Желтые ромашки

САМОЕ ХОРОШЕЕ СЛОВО

Ко дню рождения Кястутису подарили альбом с марками. Он очень гордился подарком, показывал всем свою коллекцию, объяснял, какие марки составляют серию, какие — нет, и обязательно добавлял:

— Посмотрите, пожалуйста, у себя дома. Вдруг у вас найдутся какие-нибудь марки для меня!

Через несколько дней уже четверо ребят из нашего дома собирали марки. Едва появлялся почтальон, как четыре пары глаз жадно провожали его от двери к двери.

Вскоре эпидемия собирательства охватила всех мальчишек и девчонок. Только сестренка Антанукаса, лежа в коляске и пытаясь затолкать в рот большой палец то одной, то другой ноги, совершенно не интересовалась коллекционированием. Правда, ей было всего восемь месяцев… А остальные ну просто посходили с ума! И не только за почтовыми марками принялись охотиться: за этикетками со спичечных коробок, за открытками, значками… Шесть марок с портретами космонавтов — серия! Разноцветные спичечные этикетки с надписью: «Храните деньги в сберегательной кассе» — серия! Открытки с букетами цветов — тоже серия… Иметь полную серию стало мечтой всех ребят нашего дома.

Гедрюс придумал собирать игрушечные автомобильчики, да не какие попало, а лишь точные копии настоящих. Расяле, которую до этого вполне устраивала одна кукла, захотела иметь целую кукольную серию. А Гинтарас как-то объявил во дворе:

— Я собираю серии слов!

Услышав такое, ребята поначалу опешили.

— Ну, дает! — полезла было в спор Расяле. — Не бывает таких серий!

— А вот и бывает! — не сдавался Гинтарас. — Слушай: ПУШКА, СУШКА, ИГРУШКА. Скажешь, не серия? И другие серии есть. Например — БЕЛЫЙ, СПЕЛЫЙ…

Какой шум тут поднялся! Одни кричали, что все это чепуха, что никаких серий из слов не бывает, что каждое слово само по себе, другие, наоборот, взяли под защиту Гинтараса. Спорили, спорили, да так и разошлись кто куда. Остались во дворе только Гинтарас с Гедрюсом. Уселись на качели и принялись тихонько покачиваться.

— Знаешь что? Кажется, у меня есть еще словечко для твоей второй серии, — неожиданно сказал Гедрюс, набрал в грудь воздуха и единым духом выпалил: — БЕЛЫЙ, СПЕЛЫЙ, БЕЛЫЙ!

— Два раза одно и то же слово? Ерунда! — рассердился Гинтарас.

— И совсем не ерунда, — горячо возразил Гедрюс. — Белый цвет — это одно, а белый гриб — совсем другое. Или, скажем, лук. Один — овощ, а из другого можно стрелять. Разве это одно слово?

Гинтарас задумался, покусывая губу. А что если Гедрюс прав? Нет! Для его коллекции такие слова не подходят. Они будто две открытки с одинаковыми букетами — только одна лежит вверх ногами.

— Нет, — решительно ответил он приятелю. — Не подойдет. Головой надо думать.

Они обиженно отвернулись друг от друга и некоторое время сидели на качелях надутые и раскрасневшиеся. Качаться расхотелось. Гинтарас сполз с сидения, улегся на траву и, подложив руки под голову, уставился в голубое небо. По небу, словно снежные сугробы, плыли облака — большие и маленькие, круглые, пушистые, овальные или длинные и прозрачные, как перья. Разные-разные. Он попытался собрать серию из облаков, но пока отыскал глазами второго пушистого белого барашка, первый уже исчез за коробкой строящегося неподалеку дома. Над его высокой стеной, будто какая-то птица с длинной шеей, все время кланялась стрела башенного крана, подавая строителям кирпичи. Но Гинтарасу подумалось, что кран не кирпичи поднимает, а собирает проплывающие в небе облака, старательно сортирует их и раскладывает по разным этажам дома, на котором еще нет крыши. Интересно было бы поближе подойти к стройке и через пустые еще оконные проемы заглянуть внутрь. Как чувствует себя там облачная коллекция?

Гинтарас незаметно повернул голову и покосился на приятеля. Гедрюс продолжал сидеть верхом на неподвижной доске качелей и по всему было видно — скучал.

— Ты давно ходил к новому дому? — спросил Гинтарас, словно и не было у них никакой размолвки.

— Давно, — с облегчением отозвался Гедрюс. — А ты?

— И я давно. Может, смотаемся?

— Давай!

Гедрюс соскочил с доски, протянул другу руку, помогая ему подняться с земли, и они прямиком пустились к новостройке. Сбежали в котлован, вскарабкались по противоположному откосу, нырнули в дыру старого полуразрушенного забора. Под ногами — заросшие прошлогодние грядки, кучи битого кирпича, обломки досок и бревен… Но тут путь им преградила глубокая, наверно, недавно выкопанная канавища.

— Что ж теперь делать? — безнадежно поглядывая на влажный еще от вчерашнего дождя высокий глиняный вал, наваленный по краю канавы, спросил Гедрюс.

Гинтарас не ответил. Вот досада! Почти дошли, а тут возвращайся, несолоно хлебавши! Канава тянулась далеко в обе стороны. Так и не заглянем на новостройку? Хоть бы какой мостик, на крайний случай — доска!.. Ни мостика, ни доски. Он измерил глазами ширину канавы.

— Неужели попытаешься? — словно угадав его замысел, покачал головой Гедрюс.

Гинтарас еще раз осмотрел глиняный вал, измерил глазами глубину рва, потом глянул на такую уже близкую кирпичную стену с влекущими его пустыми глазницами окон, на кивающую по ту сторону стены стрелу подъемного крана и, вздохнув, взмахнул рукой:

— Попытка не пытка!

Отошел назад, разбежался, оттолкнулся изо всех сил и, перелетев канаву, ощутив, как ноги воткнулись в мягкую глину уже на другой стороне рва, хотел было заорать «Ура!», но в это же мгновение почувствовал, что сползает вниз. Попытался уцепиться пальцами за жидкую грязь и… шлеп! — приземлился на дне канавы, вляпавшись в размокшую от воды глину.

— Ищи палку, а то мне отсюда не выбраться! — чуть не плача, крикнул он Гедрюсу, беспомощно задрав голову, упираясь руками в крутые стенки канавы.

Несколько минут с помощью приятеля, притащившего длинный узкий брусок и протянувшего его терпящему бедствие товарищу, пытался Гинтарас выбраться из канавы, а когда наконец оказался наверху, на него было страшно смотреть: перемазался в грязи и глине так, что казалось — не человек идет, а пробирается по задворкам глиняное чучело.

Гедрюс проводил беднягу до самого подъезда и, только убедившись в том, что больше ничем не может помочь ему, зашагал вверх по лестнице, домой. А Гинтарас все еще продолжал топтаться на площадке перед дверью, не решаясь позвонить в собственную квартиру. Что ему скажет мама? И что он сам скажет ей? Как оправдается? Свалить вину на Гедрюса или на каких-нибудь незнакомых мальчишек, мол, спихнули в канаву? Ну и что? Ведь у них во дворе нет никакой канавы…

Все более печальные мысли теснились в его голове. И зачем только понадобилось тащиться к этой новостройке?! Ясно же, никаких облаков там нет, плыли себе по небу и проплыли… Сидел бы сейчас чистенький и сухой на качелях и придумывал слова для своей серии. Самые подходящие, самые хорошие слова.

БЕЛЫЙ, СПЕЛЫЙ…

Нет. Ничего не получается. Придется идти домой и сказать маме всю правду. Будь что будет… Вот только рука никак к кнопке звонка не поднимается.

И тут будто кто-то шепнул ему прямо в ухо: «А ну-ка, Гинтарас, смелее! Главное — не трусь. Смелого пуля боится, смелого штык не берет! Ты же смелый!»

Смелый? Заляпанное грязью лицо Гинтараса вдруг расплывается в улыбке. Смелый! БЕЛЫЙ, СПЕЛЫЙ, СМЕЛЫЙ! Ведь это и есть то слово, то самое, что он так долго искал для своей серии. Самое хорошее слово!

Продолжая улыбаться, тянется он к кнопке, жмет на нее, и за дверью отзывается громкий звонок.