Алый ангел

Глава 15

Если у вас есть слезы, приготовьтесь пролить их сейчас. Уильям Шекспир

Логан

— Одно место. Ты можешь пойти куда угодно. Куда бы ты пошел? — спрашивает меня Лана.

— Хм-м-м, — бормочу я напротив ее кожи. — Греция.

— Почему Греция? — спрашивает она, переплетая наши обнаженные ноги.

Жаль, что я не могу провести дни на пляже в Греции с ней, обнимающей меня. Эта работа начинает отнимать слишком много и возвращать слишком мало.

С другой стороны, после этого дела у меня, возможно, и не будет карьеры. Но я не позволю им и дальше скрывать то, что произошло здесь десять лет назад.

— Потому что мой отчим всегда говорил, что если бы у него был выбор, он был бы пьян и влюблен в Греции. Но он потратил все свои сексуальные годы на мою мать.

Она смеется, и я ухмыляюсь, когда она вытирает несколько слезинок с глаз от неожиданной вспышки эмоций.

— Звучит так, будто он был прекрасным человеком.

— Да, был, — отвечаю я ей.

— Мой отец тоже был великолепен. Он делал все, что мог, чтобы у нас с братом было то, в чем мы нуждались. Он был нашим миром, а мы — его.

— А твоя мама? — спрашиваю я, решив подтолкнуть, пока она готова говорить о своем прошлом.

— Потрясающая, — тоскливо говорит она. — Она пекла. Мне нравилось, когда она пекла. Мой отец всегда говорил, что если бы она была ведьмой, дети добровольно прыгали бы в духовку только потому, что она всегда хорошо пахла, — она смотрит вверх, когда я выгибаю бровь. — У него было немного дурное чувство юмора. Но моя мама любила его. Любила. Я никогда не понимала, когда была моложе, как редко эту любовь можно найти. Как и большинство вещей, которые видела каждый день, я воспринимала как должное.

Печаль касается ее глаз, и я пододвигаюсь ближе, покрывая поцелуями ее веки.

— Куда бы ты поехала? — интересуюсь я, понимая, что не хочу видеть ее расстроенной.

— Любое место мира? — спрашивает она.

— Любое.

— Я бы поехала с тобой в Грецию.

Вот почему я так одержим ею.

Снова нахожу ее губы и целую, будто этот раз может быть последним. Я всегда буду целовать ее так, потому что она потеряла любовь однажды — любовь своих родителей. Не хочу, чтобы чувство неуверенности в себе оставалось в ней из-за нас.

Хочу, чтобы она точно знала, что я чувствую каждый раз, когда она в моих объятиях.

Когда она прерывает поцелуй, я изо всех сил стараюсь не перевернуть ее на спину и не войти в нее снова. Я полностью лишился человечности, когда увидел ее в платье. Собирался напугать ее, но Хэдли закричала; Лана улыбнулась. Она всегда удивляет меня.

И вот так, я должен был заполучить ее.

— Я бы тоже хотел, чтобы ты поехала со мной в Грецию, — сообщаю я ей, целуя в щеку.

— Мы бы напились и очень много занимались сексом, — соглашается она. — И, конечно же, еда. В Греции всегда можно съесть что-то удивительное. Если только это не ложный стереотип.

Ухмыляясь, я снова целую ее в щеку.

— Однажды мы это выясним.

Она задыхается, и я откидываюсь, глядя в ее опечаленные глаза, которые очаровали меня.

— Что? — спрашиваю я, пробегая пальцем по ее щеке, беспокоясь из-за этого взгляда.

Она поворачивается ко мне лицом.

— Если бы ты узнал, что я не идеальная девушка, которой ты хочешь меня видеть, ты бы все еще любил меня?

То, как она спрашивает, это как удар по животу.

— Лана, я не жду, что ты будешь идеальной. Я думаю, что ты идеальная. По крайней мере, идеальная для меня.

Ее губы дрожат, но она цепляет улыбку. Что я такого сказал?

— Но что, если я не идеальна? — настаивает она, искренне расстроенная из-за этого.

— Тогда я все равно буду любить тебя. Я не использую это слово постоянно. Ну, по крайней мере, со школы. Но в школе все используют его, не зная, что на самом деле значит любить кого-то.

Ее взгляд немного холоднеет. Я пытаюсь прочитать ее, но она всегда остается для меня загадкой. Постоянно одно и то же, когда я жду совсем другого.

— Но да, — говорю я снова. — Я все равно буду тебя любить. Если ты не заметила, я немного схожу с ума, когда мы слишком долго не видимся, и ты даешь мне повод хотеть жить, а не просто существовать. Ты приняла все части меня и разобралась с объедками, которые я смог тебе предложить. И никогда не жаловалась.

Она начинает говорить, но я перебиваю.

— Эти глаза находят меня, когда ты входишь в комнату, будто я единственный, кого ты ищешь. Ты поднимаешь голову, когда другие опускают. У тебя внутри стержень, когда другие замыкаются в себе. Твоя сила просто невероятна. И ты всегда заставляешь меня гадать, что является моей любимой частью в тебе так же, как и бесящей.

Она тихонько смеется, и я целую ее в уголок губ, прежде чем продолжить.

— И ты улыбаешься мне, как никому другому. Это заставляет меня чувствовать себя сильным. И когда я с тобой, я улыбаюсь, как никогда раньше. Это чувство равенства, даже партнерства. Редко можно найти кого-то, кто бы подходил тебе настолько, а ты мне подходишь. Я люблю это в тебе. Я люблю тебя.

Она поцеловала меня до того, как я начал нести ерунду, уверяя ее, что нет ничего, что могло бы изменить мои чувства. Как только я решил, что у меня есть время, чтобы доказать это более основательно, раздался громкий стук в дверь.

— Логан! У нас прорыв! — орет Донни.

— У него ужасное чувство такта, — говорит Лана со вздохом.

— Они всегда так делают. Однажды, я просто выброшу телефон и спрячусь от них.

— Тогда мы сможем исчезнуть в Греции, — произносит она, но улыбка не трогает ее глаза.

Я чувствую, что есть гораздо больше, чем она говорит мне. Вижу это по тому, как ее взгляд становится все более отдаленным. Я исправлю это. Как только выясню причину.

— Да, — говорю ей, ухмыляясь и притворяясь, что не замечаю намека на грусть в ее глазах.

Я быстро одеваюсь и встречаюсь с Донни снаружи. Затем я возвращаюсь, как только Лана встает с простыней вокруг ее тела, и я тяну девушку к себе, целую долго и грубо.

Она стонет, и Донни громко прочитает горло.

— Я скоро вернусь, — говорю ей, затем ухожу, игнорируя смех Донни, когда выхожу.

— Должен сказать, что никогда не думал, что ты так сильно втрескаешься, — говорит он. — Компанейские мужчины как ты обычно заканчивают жизнь холостяками.

— Все меняется, — говорю я ему, когда сажусь за руль. — Куда мы едем?

— Крэйг позвонил и сказал, что парень подошел к нему и сказал, что нам нужно поговорить с Дианой Барнс. Он бы ничего не сказал, потому что Джонсон в ярости. Говорит, что мы подстрекаем к террору, размещая эти листовки, и требует, чтобы мы уничтожили их всех. Элис и Лиза развешивают больше, в то время как помощники шерифа убирают их.

— Нереально, — говорю я, глубоко вздыхая. — Он даже не пытается быть осторожным.

— Заставляя меня заинтересоваться, что же такого мы найдем.

— Загадочные сообщения, которые субъект оставляет, чтобы терроризировать город, не помогают делу. Они все уверены, что дух воскрес, но никто не произнесет имя вслух, — подчеркиваю я.

— Дети Эванса? Или сам Эванс? Они определенно не станут говорить об этом, — говорит Донни в своей уникальной манере соглашаться.

— Это то, чего он хочет. Он хочет разжечь ужас. Хочет загнать их в угол. Но зачем? Мы знаем, что их изнасиловали, но больница не смогла дать нам ничего больше. Дети были слишком напуганы, чтобы говорить.

В основном я говорю вслух, надеясь, что, услышав эти слова, смогу предположить нечто большее, чем то, что мы уже знаем.

— Весь город слишком напуган, чтобы говорить, — говорит Донни, наблюдая, как люди читают сообщение на улице и уходят спешным шагом, будто они принесут домой часть дьявола, если будут находиться слишком долго рядом с ними.

Донни жестом указывает дорогу и останавливает меня, когда мы подъезжаем к маленькому белому дому. У него даже есть гребаный белый заборчик.

— Скрести пальцы, что этот не захлопнет дверь перед нашими лицами, — говорит Донни, пока выходит.

Я тоже выхожу, поправляю галстук, и мы идем по треснутому тротуару к дому. Жалюзи на окне открываются, и все, что я получаю — это взгляд, прежде чем они снова закрываются.

Донни поднимает руку, чтобы постучать, но женщина открывает дверь, глядя на нас, будто она ждала нас весь день.

— Вы из ФБР?

— Да, мэм. Мы тут, потому что…

— Я знаю, зачем вы тут. Вы работаете на того парня Джонсона?

Мои губы дергаются.

— У нас разные причины приезда. Моя включает в себя получение правды о том, что произошло здесь десять лет назад. Мы можем спасти жизни, если будем знать больше.

Она поджимает губы.

— Жизнь, которую ты можешь спасти, не нуждается в спасении, — говорит она горько. — Весь этот город должен сгореть. Я здесь только потому, что знала, что этот день настанет. Однажды, кто-нибудь захочет услышать историю этих малышей и наконец-то воздать всем по заслугам.

Донни сглатывает, пока женщина вытирает слезы.

— Проходите, — говорит она, приглашая нас.

Донни закрывает за нами дверь, и Диана указывает на диван, куда нам стоит присесть.

— Я не могу рассказать вам все. Вам нужно узнать о Роберте от кого-то, кто знает все эти детали. И я могу рассказать вам о его детях. Они были добры к моему сыну. Всегда.

Она садится в кресло и достает телефон.

— Любая информация, которую вы могли бы нам дать, была бы полезна, — говорю ей.

Мои кишки сводит перспектива, наконец, получить ответы и задаться вопросом, насколько же хреновы дела.

Мы терпеливо ждем, пока она кому-то звонит.

— Привет, малыш. Не-а, я в порядке, — говорит она… своему парню? Ребенку? Никаких обручальных колец или мужских вещей, так что это точно не муж.

— Ты все еще встречаешься с той симпатичной адвокатшей? С той, у которой много охраны дома?

Она смотрит на нас, пока слушает человека на другой линии.

— Хорошо. Поезжай к ней, пока я не скажу тебе сделать обратное. Мама собирается рассказать историю, которая вот уже десять лет прожигает в ней дыру.Продолжение следует…