Лешка понял с полуслова, сказал покровительственно:

— Давно пора, товарищ капитан.

Вот это было, пожалуй, лишнее.

— Нет, мы еще не закончили! — загорячился Подгородецкий. — Крупаткина там не присутствовала и знать всего не может. Ножом ударил Ехичева я, не возражаю, но он-то первый на меня полез! Он-то первый завелся, не я. Кто кого, Борис Ильич, так ставился вопрос. Не выхвати нож у него, лег бы я трупом, его бы тянули за язык, не меня. Ударил я в интересах защиты, отбивался, жизнь была поставлена на карту, авторитетно заявляю и суду так заявлю, а не примут во внимание, дойду до последней инстанции!

— Ваше право, — полистал Кручинин дело, заложил пальцем страницу. — Но в прошлый раз вы толково заметили: об этой инстанции, самой последней. Припоминаете?

И опять подвела Подгородецкого память.

— Ну так вот, я вам напоминаю, — сказал Кручинин. — И заодно предъявляю для ознакомления акт судебно-медицинской экспертизы. Тут отмечены строчки, характеристика травмы, которую вы нанесли потерпевшему. Вот, читайте: «Место расположения ранения — в поясничную область, в заднюю часть туловища — свидетельствует о том, что удар нанесен был не при обороне, а при нападении». Вот, читайте.

Ехичев или не Ехичев? Да это ведь для Подгородецкого ничего не меняло: Ехичев или не Ехичев, а совокупность улик уже была налицо. Кручинин достал из ящика чистый бланк, заполнил.

— Ознакомились? — дописывая фразу, спросил он у Подгородецкого. — Подобьем итог. При ранении потерпевшего вы действовали умышленно и не в пределах необходимой обороны. С этим согласны?

Папироса погасла, но Подгородецкий не выпускал ее изо рта. За окном дымились крыши соседних домов — мело; неотрывно глядел он туда, в эту снежную мглу, а глаза у него были слепые.

— Затрудняюсь, — сказал он, роняя на пол папиросу. — Это нужно продумать. — Нагнулся, поднял. — Привести в соответствие.

Он уже был ученый, опытный, и сам, словно бы машинально, потянулся за протоколом, когда Кручинин объявил ему, что допрос окончен. И сам, без напоминаний, бегло пробегая глазами, подписал каждую страницу. А глаза были слепые.

— Я вас задерживаю, — сказал Кручинин. — Буду просить у прокуратуры санкцию на арест.

И снова вывалилась папироса из рук.

— Борис Ильич! Да разве сбегу? По сей день не сбегал, так сейчас-то уж поздно!

— Поздновато, — сказал Кручинин, выключая магнитофон. — Есть живой свидетель. Я обязан ее оградить. — И повернулся к Лешке: — Вот постановление, Алексей Алексеевич. Проводи, пожалуйста, задержанного в следственный изолятор. А вы, Подгородецкий, продумайте. Если не всю еще душу вложили в вашу гиблую тактику, обратитесь-ка к этой самой… последней инстанции. Может, она вам кое-что подскажет.

Лешка встал, и Подгородецкий встал, заложил руки за спину, как положено. И Кручинин встал, невзначай, за спиной Подгородецкого, ткнул кулаком в бок инспектора Бурлаку. И тот ответил ему тем же. А погасшая недокуренная папироса валялась на полу.

Брезгливо, двумя пальцами, Кручинин поднял ее и швырнул в мусорную корзину.