На бобровых тонях

ТРОЕ СУТОК НА БАЗЕ

Машина пришла за нами, как мы и ожидали, через день. Приехал только Петька, а Малинин не смог — он действительно был по уши завален делами.

Уговорились так: Сомов гонит лодку в свою деревню (сам напросился), а мы грузимся — и в Чериков. Отец, конечно, надеялся на лодку Сомова, если не найдем другой. Сомов согласен, готов дать нам свою лодку. Да что лодка в сравнении с собакой — Джульбарсом… Лодку найти проще. А вот где взять собаку? Теперь-то уж мы знаем, что значит для бобролова хорошая собака — такая вот, как Джульбарс. Попробуем, конечно, выучить Пирата. Да получится ли что? Вряд ли будет из него толк — очень уж равнодушно-безучастен он к бобрам. А ведь самый возраст: как раз три года исполнилось — только бы, кажется, и начинать ему свою охотничью карьеру…

Немилосердно палило солнце. В такую жару нельзя везти бобров, нужно переждать, когда хоть немного спадет дневная духота. И это не выдумка. Это необходимость, подсказанная практикой. Бобры должны быть доставлены на базу здоровыми. Хотя, к сожалению, не всегда такое удается. Чаще всего перегреваются бобры во время ловли, когда сидят в ловушках, а лодка снует не у берега в лозняках, а на солнцепеке.

…В Чериков приехали в сумерках. Рабочие базы, Галя и Лора, уже принялись поить бобров.

Галя совсем еще девчонка. В прошлом году она окончила девять классов. Завербовалась было в Карелию, на лесоразработки, но мать удержала ее при себе — хотела, чтобы дочка дальше училась. На базе Галя работает с первых дней ее основания. Теперь надеется до занятий в школе вернуться из командировки — она вместе с Лорой и Володей Братченко будет сопровождать бобров.

Галин голосок слышен повсюду: то она восхищается бобрами, то спорит о чем-то с Володей, то донимает своими шутками молчаливую Лору.

— Посмотри, Лорка, какой смешной бобр!.. На тебя похож! Точная копия — капелька в капельку! — и заливается смехом.

— Ветреница ты, — отзывается Лора. — Уши ты мне прожужжала, пустозвонка. Скорей бы уж окончилось все это… Знай: с тобой никогда больше не стану вместе работать — это мне наука!

У Лоры щеки и лоб усеяны веснушками. Правда, это ее не печалит. Веснушки ей как раз к лицу. И она, наверно, знает это. Однажды девчата поссорились. Галя обозвала свою напарницу жабой… Тут уж Лора не смолчала.

— Услышу еще раз, и знаешь, что я сделаю? Знаешь?! — гневно спрашивала, а заодно и грозилась она. — Я тебе космы живьем повыдергиваю! Язык твой досужий вырву и иголкой исколю! Ты у меня попомнишь жабу…

Галя еще пуще смеялась.

— Ой, здорово ты говоришь, Лорка, и потешно… Да я на тебя бобра ночью напущу, вот увидишь!.. — И снова весело раскатывался ее звонкий смех.

Порядок на базе отменный. Все прибрано, подметено — не узнать базы. А еще — ну и ну! — столько клеток. И в каждой два, а то и три-четыре бобра — это если с молодыми. Теперь и мы своих присоединили: всех стало 69. Вот оно, то необходимое количество бобров для последней отправки в Сибирь.

Мне нравится буквально всё: и чердак с сеном, где отдыхают сотрудники базы, и шеренги новеньких бочек-осиновок (где их столько набрали?), доверху наполненных порубленной лозой и осиной. Все это мокнет в воде, чтоб потом аппетитнее грызлось бобрами. Тут же, у бочек, стоит на ящике незавязанный мешок, полный белых, с изюмом, сухариков. Бобрята не очень-то любят сушеную сдобу — им побольше подавай молодой вербы да осины — витамины. А сухарики эти сами ешьте!..

Поздно вечером приехал из Кричева Малинин.

Все, как он сказал, улажено — через день отправка бобров.

— Вот молодцы, вот догадливые! — радовался он. — А я уж думал, как мне быть одному. А тут и помощнички объявились надежные! Завтра, значит, кольцевать бобров будем. На день работы. — Малинин подмигнул отцу. — Обогнали вы всех — тридцать девять бобров добыли для этой отправки. Выходит, недаром старались. — Он включил электрический фонарик, навел пучок света на двор. — Купил вот себе забаву…

— Больно велика радость, что ты купил. — Отец старается быть серьезным. — Вот кабы ты мне купил для зажигалки камушки да похвалился…

— Чего ж ты не сказал раньше? Подожди, а те, что я привозил, истерлись разве?

— Они ж бракованные какие-то: чиркнешь раз-другой — и один только пшик получается.

Мы смеемся. Малинин оправдывается:

— Отсырели, значит… Надо было подсушить.

— И я так думал. Но ничего с подсушкой не получилось. Положил на сковородку, так они только — пшик-пшик — шпокали, как капсули… Нет, не отсырели, а такими их у нас сделали. Серка не та… Помню, Витька Федоров привез мне из Германии — вот были камушки, не чета твоим… Почти два года пользовался.

— Подумаешь, беда какая, — смеется Малинин. — Спички есть.

— Спички-то, конечно, есть… Но мне удобнее все ж зажигалкой.

— A-а, да… — Малинин обнял отца рукой за плечи. — Эх, достанем и камушки — не проблема! Пошли-ка спать…

Улеглись на чердаке, на сене. Да какой там сон! Едва только затихли наши голоса, как разбушевались бобры. Сарай и двор просто-таки гремели; там, где стояли клетки с бобрами, без конца бормотало, скреблось, стучало, фыркало… Сумасшедшая какофония! И все ж мы заснули…

Утром разбудила нас Галя.

Я чуть приоткрыл глаза и увидел ее белую косынку, каким-то чудом удерживающуюся на макушке, да черные густые брови.

— Кирилл Александрович, бобра принесли, слышите?! — Она подождала немного, но никто из нас даже не пошевелился. — Да проснитесь же вы, бобры!.. Ну и спите, спите! — обиделась она и спустилась с лестницы.

Малинин пошевелился. Он сбросил с себя плед, потянулся.

— Сколько там на твоих архиерейских? — спросил он меня. Как-то вот догадался, что я тоже не сплю, а может, и он видел Галю?

Я приподнялся, полез в карман за часами, но там их не оказалось. Рылся долго в своих карманах, словно искал что-то совсем маленькое — маковое зернышко будто.

— Потерял ты их, что ли? — удивился Малинин. — Герасим, сынок твой девчатам часы подарил! — начал насмехаться.

— В сене поищи, под собой, — ворочаясь, советует отец. — Да не подымай сено, не тряси, а то соскользнут на пол… Где-нибудь тут должны быть… Говорил же я тебе, чтоб прицепил шнурок, а ты, пентюх, не послушал отца!..

Слез я вниз. Вот они где, часы мои: лежат на цементном полу — провалились сквозь редкий настил потолка. Обе крышки отлетели в сторону. Собрал, приладил крышки, но что толку — часы не тикали.

— Конец моим архиерейским, — сказал я удрученно, — упали с чердака, разбились… Так что, тата, придется новые часы покупать, но теперь уж только наручные.

— Коли так будешь беречь, то лучше по солнцу время узнавать — дешевле обойдется. — Видать, что отец сердится. — Безалаберный ты, как я вижу… Еще совсем новые часы, а ты их прикончил.

— Там не иначе, как маятник поломался. Можно поставить другой… — успокаивает отца Малинин. Нога его ищет, нащупывает планку лестницы.

Я выбрался из сарая. Только вышел за ворота, как наткнулся на Галю.

— Там бобра привезли, — тревожилась Галя. — Поднялся Кирилл Александрович?

— Он сейчас идет… — И тут я заметил «гостя» с бобром, пошел к нему.

Это был старик. Он сидел на толстом бревне, лежавшем около бочек, и курил. Возле его ног — ватник, перевязанный лыком. Из ватника высовывался бобровый хвост. «Ничего себе бобролов!» — подумал я встревоженно и поскорее побежал за ловушкой. От сарая, отряхивая с пиджака труху, спешил Малинин.

— Кто бобра принес? — спросил он.

— Незнакомый, чужой.

— Фокусник! — Малинин быстрее зашагал.

Как только я принес ловушку, Малинин откинул с бобра ватник, подставил ловушку. Зверь потихоньку подался вперед.

— Смелей, горемыка, смелей!.. Не бойся, дурачок, муки твои кончились.

Малинин помогал зверю сунуться в ловушку — подталкивал в спину рукой.

Старик удовлетворенно косит глаза — следит за бобром и за движениями Малинина.

— Голыми руками взял бобра… Не то что вы — сетками да собаками. — И, не утерпев, справился: — Сколько же мне дадите за него?

— А сколько скажешь, столько и дадим, — спокойно отвечал Малинин.

— Ну, значится, когда при Польше, так много получалось, а в теперешнее время — не могу сказать… Все-таки как вы сами, а? А нет, то этак — злотых сто… Тьфу! Рублей сто жду от вас или на червонец какой поменьше… — и хитро усмехнулся, довольный собою.

— А чего это, дед, ты не в Польше, а здесь, на Соже, очутился? — спрашивает Малинин. — Да и мало просишь, — добавляет он. — Обычно мы даем по триста рублей. — Малинин осматривает бобра. Зверь тяжело дышит, глаза его заплыли гноем.

Я щупаю пальцами бобровый хвост. Он горячий и сухой — даже шелушится: температура, значит, высокая. Зверь болен.

— Так зачем это вы на речку? — волнуется старик, когда мы, забрав бобра, направились с базы на Сож.

— А чтобы не опоздать… Чтоб тебя, дед, выручить — от греха отвести. — Малинин поправил ловушку на плече, взял ее рукой половчее. — Выпустим, а то пропадет в неволе…

— Да что вы говорите? Бобра моего в речку обратно? Деньги ж, надеюсь, дадите какие? — всполошился дед. — Выходит, мне ловить нельзя, а вам можно?

— Нам — можно. А тебе же никто не разрешал, так?

— Ой, тут что-то не то… Хитрите вы, антихристы, нарочно хвостом виляете, чтоб заморочить мне голову… Я ведь, ей-богу, думал, что всем можно ловить да вам сдавать, а оно и тут с премудростями…

— Потому мы и не штрафуем, если все это так. Выпустим бобра на волю — и квиты!

— Ой, батюшки!.. Я же две ночи не спал, мерз две ночи, пока не подкараулил его…

— А при Польше, дед, тоже не спал? — донимает его Малинин.

— По-всякому было… И не спал — само ничего в руки не придет. Тогда же я украдкой ловил: ез[9] поставлю, частоколом реку перегорожу, сетку проволочную замаскирую — и бобр, когда жирует, забредет в мой ез ненароком, запутается и задохнется. Продам, бывало, мех, так ползимы с хлебом, спокоен…

— Где же ты жил при Польше, дед?

— У саменького Немана жил, на хуторе. А здесь, в Черикове, мой сын. Вот я к нему и перебрался. И дурака свалял. Не надо было мне свой хутор продавать. Теперь вот сижу у сына на шее — мешаю только. У него своя жизнь, новая…

— А этого бобра, дед, как поймал? — интересуется Малинин.

— В заводи… Воды там было воробью до хвоста — вся высохла почти что. Ходы остались с водой да канавки. Вот я ночью и подкараулил его. Он только из норы высунулся, а я на него — и фуфайкой накрыл! Вытащил, понятно, из воды, обвязал лыком…

— Ой, дед, не любишь ты зверя, дать бы тебе все-таки штраф!

— За деньги все можно невзлюбить: и зверя и человека, — пробормотал старик, замедляя шаг.

— Идемте с нами, идемте. Посмотрите, как этот ваш заморыш поплывет. — Малинин не хочет обижать деда. — Скажите мне только, — почему-то на «вы» начал он, — зачем вам столько денег, целых сто рублей?

— А кому деньги руки жгли? Кому они лишние были? — Дед насупился. — Вы или шутите со мной, или по-серьезному?

— Для чего ж мы несем зверя на речку? Наверно же, чтоб выпустить. Да и какой это бобр — он же едва дышит… Мы серьезно!

— Придумали, что заморыш… едва дышит. А все это, чтоб денег мне не дать.

— Хоть бы и здоровым был, выпустили б! От населения зверя не принимаем.