Терминаторы

Глава третья

Потом я спал — двенадцать часов без сновидений, ведь предыдущие трое суток пришлось провести на ногах. Гафферу не терпелось провести инструктаж немедленно, но мне удалось настоять на своем. Это одно из главных преимуществ вольной пташки. Ты можешь вести дела на свое усмотрение или вовсе отказаться (правда, только пока не получишь задаток). Из-за этого старый пройдоха всегда искал возможность засунуть меня в штат.

— Пять тысяч фунтов в год, — не уставал он твердить. — Наличными из рук в руки, никаких налогов плюс оплата всех издержек. Господи, да иной год мы можем ни разу с тобой не связаться, и ты спокойно подработаешь на стороне.

Но это было не по мне. Я всегда оставлял себе свободу выбора, а его заверения по поводу жалованья за одно дело в год были надувательством чистой воды. Раз попавшись на этот крючок, будешь крутиться как белка в колесе двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю.

Я улегся на спину, заложил руки за голову и занялся изучением мраморного потолка. Кого ты хочешь одурачить? Хочешь сказать, что у тебя есть выбор? Да ты всегда соглашаешься. Настоять на своем или послать всех к чертовой матери? В конечном счете все идет под диктовку Гаффера. И по единственной бесспорной причине — он был лучшим человеком в Деле. Их позиция или Наша. Как и он, я пользовался заглавными буквами для этих слов, потому что в современном мире, несмотря на множество нюансов, существовало только два лагеря. Если ты рожден на одной стороне, то обычно там остаешься. Конечно, случаются перебежчики. Филби, Берджесы, Маклины и Блейки переходят на их сторону и приблизительно равное количество «овских» и «овых» — на противоположную. Иногда в поисках личной выгоды, в других случаях по велению сердца, а самые умные или смертельно напуганные — из-за того, что их когда-то внедрили. Но некоторым выпадает такой сумасшедший расклад, что их трудно отнести к какой-то определенной категории.

Одним из таких людей был мой отец. Уэлльский марксист из голодающей долины Ронда был «законсервирован» Ими в Шанхае сразу после Первой мировой войны. Десять лет он ждал своего часа, став заместителем редактора одной из газет правого толка. Но прежде, чем его стали активно использовать, ему пришлось немало перечитать и ещё больше передумать. К тому времени он уже не был в восторге от ранее данных ему поручений шпионить за друзьями, имея в виду их возможную вербовку. Тогда Они перешли на прямой шантаж, а когда один из его друзей свел счеты с жизнью, отец наотрез отказался сотрудничать. Тогда его попытались урезонить с помощью моей русской матери, которую однажды вечером похитили по дороге с работы.

Не буду вдаваться в детали, мне в ту пору было всего семь лет, но когда моему старику удалось вернуть её обратно, я виделся с этой красивой миниатюрной женщиной с большими темными глазами всего раз, и то в больнице с зарешеченными окнами. Похоже, она нас не узнавала. С тех пор мой старик оказался по эту сторону баррикад, но его трудно было использовать в деле по одной простой причине: слишком сильна была его ненависть. Я тоже научился ненавидеть, но меня привлекли довольно молодым и прилично подготовленным. Поэтому мне легче было смотреть на многие вещи более объективно.

Я, собственно, даже не заметил, как началась моя подготовка. Старик к тому времени занялся изучением Востока и научил меня мандаринскому диалекту, потом дал возможность освоить шанхайский диалект, а несколько позже и кантонский. Но это случилось уже скорее благодаря моим китайским приятелям-оборванцам. Потом разразилась война, нас эвакуировали перед самой японской оккупацией, и мой старик стал переводчиком Объединенного разведывательного бюро в Калькутте, а моими друзьями оказались не менее оборванные индийские дети.

Так что я изучал языки из первых рук, а заодно знакомился с образом жизни разных народов: как они одеваются, ходят и даже едят. От матери я унаследовал темные волосы и худощавое сложение. Я помню, как мой старик поспорил на пять рупий, что мне не удастся продержаться и часа, клянча милостыню у вокзала Селдах, не получив по шее от профессионалов. Целое утро я в грязном дхоти и рваной рубахе побирался, мешая бенгали и хинди с солдатским английским, и в результате получил семь мелких монет плюс несколько пинков от железнодорожной полиции. В то время мне было лет десять.

После войны мы переехали в Гонконг, мой старик умер, а я был уже достаточно взрослым, чтобы отправиться на корейское шоу. После недолгой подготовки меня направили в пехотный батальон, но там я долго не задержался, перекочевал в разведроту, где и оставался все три года службы. Потом меня подобрал Гаффер.

Прежде чем подписать контракт или дать от ворот поворот, обычно тебе дают пару поручений.

Я не стал связывать себя письменными обязательствами прежде всего из-за перспективы двухгодичной подготовки в Вирреле. В Англии я всегда чувствовал себя не в своей тарелке. Со временем мне разрешили обойтись без этого, но в тот момент я уже затеял собственное небольшое дельце, и предпочел сохранять независимость. Так что я все ещё продолжаю работать на этого старого пройдоху, выполняя некоторые специальные поручения на добровольных началах.

Мне часто приходилось задумываться, что делает Гаффера столь несокрушимо нашим: ведь с его биографией ему скорее следовало бы служить противной стороне. Ему до сих пор не перевалило за пятьдесят, что позволяет датировать его детство временами Первой мировой войны и последующей депрессии. К четырнадцати годам он уже успел трижды побывать под судом за мелкое воровство. Тогда ему пришло в голову стряхнуть со своих ботинок лондонскую пыль и отправиться на сухогрузе в Монреаль, а затем добраться до Чикаго. К шестнадцати, когда время отсчитывало последние дни сухого закона, он крутил баранку грузовика и развозил клиентам пиво, а ещё до того, как стукнуло двадцать, стал членом одной из многочисленных банд.

Когда на его оружии появились первые зарубки, ему пришлось спешно уносить ноги из Америки. Так он оказался в Шанхае, где завербовался в охрану генерала Чжан Цзолиня, пришедшего к власти в кровавой каше после смерти Сун Ятсена. К тому времени, когда разразилась Вторая мировая война, ему была известна подоплека всех основных событий, происходивших в стране. Дальневосточное бюро выбрало его для связи между Чан Кайши, американцами и англичанами.

Имея обыкновение всплывать как пена и брать верх в любой передряге, к концу настоящей и началу холодной войны он возглавил эту контору, распространив свое влияние от Ближнего до Дальнего Востока. Как он значился в метриках, если таковые вообще существовали, я не знал. Те из нас, что маялись под его началом, знали его как Гаффера, — производное от Гаффни, а тот аморфный конгломерат, которым он руководил, как Фирму. Неопределенность этой организации не позволяла ей стать отделением ни одного из правительственных агентств, а её задачи, всегда связанные с разведкой, представлялись для МИ-5 или МИ-6 слишком деликатными (читай — грязными), ведь все имеет свои пределы.

Гаффер был пузатым толстяком с гнилыми зубами, упрямством быка, моралью крысы и манерами борова. К тому же он предан своей работе с несокрушимостью отшельника и может рассчитывать свои ходы не хуже гроссмейстера. По моему глубокому убеждению, его искренне уважали и сердечно ненавидели обе участвовавшие в деле стороны. В настоящее время он руководил своей организацией из крохотной неопрятной конторы неподалеку от лондонского вокзала Виктория, но имел привычку появляться на месте событий без дополнительных объявлений. Как, например, сейчас.

Он появился в моей спальне без стука и встал у постели.

— Хорошо выспался? — с изрядной долей сарказма полюбопытствовал Гаффер, но я лишь поблагодарил его за заботу.

— Когда приступишь?

— Как только буду готов, — заверил я.

Он тяжело вздохнул, порылся в кармане и снова достал пачку банкнот по сотне рупий каждая.

— Обычная ставка плюс пятьдесят процентов за быстрый результат. Это задаток, — он протянул мне деньги.

— Оставь пока у себя, я ещё не приступил.

— Я же сказал, быстрый результат, Риз.

— Ты меня за ищейку принимаешь? Прежде чем я начну, мне нужно знать, что к чему.

Позади него появился Йев и жестами стал увещевать меня послать Гаффера к черту. Я хотел было последовать его совету, но потом притворился, что ничего не замечаю, и он исчез.

— Я ввел тебя в курс дела, — огрызнулся Гаффер. — Чего ты добиваешься? Хочешь взвинтить цену?

— У меня осталось несколько вопросов. Если я правильно тебя понял, на этой стадии ответов мне не дождаться. Так как будем вести дело: по-моему или никак?

— Ну ладно, пусть будет по твоему.

— Как ты считаешь, в чьи руки попал Уэйнрайт?

— Я уже говорил, что понятия не имею. В одном можно не сомневаться это не русские.

— Откуда такая уверенность?

— Боже мой, Риз, пошевели мозгами, — взорвался он. — Какого дьявола им заваривать такую кашу и приплетать сюда этого придурка Ибн Шакура, если Поляновский уже у них?

— Наш разговор не о Поляновском, меня интересует только Уэйнрайт.

— По-моему, их захватила одна группа. Им как-то удалось перехватить Поляновского у русских. Уэйнрайт на свою беду слишком близко подобрался к разгадке и составил ему компанию — или попал в ещё худшую передрягу.

— Когда тебе в последний раз удалось с ним связаться?

— В тот же вечер, когда я приехал из Лондона. Он был разъярен, как бык.

— В чем причина?

— Лучше рассказать все по порядку, — начал Гаффер после тягостных раздумий. — Уэйнрайт был зол на тебя. Всю организацию и сценарий разрабатывал он сам, и значит полагал, что именно ему следовало руководить операцией. Но я отстранил его и приказал передать дело в твои руки.

— Зачем?

— Он составил план и превосходно провел подготовку, но я посчитал, что твое непосредственное участие в операции предпочтительнее. Его реакция оказалась непредсказуемой — он ощетинился как еж, пригрозил выйти из игры, и мне пришлось занять жесткую позицию. Я приказал ему оставаться здесь и после вашего возвращения принять от тебя Поляновского, а затем отправить его с Уилбуром.

— Ты хочешь сказать, что он решил все бросить? — удивился я.

— Вряд ли. Даже Уэйнрайт не станет принимать скоропалительных решений. Нет, по моему, он хотел ещё раз удостовериться, что все идет по плану, и проследить за вами до места сбора. У меня нет сомнений — Уэйнрайт собирался вернуться сюда и следовать моим инструкциям, дожидаясь вашего возвращения. Должно быть, ему удалось что-то заметить или заподозрить, и он начал слежку, потому что Уэйнрайт перешел границу один.

— Кто его видел?

— Двое людей Надкарни в штатском. Они возвращались с места встречи и заметили одинокую фигуру, идущую в сторону границы. У них возникли подозрения, но через некоторое время выяснилось, что это Уэйнрайт. Рапорт пришел прямо перед твоим появлением.

Как я уже говорил, подозрения — неизменный атрибут нашей жизни. Тошнотворная вонь предательства вечно бьет нам в ноздри. Если предположить, что Уэйнрайт вел двойную игру и последние распоряжения Гаффера поставили его в затруднительное положение, то ему понадобилось бы предупредить кое-кого на той стороне. Я почувствовал, как у меня внутри похолодело. Не думаю, что по лицу можно было прочитать мои мысли, но Гаффер и так все понял.