На бобровых тонях

БОБРОВЫЕ «АПАРТАМЕНТЫ»

Мы втроем на реке: отец, Сомов и я. Все это время на ночлег ходили к Сомову. Все трое спали в сарае на чердаке. Сон был коротким, зато желанным и крепким. Еще бы! Пойманных бобров мы доставляли прямо в ловушках и, конечно, на своем горбу (отцово выражение). И вот, пока мы доберемся из дальних лугов до деревни, пока пересадим бобров в клетки, пока поужинаем — и полночь. А там и спать уже некогда, так как надо чуть свет отправляться снова в луга. Часто каждому из нас приходилось нести по бобру, а нередко отец с Сомовым носили и по три бобра. Ухитрялись: нацепят ловушки на дубовую жердку и так их тащат вдвоем. Сомов часто перекидывал свой конец жердки с одного плеча на другое — тяжело ведь, жердка так и врезается в плечо! Отец не мог этого делать — левой руки у него нет, ее отняли, когда началась газовая гангрена, по плечевой сустав…

Для меня всегда оставался самый маленький бобр — годовичок или сеголеток. Но за дорогу и я измучивался так, что готов был сбежать домой. Вообще охота, должно быть, тем и привлекательна, что никто тебя не принуждает ею заниматься: можешь, пожалуйста, отказаться — и ты вольный казак, и не будут так больно саднить спина и плечи, перестанут сниться немцы, которые всё ловят тебя и каждый раз бросают под гусеницы танка, а он давит, давит…

Правда, Сомов несколько раз брал коня у лесничего — это если улов был на редкость богатый: пять, а то и шесть бобров на день. Радость моя в такие дни, конечно, удваивалась: во-первых, не надо нести бобров, а во-вторых, можно даже и самому ехать.

…Возвращаемся с ночлега. На этот раз решили на несколько дней завернуть на Ресту (приток Прони). Потому оставили для Петьки письмо, чтобы искал нас где-нибудь в устье Ресты.

Идем берегом Прони, разговариваем. Вдруг впереди нас поднялся столб воды и так бабахнуло, что мы даже присели.

— Рыбу глушат! Давай скорее — захватим браконьеров! — Сомов побежал просто-таки, не удержался. — Кто ж это, а?

— Не свои, как видишь… Не знают Прони — на мель заряд кинули, — заключает отец.

Действительно, если бы заряд был взорван на глубине, взрыв получился бы глухим и более действенным. А так браконьеров постигла, можно считать, неудача: кроме пескарей да мелких плотичек, ничего и не всплывет…

Их было трое. Все в шляпах и плащах. Двое орудовали в нашей лодке — гнали ее со старицы в реку. Это уж слишком с их стороны. И надо же — нашли лодку, хоть мы и прятали ее. Неужто следили за нами?

Джульбарс залаял. И те, что были в лодке, растерялись: выгонять лодку или убегать? Проскочить в Проню им никак не удастся — мы стояли как раз на канаве, соединяющей старицу с рекой.

— Что ж это вы, а? — кричит им отец. — Лодку мы все равно не дадим, как ни старайтесь!

Браконьеры причалили, повыскакивали на берег и тут же скрылись в приречном кустарнике. Там, оказывается, стояла их легковушка.

— Испортили им обедню, — смеется Сомов. — Не нашенские — из Могилева, должно быть, или из Чаус…

На реке кое-где, все равно как свежие щепки, начали всплывать красноперки. Потом я увидал щуку. Она была еще живая и старалась уйти вглубь, но, видимо, силы ее уже иссякали. Она повернулась на бок и затихла. Отдохнув малость, снова пыталась нырнуть. И не могла: только трепыхалась, плескала хвостом — не сдавалась, не хотела умирать…

— Ружье надо с собой брать, — неуверенно сказал Сомов. — Мы бы им переполох устроили…

— Переполох? Думаешь, они с голыми руками отправляются? У них небось всякой заразы хватает. Затронь-ка их сейчас, так вот эдак мирненько не подались бы… А скажем, если бы из нас один кто был, так и ружье не помогло — и не подумали бы удирать.

— Не, ружье надо брать. Как ни говори, а все-таки весь день на реке… Хоть бы для вида… Пусть валяется в лодке.

— Ружья-смужья… Все это лишнее для нашей работы. Лодка и без того перегружена. Обложились, как цыгане, всякими шмотками — и не до бобров.

Помаленьку укладываемся. Ручкой весла я поддеваю за ребрины ловушки, выуживаю их из воды. Мы умышленно топим ловушки, чтобы не так бросались в глаза случайному прохожему.

Вскоре Джульбарс что-то учуял, и мы тотчас же останавливаемся. Я внимательно осмотрел подводный берег — норы чистенькие, свеженькие! Дно реки даже светится, ярко-изжелта-сиреневое, — будто бы там горит какая-то необыкновенная электролампочка. Нор несколько — и все они одна возле другой. От них, как стоки, идут на середину реки утрамбованные канавки — углубленные выходы-стежки.

Чтобы обойтись без лишнего шума и плеска, отец остался на берегу, а мне поручил обставлять норы. Хотелось не подкачать, оправдать доверие. Да и кому же, как не мне, осваивать такие обязанности — только мне и полагалось, так как лодку я гнать еще не умел. Какое гнать — я выбился бы из сил на первом километре! Собаку водить? По силе, конечно, зато бобра выгнать из норы не такое уж легкое дело. А отец наловчился — лежку сразу же найдет, и пошло-поехало…

Перед тем как гнать бобров, отец все же проверил мою работу. А потом только распорядился:

— Ну, глядите там, начинаю пугать…

Сомов сидел на корме. Я — на носу лодки. Для подмены осталось еще две ловушки. Следим. Окоренные древки, или, как мы их еще называем, цепки, торчат из воды; концы их лежат на борту лодки. Цепки эти толстыми — с комля — концами прикручены к ловушкам. Я обхватил руками те, что ближе ко мне, держу. Так надежнее — сразу же почувствуешь бобра, как он только затронет ловушку.

Сомов вдруг заерзал в лодке. Гляжу на него. Он показывает пальцем на ловушки, шепчет:

— Дергает, дергает… — И прислушивается. — Трясет! В ловушку не вмещается — большой очень!

Под его рукой цепок ходит ходуном. А он медлит, все прислушивается — боится, как бы не ошибиться.

— Дядька Иван, тащите бобра! — кричу ему и тут же сам спохватываюсь: в моих ловушках тоже бобр!

Почти одновременно вытащили в лодку бобров. Черные. Воинственные.

Покуда Сомов закидывал запасную ловушку, его бобр чуть не удрал: оттянул передними лапами дверцу и начал уже просовываться вон. Пружина в дверце была тугая, но не заметь я вовремя, промедли — и зверь, конечно, юркнул бы в воду.

Берег крутой, заросший зеленью. Много ежевики и особенно крапивы. Вьется по лозе дикий хмель; качается на лозовой ветке трясогузка. Блестит, слепит глаза озерцо росы, что собралось на выгнутом, как пригоршни, листочке молодой ольхи. Джульбарс боится крапивы, трет лапой нос. Отец растеребливает ему лаз: топчет крапиву ногами, сбивает щупом ее жгучие листья.

— Тут у них апартаменты, — говорит отец. — Лежек много. Проломы все старые. Значит, живут бобры тут, и давно живут. В такой дурман даже коровы не лезут, боятся крапивы. А они, коровы-то, и портят бобровые лежки. Они же настырные, козы и те позавидовать могут их настырности… Но тут проломов, видите, нету.

Как бы крапива ни сдерживала Джульбарса, а он все-таки принюхивается, ищет — чует, значит, бобров. Вот копнул лапой раз, другой и опять нюхает.

— Дай помогу, дай… — подступается отец.

Джульбарс отходит, ждет. И как только щуп проваливается в нору, откуда густо понесло бобровым запахом, собака начинает нервничать, бросается к проколине и начинает азартно копать лапами землю. Отец просит отойти, но собака не слушается: земля из-под ее когтей залетает даже в лодку.

Сомов смеется:

— Ого! Вот это шпарит! Вот это азарт!

Отец неожиданно — диво дивное! — проваливается в нору обеими ногами. Крапива острекает ему лицо, руку.

— Ну и жгучка — печет как! — и спохватывается, пробует выбраться из норы, но это ему не сразу удается. Он все еще обламывает крапиву, наконец подзывает Джульбарса: — Давай-ка, профессор, тут понюхай…

Джульбарс скрылся в проломе.

— Что там, Герасим? — спрашивает Сомов из лодки.

— Я же говорю: апартаменты! Караульте! Собака полезла вверх куда-то, могут сейчас встретиться… — Отец с трудом вылазит из пролома. Как раз где-то в глубине, далеко от берега, забрехал Джульбарс. — Дайте мне ловушку, перекрою нору от воды, дайте!.. Не медлите, слышите?! Дайте мне ловушку! Скорей!

— Нет запасной, все заняты, — говорю я. — Пускай на воду идет — быстрее, может, поймаем.

— Или удерет, — добавляет отец.

Действительно, бобр вскоре соскользнул, как с печи все равно, откуда-то сверху и шлепнулся на воду. Мгновение — и он уже в ловушке.

Отец видел бобра, рассказывает:

— Ну и летел — клубком катился! Вот так нагнал страху Джульбарс — не иначе, встретились… — и смеется.

Джульбарс все еще лаял. Неужто еще бобр есть? Если так, то будем ждать.

Знойный день, тихий. Хорошо пьется вода.