Желтые ромашки

САУЛЮКАС И РИТА

Хлопнула входная дверь, щелкнул замок, на лестнице затихли шаги соседки, и мы — Саулюкас, Рита и я — оставшись одни, переглянулись. Только Аттила, лохматый песик, с большими висящими ушами, по-прежнему лежал под креслом, уложив остренькую мордочку на передние лапы.

— Ну что ж, — оглядел я свою команду. — Будем заниматься каждый своим делом? — Ребята согласно закивали. Аттила шевельнул хвостом. Это означало, что и он не возражает.

Итак, Саулюкас продолжит рисовать очередной космический корабль, Рита — укладывать спать своих кукол, а я, уединившись в своей комнате, напишу несколько страниц задуманного рассказа.

— Если что понадобится, заходите, не стесняйтесь, — напомнил я ребятам и, помахав рукою, затворил за собой дверь.

Уселся за письменный стол, но сосредоточиться не удалось. Мысленно все время возвращался в соседскую комнату, к детям. Как-то они там одни? Что делают? Рисуют, играют, как собирались? А что, если им стало скучно? Если Саулюкас обижает Риту?

И зачем я столь легкомысленно согласился на просьбу соседки — приглядеть за ее малышами? Правда, только до вечера. А может, еще меньше, если их бабушка получила уже телеграмму и торопится к ним из деревни. Вот только папы Саулюкасу и Рите не приходится ждать — он у них геолог и уехал в экспедицию на все лето. Домой приезжает лишь в конце недели, на выходные. Значит, сейчас для ребят главный — я.

Снова вспомнил, что с утра не написал ни одной строчки. Неужели так и пролетит бестолку весь день?

Склоняюсь над чистым листом бумаги… К сожалению, ненадолго. В прихожей раздается перестук мелких шажков, доносится неразборчивый детский шепот. Наконец дверь моей комнаты, скрипнув, медленно приоткрывается.

— Это вы? — не оборачиваясь, спрашиваю я.

— Мы… — в один голос тянут малыши. А Саулюс добавляет: — Ритуте гулять хочется. Она уже уложила своих кукол. Спят. Можно ей во двор?

— А Саулюкас своих космонавтов нарисовал. И ракету, — добавляет Рита.

Ясно. Успели сговориться. А ведь мы условились, что выйдем погулять все втроем после обеда. Твердо договорились. И вот… Ведь еще всего одиннадцать часов, бумажный лист на моем столе по-прежнему чист, и я нерешительно поглядываю на две светловолосые пушистые головки.

— Мы недалеко, — словно угадав мои мысли, заверяет Саулюс.

— Прямо под нашими окнами погуляем, — поддерживает его Ритуте.

Хотя мне не совсем спокойно, но я не возражаю.

— Ладно. Если под окнами — ладно.

— И Аттила тоже с нами пойдет, можно? — спрашивает Саулюкас. Киваю, и шаги удаляются. Раздается радостное повизгивание Аттилы, хлопает дверь в прихожей.

Снова склоняюсь над рукописью, вздыхаю, тру виски, чтобы прогнать посторонние мысли. Постепенно возникает рабочее настроение. Значит, так…

Бывает, втянешься в писание и совершенно не замечаешь, как летят часы. Я и теперь не мог бы сказать, сколько времени прошло с тех пор, как отпустил я гулять соседских ребятишек, врученных мне под опеку их мамой. Помню лишь, что написал целых четыре страницы, а конца работы и видно еще не было.

И тут за окном — резкий автомобильный сигнал, пронзительный визг тормозов. Меня словно от сна разбудили — встряхнулся, кинулся к окну. Но услышал сердитый мужской голос на лестнице и испуганные детские всхлипы.

«Рита! Это же Рита плачет!» — обожгло меня. Бросился в прихожую, распахнул дверь и обмер: пожилой мужчина в кожаной шоферской фуражке держал за руку плачущую девочку.

— Ваша? — сердито спросил он.

— Нет… То есть, да! — растерянно промямлил я. — Соседская. Оставили, понимаете, на мое попечение, а я… Простите! Что-то случилось?

— Случилось? — передразнил он меня. — Слава богу, тормоза хорошие. Выскочила, как заяц, прямо под колеса. Едва успел… Тоже мне, опекун!

Я молча схватил Риту за руку и, когда рассерженный таксист удалился, повел ее в квартиру. Девочка продолжала всхлипывать, но все меньше и меньше. Наконец почти утихла. Только слезы все катились. Взял ее на руки, погладил пушистые кудри, прижал к себе, стал расспрашивать, как же это она выбежала на улицу, и зачем. Ведь обещала во дворе, под окнами…

— Я… я хотела для Расите (куклу ее зовут Расите), хотела туфельки ей, синие такие башмачки надеть… Они там…

Какие еще башмачки? Не сразу сообразил, в чем дело. Оказывается, «башмачки» — это синие цветы на длинных стеблях, букет которых несла по той стороне улицы незнакомая тетя. Вот Рита и побежала к ней, чтобы выпросить два цветочка, обуть в синенькие башмачки свою Расите!

— Сильно перепугалась? Ну, не плачь, маленькая. Все хорошо. — Как умел, успокаивал я девочку. — Сейчас позовем Саулюкаса, и отправимся все вместе обедать. Хорошо? Не плачь! В кафе пойдем. А после обеда погуляем, как уговаривались. Ладно?

— Саулюкас на речке, — шмыгая носиком и размазывая ладошкой по щекам последние слезы, сообщила Ритуте. — Он — рыбу ловил, а в это время у него кто-то штаны украл. Тогда он прибежал, взял Аттилу, и они теперь вдвоем вора выслеживают. Как сыщик с ищейкой.

Тут уж я совершенно растерялся.

— Ох уж эти мне сыщики… — не сдержавшись, вздохнул я, кляня на чем свет стоит свое легкомыслие.

Очевидно, Рита совсем по-другому поняла мое отчаяние.

— Вы что, не верите? Думаете, не найдут? Не поймают воров? — удивилась она. — Воров же всегда с собаками ловят!

Она так глубоко была в этом убеждена, что я проглотил готовые сорваться с языка упреки, поспешно сменил домашнюю куртку на пиджак, и мы отправились на речку разыскивать Саулюкаса.

Через добрых полчаса в густых зарослях лозняка на берегу послышался лай Аттилы, и из самой чащобы вылезли перемазанные и взъерошенные сыщики. На лице Саулюкаса, когда он увидел нас, отразилось явное разочарование.

— А я-то думал, что Аттила воров почуял… Так и рвался, чуть поводок не вырвал…

Я промолчал. Не стал его бранить. Аттила радостно вертелся у моих ног. Саулюс был жив и здоров. Так чего же сердиться-то? Мы молча зашагали к дому.

— Ой, Саулюс, смотри! — запищала вдруг Ритуте. — Смотри! — тыкала она пальцем в наклонившуюся тонкую ветку лозы.

Лицо ее братца осветила блаженная улыбка: на самом краю ветки, касаясь земли, висели штанишки, которые он искал!

Радость Саулюкаса передалась всем нам.

Вот мы и дома. Кто был грязный — умылся, лохматые — причесались, кислые (это я о себе) — забыли про дурное настроение, и вся наша четверка — включая Аттилу — отправилась обедать в летнее кафе.

Вернулись. Я снял пиджак, повесил на вешалку свою соломенную шляпу и, словно между прочим, сказал:

— Это скверно, когда люди не держат слова. Хорошо еще, что ваше «гуляние под окнами» окончилось так счастливо.

Ребята, опустив головы, молчали. Аттила вновь дремал, устроившись под креслом. Может, мне это только показалось, а может, пес и в самом деле приоткрыл глаз и с упреком глянул на меня. Невольно вспомнились слова таксиста в кожаной форменной фуражке: «Тоже мне, опекун!» Да, если говорить правду, то и я не сдержал данного слова. Так что все мы: и я, и Саулюкас, и Ритуте вели себя не лучшим образом. От этой мысли мне стало неловко. Но тут на лестничной площадке послышались шаги, приблизились к нашей двери, зазвонил звонок.

— Мама! — обрадовался Саулюкас.

— И бабушка, и бабушка! — запрыгала и захлопала в ладони Рита.

Я ничего не сказал, но у меня словно камень с плеч свалился. Сразу стало легко и хорошо.