Три повести

8

Прошел слепой дождь.

Как всегда, он выпал неожиданно. В чистом небе, над серой вершиной Купца, блестело яркое солнце; от скалы падала на воду короткая густая тень. Построенная из грубого камня, древняя церквушка, что прижималась к Купцу, была покрыта столетней пылью, и только красной медью сверкал ее невысокий шпиль, увенчанный крестом и турецким полумесяцем. Было тихо и жарко. Козы лениво бродили у подножия горы, пощипывая молодую травку. Не только тучки, даже облачка не было на голубом небе, и вдруг полился светлый бесшумный дождь. А Ингул, стянутый цветастым жгутом — красавицей радугой, катил свои волны торжественно и величаво.

— Дождь! Слепой дождь! — закричали, запрыгали вместе Василек и Алешка и, сложив корытцем ладони, побежали ловить дрожащие капли.

Только Мишка Цыганчук, который молчаливо сидел на камне, удивленно мотал головой: что это такое — яркое солнце и разноцветные брызги?

Брызнул веселый дождик и побежал через Ингул, вызванивая серебристыми бубенчиками; зашелестел камышами на том берегу и потерялся где-то в степи. И все сразу ожило, принарядилось. Поднялась сон-трава, и запахло медом. Повеселела забытая церковь. Даже суровый Купец улыбнулся, и потянуло от него запахом влажного мха.

— Ух какая теплая вода! — приплясывал Вовка, бегая босиком по лужам. — Ну как парное молоко.

Мишка Цыганчук, глядя на мальчишек, улыбался, слегка прищурив тихие спокойные глаза. Дождь промочил ему рубашку, и сейчас она, казалось, дымилась, просыхая на солнце. Ветерок приятно щекотал ему спину, лохматил чуб.

Набегавшись, ребята подсели к Мишке. Щеки у них горели, в глазах прыгали дьяволята, грязные штанины коробились, а ноги сами просились в пляс.

— Алешка, давай споем! — Василек закинул назад голову, глубоко вдохнул медовый запах. — Помнишь ту, что наши солдаты… Когда шли по мостику, грох-грох сапогами и дружно:

Ка-а-а-тя, Катерина,
Каза-а-ацкая до-о-очь,
Где ты прогуля-а-ала
Всю те-емную ночь?

— А она отвечает: гуляла до зари, потому что встретила моряка.

— А солдаты ей и говорят:

Ка-а-атя, Катерина,
Поедем туда-а-а,
Где солнце не заходит
И месяц никогда-а-а…

Цыганчук сосредоточенно смотрел на Василька, улыбался, двигал губами и тоже пробовал подпевать. Выходило у него, как ни странно, в лад, басовито; и в этом, собственно, не было ничего удивительного, потому что Мишка и раньше слышал от солдат эту песню и вот сейчас по губам догадался, о чем поют мальчишки…

— Слушай, Василек, а что мы пошлем солдатам на Первое мая? — спросил Алешка. — К примеру, что бы ты послал своему отцу?

Василек будто и не слышал Алешку, увлеченно гонял по ладони божью коровку, приговаривая:

— Божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба, черного и белого, только не горелого.

И гонял до тех пор, пока божья коровка не остановилась на кончике пальца, не расправила желтые крылышки и не улетела. Только тогда он сказал:

— Если бы я знал, где отец, то обязательно написал бы ему: «Приезжай, папа, в отпуск, у нас уже весна, женщины вскопали степь, скоро и картошку будут сажать». А еще добавил бы: «Маму выбрали бригадиром, за тебя, папа, управляется…» О Галинке и бабушке, наверное, ничего не написал бы…

Троян задумался; от его густых длинных ресниц («Хотя бы на один вечер одолжил!» — шутили девушки) падала голубая тень.

— Лежит папка, наверное, в окопе, командует бойцам: «К атаке приготовься!..»

— А если у них патронов нет? Давай наберем. Здесь их знаешь сколько! Как мусору, — предложил Алешка.

— Как-то нехорошо — патроны… Это ведь не подарок. Разве что ножик складной послать или фонарик для разведки?

— И кисет! Федора вышила — красивый. С бахромой.

— А по какому адресу посылать? — спросил Василек.

— Полевая почта, Трояну Андрею Васильевичу. Сами найдут.

Цыганчук неспокойно поворачивался то к Вовке, то к Алешке; бледное его лицо немного загорело, на щеках маковыми зернами рассыпались веснушки. Он старался не пропустить ни одного слова, но понять так ничего и не смог.

— Чего? О чем вы говорите? — спросил Мишка у ребят.

— Солдаты! Подарки! Понимаешь — подарки! — крикнул ему в ухо Троян.

— А-а-а… — поднял вверх худой подбородок Мишка. — Понятно. А я ложку вырежу. Кругленькую, с рыбьим хвостом.

«Смотри, услышал, — моргнул Вовка Алешке. — Может, еще отойдет?»

Не успели ребята как следует договориться о посылке, как вдруг с оглушающей силой взорвалось что-то за камнем. Вовка и Алешка вскочили на ноги. Даже Мишка вздрогнул.

— Ха-ха! Испугались, заячьи души? — высунул голову из-за камня Яшка Деркач, скаля редкие зубы. — Спокойно, шкелеты, это я в небо пальнул. Проверка слуха, поняли?

Яшка повесил на плечо карабин, стряхнул пыль с галифе и посмотрел на ребят из-под рыжих бровей:

— Эх вы, козопасы!.. У вас, наверное, душа в пятках?

«Чего сюда принесло чокнутого Мартына? — Вовка недружелюбно посмотрел на Яшку. — Все было хорошо, и вот тебе — явился Деркач…»

Как настоящий купавчанин, Вовка недоверчиво относился к мартыновцам. С давних времен невидимая граница разделяла две соседние улицы. Почему-то считалось, что на Купавщине все жадные, а на Мартыновке — гулёвые. Это был вздор, потому что и там и здесь жили одинаковые люди, и если были они жадные, то к работе, и если гулёвые, то в компании. Отцы с обеих улиц всегда кумовались, девушки и парни женились, нарушая неизвестно кем установленный запрет. Правда, все это было до войны, когда, как говорят, бесились от жира. А за последнее время нищета выветрила из головы и уличные клички, и наивный местечковый патриотизм, и старинные обычаи. Только изредка Вовка вспоминал, как раньше «христосовались» ребята. Сойдутся, бывало, на границе и начнут незлобную ссору:

— Ты глупый, как Мартын.

— А ты завистливый, как ваш Купец. Видел, как он камни под себя гребет?

— У тебя в голове тарахтит.

— А у тебя душа черная.

А наругавшись, мирились:

— Пошли на Ингул купаться!

Можно было и Яшку встретить по старому обычаю. Да бог с ним. Тронешь рыжего — пух полетит. У него один ответ: «Как врежу!..» или: «В зубы захотел?»

Ребята, нахмурившись, молчали.

— Вы здесь лясы точите, а коз пусть дядя за вас пасет? — Яшка прищурил глаз и посмотрел в кулак, будто в подзорную трубу, на солнце. — Наша! Чтоб я с места не сошел — наша взобралась!

Вовка тоже посмотрел против солнца и побледнел. На вершине Купца, над пропастью, стояла Чирва. И как она залезла туда? Скала крутая, отвесная, с небольшими выступами в стене, а коза все-таки взобралась… И сверкает своим барабаном, рога задрала, как будто собралась прыгнуть на самое небо.

— Мишка! — крикнул Яшка. — Верни ее. Если упадет, голову отверну. Понял?

Мишка встал, потуже затянул шнурком полотняные бесцветные штаны; короткие, обтрепанные внизу, они мешковато висели на его худом теле. Чистое и бледное лицо его было спокойно, только нервно вздрагивала вздувшаяся жилка на виске. Наверное, и в Яшкином сердце шевельнулась жалость к изголодавшемуся мальчишке.

— Ты не лезь на вершину горы, а камушками ее попугай, — Деркач показал, как это надо сделать.

Мишка кивнул седым чубчиком (дескать, понял), послушно поплелся к скале, и черная прохладная тень от Купца приняла его в свои объятия.

Яшка снял с плеча немецкий карабин.

— У меня дело к вам. Давайте постреляем. Только на выигрыш.

— Как это на выигрыш?

— Выкладывайте у кого что есть. Кто первый попадет, тот выиграл.

Вовка сначала не решался. Обманет рыжий — это уж точно. Попадешь или не попадешь, а фонарик отнимет. «Ну как, согласен?» — спросил глазами Алешку. «Пусть он подавится своим карабином!» — съежился Яценко, точно ему налили холодной воды за воротник. Но Яшку совсем не интересовало, о чем думают ребята. Он по-хозяйски осмотрелся, выбрал невысокую каменную плаху, удобную для упора. Лег за барьером, как подобает стрелку: носки — в стороны, пятки — вместе. Прицелился. Позиция что надо!

— Моя ставка, — сказал Яшка, снял широкий немецкий ремень и положил его перед собой. — А ваши?

Жалко было Вовке расставаться с фонарем («Автоматический! Износа ему нет! Ни батареек тебе, ни забот»), но стрельба на выигрыш — это дело чести, отказаться было бы стыдно.

Фонарик занял свое место рядом с новеньким блестящим ремнем. Алешка вытащил ножик в темной роговой оправе. Ставка солидная — два лезвия, отвертка и шило.

— Хорошо! — причмокнул довольный Яшка. — Теперь, куцехвостый, дуй к церкви, там под стеной валяются противотанковые снаряды, вот и тащи сюда.

Через несколько минут Алешка, покрякивая, уже тянул, словно поросенка, блестящий тяжелый снаряд. Деркач командовал:

— Вон там поставь на холмик. Метров за двадцать от меня. Да не так, Заяц! Днищем к нам.

Все трое спрятались за гранитной плитой. Алешка упал на живот, прикрыв затылок фуражкой: «Ну и бабахнет сейчас…»

— Яшка знает что делает. Мы, шкелеты, надежно укрыты, осколки нас не достанут. Я — первый.

Натренированной рукой Деркач загнал патрон в магазин. Прижал карабин к правому плечу и положил палец на курок. Звонкая тишина притаилась над Ингулом. Потемнела вода у берега. Вовка протер один глаз, покосился на Яшку. Совсем как коршун, что охотится за добычей. Сморщенное, в сухих лишаях лицо. Длинная жилистая шея. Напряжены мускулы. Острый кадык бегает взад и вперед. Года на три старше Деркач, а выглядит совсем как взрослый.

— Попасть надо в самый капсуль, — говорит Яшка.

Он долго целится. То засопит, то покраснеет, придерживая дыхание.

— Быстрее, рыжий, перцу тебе под нос! — сердито торопит Вовка.

— Коза! Откуда она взялась?

Кудымова пестренькая коза, вынырнув из бурьянов, спокойно лизала заржавевший снаряд. Тот самый, что принес Алешка.

— Как трахну между рогами — будет знать!

— Не глупи. При чем здесь скотина?

— Молчи, полицейский холуй! Я бы твоего Кудыма со всеми его козами перестрелял.

— Болтай больше, рыжий.

— Как врежу! Ты знаешь, что Кудымов сын, Федор, убил моего Максима. И своего родного брата. Сволочь!

— Может, их пулеметом? Немцы кругом были.

— «Немцы»… А ты знаешь, козопас, что такое пулевая рана навылет? Вот их обоих, Антона и Максима, в затылок. Понял? Я сам это видел. И солдат наш, посмотрев, сказал: наганом впритык. Даже чубы подгорели.

— Куда же Федька девался?

— Убежал, наверное, шкура. Или наши кокнули.

Или от голода, или от волнения закружилась голова у Василька. Мелькнула соломенной шляпой Кудымова хата и покатилась в степной овраг. За хатой бежала перепуганная Василина и тянула за руку худенькую, как иголка, Наденьку. «Куда они бегут?» — Мальчишка вздрогнул, отгоняя от себя глупое видение. И оно рассеялось, как туман, а на его месте появился Яшка Деркач, серьезный и немного необычный.

— Глупо получается в жизни. Убей меня — не переступлю порог Кудыма. А мать бегает туда каждый вечер, к какому-то плешивому баптисту, наслушается его болтовни, потом ночью углов пугается… Ну хорошо!.. Попадись мне, Гавриил, будет свет тебе не мил…

Пока они говорили, коза понюхала снаряд и поплелась к церкви. Яшка снова прицелился. Василек с Алешкой сунули носы в траву, боясь пошевелиться, как будто их придавило камнем.