Терминаторы

Глава шестая

И она уже давно выветрилась из моей памяти, когда спустя несколько недель дождливой калькуттской ночью у меня зазвонил телефон. Связь была плохой, а гроза на том конце линии делала её совсем никудышней. Звонивший явно не был знаком с чудесами современной техники и говорил не в трубку, а я ещё не до конца проснулся, но все-таки сумел понять, что говорит мой старый приятель Мирай Хан Бахадур.

— Приезжай поскорее, сахиб, — умолял он, — только постарайся остаться незамеченным, за нами следят. Мой сахиб попал в беду.

Мирай Хан и его сахиб, старина Калвертон, входили в число пяти людей в этом мире, которых я не стал бы донимать расспросами. Значит, оставалось только обещать немедленно приехать и дневным рейсом вылететь из Дели. Поскольку легче было смириться с дополнительными расходами, чем тратить время на бесполезные споры, пришлось захватить с собой Сафараза. Так как Мирай Хан сказал, что там полно соглядатаев и любой европеец, кроме самого хозяина, будет как бельмо на глазу, я снова переоделся, и после долгой пыльной поездки поездом и автобусом из Дели мы прибыли на ферму поздно вечером.

Старик встретил меня в английской гостиной. Она была по прежнему великолепна: стены задрапированы ярким ситцем, огромные кашмирские вазы забиты розами, турецкой гвоздикой, левкоями и множеством других цветов и причудливо сочетаются с огнем в камине и семейными фотографиями в серебре, которые как на параде выстроились на книжных полках и рояле.

Да, женской руки здесь уже не чувствовалось.

Старик вышел вперед, безошибочно переступая через скамеечки для ног и обходя предметы обстановки так уверенно, будто их видел. Калвертон остановился точно в двух футах от меня, его руки опустились мне на плечи, на мгновение крепко их сжали, и вот он уже склонился над сервировочным столиком, чтобы налить два неразбавленных скотча. Его некогда прямые плечи несколько сгорбились, морщины на лице стали глубже, но во всем прочем заметных изменений не произошло. Старик повернулся и протянул мне бокал виски.

— Я не просил тебя приехать, Идвал, — начал он. — Это все старый дурень Мирай Хан. Но все равно спасибо.

— Все в порядке, сэр. Что же вас беспокоит?

— Тебе знаком парень по имени Уэйнрайт?

Когда имеешь дело со стариком, не стоит утруждать себя лицедейством. Надо только следить за голосом. Я отхлебнул добрую половину своего виски и сказал:

— Ну, вот! Так-то лучше. Уэйнрайт? Да, приходилось пару раз встречаться с ним в Калькутте. Банковский служащий. Кажется, Гонконг и Южный Китай. А в чем дело? — по-моему, монолог прозвучал вполне сносно.

— И это все, что ты о нем знаешь? — во время разговора старик всегда поворачивался к собеседнику лицом, а поскольку в его голубых глазах не было и намека на что-то хотя бы отдаленно напоминавшее помутнение хрусталика, то даже после долгого знакомства в его полную слепоту верилось с трудом. Однако, будучи настороже, он предпочитал слегка повернуть голову, чтобы лучше слышать здоровым ухом. Уж оно-то ничего не пропускало… А сейчас был именно такой момент.

— Насколько я могу сказать, — добавил я, но мой номер не прошел.

— Я не прошу тебя сообщать мне сведения, разглашать которые ты не вправе, — вскипел старик, — Просто знаешь ли ты, что он за человек, чем занимается и на кого работает. С ним все в порядке? Прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

— Могу только повторить свои слова, — упорствовал я.

Какое-то время мы молчали, затем он едва заметно пожал плечами и направился к креслу.

— Присаживайся. Наверняка устал с дороги. Поездка была долгой, тем более какую-то её часть тебе пришлось сидеть напротив джентльмена, раскуривавшего трубку с местным табаком. Что за фасон у твоей рубахи, мне известно. Что ещё там на тебе надето?

— Пенджабские пагри и штаны.

— С какой стати?

— Мирай Хан намекнул, что лучше не привлекать к себе лишнего внимания.

— Старый дурак, — хмыкнул он. — Действительно, здесь болталась парочка типов с пакистанской границы, но я не вижу причин затевать маскарад. Они положили глаз на наш скот. Эти края в наши дни сильно смахивают на плохую копию Дикого Запада столетней давности — все те же мародеры и бандиты.

— При полном отсутствии американской кавалерии.

— Вообще никакой, — вот что самое страшное. Я понять не могу, зачем жить в этих проклятых местах. С тех пор, как умерла Шила, меня здесь больше ничего не держит.

— Жаль это слышать, сэр.

— О, да. Спасибо за письмо и те английские цветы. Пришли в отличном состоянии, их упаковали с сухим льдом или чем-то в этом роде. О, Боже, цветы из Англии за двадцать четыре часа! Моему прадедушке понадобилось шесть месяцев, чтобы попасть в эти края. На корабле до Бомбея, затем на лошадях и повозке, запряженной волами. Только так он мог добраться в свой полк. Кстати, уже закончено строительство оросительной системы. Мы вроде бы его затеяли во время твоего последнего визита?

— Как раз собирались.

— Да. К несчастью, головорезы по ту сторону границы постоянно взрывают трубы. Говорю тебе — совсем как на Диком Западе. От полиции никакого проку. Боятся политиканов. Даже во времена моего деда можно было послать на них войска…

Беседа ещё долго шла в том же духе, пока он не понял, что я засыпаю на ходу, и меня проводили в комнату для гостей. Старик не нашел места в настоящем и постоянно искал убежища в прошлом. Конечно, это было своего рода представлением. Меньше всего именно этого старика можно было упрекнуть в старческих пристрастиях, но его гордыня могла довести до преисподней, да и в случае с Уэйнрайтом он посчитал себя униженным, так что все остальное не более, чем дымовая завеса. Но каждый из нас понимал: собеседник старательно избегает касаться вопроса, который интересует его больше всего.

Комната для гостей сохранила прежний облик. Она была даже украшена цветами, которые как и в гостиной буквально втиснули в вазу неумелой мужской рукой. Остальное убранство комнаты составляло изображение давно покойного Калвертона в кавалерийской форме. Написанное маслом полотно неясно вырисовывалось над весьма английской кроватью с пологом на четырех столбиках. Правда, москитная сетка покрылась пылью, что при жизни леди Шилы было просто немыслимо.

Я так устал, что долго не мог уснуть, и несколько часов лежал, вглядываясь в темноту. Обычная работа — Делай — Получи — Забудь. Обычно мне удавалось преуспеть в выполнении этих заповедей, особенно двух последних. Зачем Уэйнрайту приспичило вернуться, чтобы разрушить эту удобную аксиому? И какое это могло иметь отношение к Калвертону? Все, что хоть как-то имело отношение к шпионажу, старик предавал безоговорочной анафеме. Черт побери все эти загадки! Именно они погубили наши с Клер отношения. Разве не она сама сказала?.. Но я не мог позволить себе снова повторить её слова. Слишком много понадобилось времени, чтобы забыть. Вместо этого мои мысли вернулись к Калвертону.

Его прадедушка прибыл сюда младшим офицером кавалерийского полка Ост-Индской компании, со временем возглавил его и дослужился до генеральского чина. Очевидно, общественное благо занимало в его сознании гораздо больше места, чем было принято в то время, потому что ему не нравилось, как кончали свои дни индийские кавалеристы, дожившие до старости. Выйдя на пенсию, он остался в Индии и основал ферму, где учил этих людей добывать себе пропитание на истощенной земле, а не клянчить подаяние на базаре. План успешно воплощался в жизнь, правительство расщедрилось на земельные участки, и военная ферма Рамабая выросла до гигантских размеров, главным образом благодаря тому, что имя старого генерала стало легендой и служило защитой от бюрократии.

Трудно ручаться за достоверность всех рассказов о тех временах, но все-таки доля правды в них явно присутствовала. Так вот поговаривали, как он развесил по границам своих земель объявления на пяти языках о том, что по тиграм, гиенам, ростовщикам и государственным чиновникам огонь открывают без предупреждения. Потомки по мужской линии следовали его традициям, каждый служил положенный срок в полку, а затем вступал в права управляющего фермой. Все шло к тому, что эта традиция будет нарушена, когда последний представитель рода ослеп от взрыва миномета в одной мелкой, глупой пограничной стычке, которая просто не должна была случиться. В действительности он превзошел всех остальных и вероятно стал первым человеком, который, пользуясь только шрифтом Брайля, получил Почетную степень по сельскохозяйственным наукам в Кембридже.

К тому же он был фермером отнюдь не кабинетным. Он различал по запаху и на ощупь каждый дюйм из своих тысяч акров, мог оценить урожай, зачерпнув лишь горсть зерна, а чувствительные пальцы, скользнув по крупу лошади, бычка или овцы, могли рассказать ему больше, чем глаза. Его «глазами» если требовалось был бывший старший офицер, майор Мирай Хан Бахадур, кавалер ордена «За заслуги». От зрелища двух этих джентльменов, несущихся галопом по равнине, стремя в стремя, с единственным поводом между лошадьми, у меня неизменно волосы вставали дыбом. Да, его глазами были Мирай Хан и конечно же жена, бесстрашная леди Шила Калвертон, вот уже два года как покойная. И Клер… но мне хотелось не касаться этой темы.

Замечательный человек был старик. Лучший представитель своего поколения. Я уверен, Гаффер, не задумываясь, отдал бы собственные глаза, чтобы заполучить его на службу. Ферма находилась в идеальном месте — прямо на индийско-пакистанской границе. С одной стороны Непал, Кашмир с другой, две окольные дороги в китайский Тибет и не так далеко от южных окраин азиатской России. Настоящий перекресток. Господь всемогущий, если бы его можно было склонить на сотрудничество, он знал бы все, что творилось вокруг, почище самого Йева Шалома. Но старик не был расположен к таким занятиям. По его нехитрым понятиям шпионы занимались грязной работой, как, впрочем, и политики. Его же занимало только обучение людей фермерскому ремеслу и повышение уровня местного сельского хозяйства.

В связи с обретением Индией независимости и отъездом британцев, некоторые члены нового индийского правительства выражали сомнение в желательности пребывания англичанина в столь щепетильном месте, но говорят, сам Ганди выступил в его защиту. Нет уж, старину Калвертона к Делу привлечь никогда не удастся.

Тогда какого черта сюда влез Уэйнрайт?

Ничего хорошего в этом не было. Спать я не мог, вылез из-под москитной сетки и направился к французскому окну, выходившему на крышу веранды. Сезон дождей, силой которых Верхний Пенджаб никогда не отличался, ещё не добрался до этих мест, но в воздухе уже чувствовалась сырость. Я облокотился на перила, закурил и стал рассматривать окрестные постройки, белевшие в лунном свете. Само бунгало имело Г-образную форму. Комната Клер находилась в коротком крыле, но между ними крыша веранды имела разрыв. Мне вспомнился самоотверженный прыжок, который пришлось совершить, когда нас застукала леди Шила.

Неподалеку от меня по бетонному полу щелкнул камешек. Я выглянул и прямо под собой различил фигуру Мирай Хана. Бесшумно, как кошка, он вскарабкался по решетке, перемахнул через перила и отдал честь.