На бобровых тонях

НЕОЖИДАННОЕ ПИСЬМО

Его принесли как раз под вечер. Было оно адресовано отцу. А дома у нас так заведено: если пришло письмо, то читается оно обязательно вслух — чтоб слышали все, и обязательно, чтобы слышала мать. Отец, конечно, читать и писать умеет, но распечатывает письма не он, а кто-нибудь из нас, детей, — кто окажется под рукой. Он же и письмо читает, а случалось и так, что никого из нас не оказывалось дома, тогда мать забирала письмо и шутя шпыняла отца:

— Тоже мне грамотей нашелся!.. Окончил полкласса всего, шевелить научился губами — и уже не подступись, переписку ведет… Придут дети, вот мы и поглядим, от кого письмо. Может, знакомая какая пишет, недаром хвост трубой держишь…

На этот раз письмо прямо от почтальона попало в мои руки. Отца не было дома, он уже ушел на ферму сторожить колхозное стадо. И я спрятал письмо за пазуху: может, важное что, срочное — занесу сейчас же отцу, пусть прочтет.

— От кого письмо? — вышла вдруг из огорода мать. — Батьке?

— Из Славгорода… от Михалькова, — ответил я, потому как на конверте значился обратный адрес.

— Прочитай, — сказала мать коротко.

— Так это ж батьке пишут.

— Прочитай. — И мать подступилась ближе.

Я начал читать. Знаю: нехорошо, но что поделаешь.

— «Герасим Андреевич!

Ехал я к тебе, ехал, но, как видишь, не добрался. Надо же, когда свернули с шоссе, застряли. Дорога там совсем раскисла от весенних дождей. По-видимому, только на тракторе можно пробраться в вашу деревню. Но у нас, к сожалению, был не трактор, а всего лишь машина-полуторка. И мы, веришь, полдня буксовали, еле выкарабкались снова на шоссе…

Думаю, ты уже догадался, коль я так настоятельно хочу видеть своего охотника, то есть у меня к нему, стало быть, важное дело. И вправду пробирался к тебе я недаром. А вот с кем я всю эту неделю колесил, ни за что не догадаешься… Да что ж это я мариную тебя? Так и быть, признаюсь: бобров этим летом будем ловить! Да-да, бобров! И не удивляйся — это все правда. Откуда, спросишь, мне известно такое? А вот. Прибыл из самой Москвы представитель зоологической конторы Главного управления охотничьего хозяйства Малинин Кирилл Александрович. Контора эта обеспечивает дикими зверями и птицами все наши зверинцы, зоологические сады, парки и другие подобные учреждения… К нам же Малинин приехал для того, чтоб организовать, а потом и начать работы по реаклиматизации бобров, которых мы, выходит, и будем ловить. Ну как, радостные вести, а?!

Сейчас Малинин в Минске, согласовывает с республиканским начальством место отлова бобров. Повез он и список охотников, которых мы тут с ним наметили для этой работы. Включил я и тебя, Андреевич, в этот список. Так что готовься, будешь бригадиром. Тебе предназначается участок, куда входит Проня с притоками и близкими к ней болотами и озерами… И еще. Отлов начнется с 15 июля. К этому времени ты подготовь лодку и боброловецкие снасти. Конечно, подбери себе надежного напарника… Да не вздумай только отказываться — где же мне найти тогда такого бригадира, как ты? Словом, не сомневаюсь, что примешь мое предложение, ведь занятие это как раз по тебе, справишься, и ничего, что инвалид. А нет, бери себе тогда в помощники сына которого… Да смотри, чтоб и у него охотничий билет имелся, иначе не допустят к отлову. Вот и все. Будешь у нас тут — заходи, жду».

Письмо это, конечно же, надо поскорее показать отцу. Вряд ли он откажется от такой охоты… Наоборот, еще как обрадуется!

— Михалькову все время не сидится, словно червяк его какой точит… Вишь, теперь уже батьку твоего в челядники к себе подбивает, — начала мать недовольно. — Ох, чует мое сердце, накличет на наш двор беду этот Михальков… Не хватало еще, чтобы твой батька в пролобку[1] где ввалился, таскаясь по болотам да по озерам… Что они там себе думают, начальники? Бобров же нельзя ловить, зачем грех на душу брать?.. Вот пусть только батька твой согласится поехать на бобров, так я, не сойти мне с этого места, все брошу! Пальцем не пошевелю, ничегошеньки не стану по хозяйству делать…

Михалькова я знал давно. Он сколько раз заезжал к нам и в эту зиму, даже ночевал, когда готовил облаву на волков. Правда, тогда в нашем лесу волков не удалось обложить — вовремя убрались, почуяв беду. Выследили восьмерых спустя несколько дней, но уже за Сожем, и отец туда не ходил — далеко.

Должность председателя районного общества охотников и рыболовов Михальков занимал уже третий год. С отцом моим знаком был с довоенного времени — тогда еще Славгород назывался Пропойском…

На ферме отец колол дрова. Он должен был вскипятить воду в котле для утреннего пойла телятам. Письма не стал читать, а только спросил:

— От кого это? — и мимоходом взглянул на конверт. — Хм… Михальков… Хорошо, прочитаем. Схожу вот в хлев к коровам, погляжу, что там сегодня делается — может, опять плохо привязаны… Ну, справляйся тут с дровами. — И пошел.

Я взялся докалывать сосновые чурбачки.

Вернулся отец в сторожку через каких-нибудь полчаса. Вытер при входе свои кирзовые сапоги, прикрыл покрепче дверь, чтоб не открыло ветром, прошел к бачку с водой, повернул краник и, сняв шапку с черным меховым верхом, подставил под струйку рот — стал пить. Затем поднялся, закрутил краник, прошелся по сторожке, взглянул на дрова, которые я принес со двора и сложил возле печки.

— О-о, тут и на завтра еще останется, — и полез за печку.

Достал смолистую плашку, нащепал лучины, которую потом аккуратно уложил в печку, для подтопки наверх набросал дрова.

— Теперь зажжем — и спокойны… — Он задержал в руке и долго крутил суковатый кругляш, который я так и не осилил, не сумел расколоть. — Ты бы его вот тут, вдоль сучков… И не с комля надо колоть… Береза — та легче колется, а этот завитой суковатый кругляш с одного маху не расщепишь… Да не велика печаль, сгорит и так!

Отец отложил полено в сторону, достал из нагрудного кармана блестящую зажигалку и поджег смолистую подтопку.

— Который уж раз говорю Микитенку, чтобы сменил цепи. А он все мудрит-выгадывает: стянет проволокой звенья, зажмет клещами и снова надевает на шею корове. А та прямо задыхается на короткой цепи, вертит головой, покуда не лопнет эта его проволочка алюминиевая. Корова, понятно, и давай по всему хлеву бегать. Гоняйся потом за ней, лови ее, пройду рогатую… Сегодня Буржуйка оторвалась. А у нее ж не рога — вилы, того и гляди, пропорет какой-нибудь другой корове бок… Не-ет, так не дело мучиться. Разбазарил цепи, так пусть покупает новые, на то он и заведующий фермой… — И начал скручивать цигарку. — Ну, читай-ка письмо. Что там еще Михальков придумал? Может, на конференцию какую вызывает?..

— Нет, он про бобров пишет.

— Ну-ну, читай. — Прикурил самокрутку от огня, который начал охватывать дрова. — Читай. Новое что-то, если про бобров…

Я прочитал письмо. Притушив самокрутку, отец усмехнулся.

— Ну вот, видишь, друзья не забывают! Правда, отлов еще не скоро — почти два месяца ждать, — начал он издалека. — Что ж, будем готовиться. Покуда не поздно, попробуем, конечно, кое-чему научиться в этом деле. Придумать надо ловушку, испытать… Да и еще. Бобры бобрами, а волчицу как бы подкараулить — волчат надо забрать…

— А где ж мы лодку возьмем? — спросил я, так как это меня больше всего волновало.

— Лодку? А вот будем лозу драть да сушить… Заготовим, сдадим в магазин — и купим лодку!

— А можно лозу драть?

— Можно. Сегодня мне как раз об этом и говорил продавец. Просил даже, чтоб занялся лозой.

— А ежели Ива́нову взять? — вдруг предложил я свой вариант. (Нина наша недавно вышла замуж. Иван — муж ее, живет возле Сожа.)

— Ива́нову? Развалину такую? От нее же труха останется, коли погрузить на машину да протрясти сотню километров. Нам же небось придется вверх на Проню забираться. Там, говорят, бобра много… Нет уж! Или купим, или лучше сами смастерим. Хотя на этот сезон придется купить. А вот деньги… Где их добыть срочно, давай и подумаем с тобой. Значит, вчера я несколько рублей приглядел, но их надо взять. Давай-ка, сын, завтра, когда вернемся с охоты, помозгуем, а? Сагитируем Женю, Колю…

— Не раму ли ту вытащить надумали, где шершни? — спросил я.

— Ну да, ее. — Отец посмотрел на меня, улыбнулся, кивнул головой. — Не забыл, значит, как тебя шершень огрел в лоб? Надо же, я как раз гайку отбивал молотком, а тебе и показалось, будто молоток с ручки соскочил…

Такое забыть я, конечно, никак не мог — не зря ведь я тогда всех шершней выкурил. Что ж, и хорошо, что выкурил…

— Я даже придумал, как все сделать, — продолжал отец. — Главное, чтоб стронуть раму с места. Видал, какой я домкрат из МТС притащил? Для чего ж, по-твоему, он мне понадобился?.. Так вот, стоит только взяться, а там… взвалим раму на катки, и пойдет она как по маслу!.. — Отец поднял не расколотый мною кругляш и швырнул в печку. Рой искр обдал его руку. — Видишь, и колоть, выходит, не надо — сгорит! Тут все сгорит, только давай. Даже осиновый барсучок… — и засмеялся.

Я гляжу на него и не понимаю, почему «осиновый барсучок» и, потом, что это за барсучок такой — осиновый? Переспрашиваю, так как догадываюсь: тут что-то другое, что-то не так.

— Какой такой осиновый барсучок?

— А ты разве не знаешь? Спросил бы у Юдина… Хотя нет, он тебя не учил — Женьку.

— Ну и что?

— Что? Квартировал, значит, этот самый Юдин у Христинки. А учителям после войны не то что теперь — готовых дров не привозили, самим надо было заботиться. Я тогда лесником был. Иду Майданом, ружье за плечом. Слышу — залаяла собака. Прислушался — на человека лает. Прошел малость — встречаю Юдина. Он, значит, с топором. Спрашивает: «Андреевич, подскажи, где бы тут на растопку барсучок смолистый раздобыть?» А я давно присмотрел сухостоину, и как раз барсук на ней. Ладный такой, метра с два будет. Говорю ему: «А вот через дорогу направо, шагах в двадцати, здоровенная сухостоина стоит. Воз дров будет и смолы на месяц».

Юдин обрадовался, поблагодарил и пошел, как я сказал, направо, а я дальше в лес.

Воротился он домой и хвалится: «Лесник мне хорошего барсучка показал… Правда, без пилы измучился весь, ух как натюкался топором! А завтра коня возьму — дрова перевезу. Барсук хорош! Даже культяпка наросла — так перла смола из него… Отменный барсук, растопка будет что надо. На месяц хватит. Но так упарился, будто меня из духовки выволокли».

Христина обрадовалась: «Э-э нет! Мы этот барсучок на растопку не пустим. Керосин-то у нас весь вышел, и в лавке нету. Вот мы лучше его распилим, поколем меленько — и по одному поленцу жечь будем…»

Назавтра поглядела Христинка на «смолистый барсучок», что притащил квартирант, и… к полудню уж каждый в деревне знал, что Юдин с самого Майдана нес на себе осиновый лишаеватый телепень. Думал, смолистый, а не знал того, что осиновой смолы нет, что это лишайный нездоровый нарост — лес ведь тоже больной бывает.

Прибежала Христинка к нам и рассказывает, и все не верит мне — думает, что я пошутил над Юдиным. А тот, чудак, оказывается, не дошел до сухостоины, а набрел на сырую осину да и подумал, что это как раз и есть сухостоина.

Отец взял у меня письмо, сложил его пополам и спрятал в нагрудный карман.