На бобровых тонях

ВОЗЛЕ ПАРОМА

Проснулся я, когда завтрак был уже готов (кухарил Иван, его черед). Помешивая деревянной ложкой вермишелевый суп, он бормотал себе под нос знакомую песню о трех танкистах.

Отца не было. Я знал, что он сейчас где-нибудь в лугах, выискивает бобровые озера. Признаться, не помню еще ни одного утра, чтоб так вот проснулся, а отец лежал или сидел в ожидании завтрака. Впрочем, и сегодня он, вижу, немало поработал… Пока Иван кашеварил, отец принес из лозняка отменную «кривую» — упругую, с выгибом возле комля, длинную хворостину, взамен той, которую мы где-то забыли. «Кривая — одно из необходимых орудий труда бобролова. В нашей бригаде «кривая» принадлежит только мне. Она, если можно так сказать, мои глаза и руки. Особенно теперь, когда вода мутная от частых дождей и дно реки не просматривается.

У каждого из нас как-то уж сами по себе определились обязанности. Отец с Шариком обследует берег. Их задача: почуять бобра и предупредить меня. Иван должен, ничем не нарушая тишину, вести лодку плавно и тихо, а я тем временем обязан обследовать незаменимой «кривой» подводный берег реки — как бы «прочитать» и выявить все его тайны, отыскать замаскированные входы в бобровые хоромы. А потом так их перекрыть, чтобы ни один бобр не миновал ловушки, не отбил ее в сторону. Всех ловушек двенадцать. Столько можно поместить в лодке. Но обычно бывает так, что пять-шесть ловушек заняты — в них отловленные бобры, за которыми машина, скажем, придет на другой, а то и на третий день. И мне приходится мудрить, комбинировать, обходиться двумя-тремя ловушками, а то и одной… Надеяться на успех можно после того только, когда окончательно уверишься, что все бобровые «проспекты» и тайники перекрыты и что деваться ему уже некуда…

Завтрак готов. Но я пока не стал есть, решил искупаться. Прыгнул с берега в Сож — назло Ивану, можно сказать. Он ведь никогда еще, как я знаю, вот так, по своей воле, не купался, хотя и вырос на воде и теперь весь день тоже на реке. Он такой. Даже когда блесну зацепит за корягу, то скорее оборвет ее, чем полезет в воду, чтоб достать. Перевел было все блесны Малинина, и теперь тот уже не оставляет спиннинг, забирает с собой.

Сож очаровал меня. Над голубой таинственно-трепетной гладью кудрявится сизый туман, окутывает наклоненные над рекой вербы, цепляется за вершины прибрежных кряжистых дубков. Густой веер солнечных лучей напоминает золотые струйки тихого, беззвучно-очистительного дождя…

Вскоре я услышал мерный звук мотора. Этот звук постепенно нарастает и переходит в рокот — и чем ближе, тем более резкий, неотступно-настойчивый.

— Кончай купаться, вылезай! — говорит мне отец, идучи по краю надречного глинистого обрыва.

Что ж, если уж он говорит так, значит, надо думать, есть у него какой-то интересный план, которым сейчас вот и поделится с нами. Мы примем этот план как должное и обязательное. И не более чем через полчаса постараемся быть готовыми на любые переходы — это если отец разведал озеришко с бобрами и надо отправляться туда без лодки.

— Разварилась что-то твоя вермишель, Иван, — наливая в миску суп, говорит отец. — Затирку ты сегодня готовил или что? К тому же суп холодный…

— Где ж вы слонялись полдня? — лежа, с ленцой спрашивает Иван. — На все есть своя пора… — Сам он, конечно, давно уже поел и даже покурить успел.

Мимо нашего бивака протарахтела вверх по реке лодка бакенщика. Иван — что это с ним? — даже пробежал чуть по берегу, не отрывая глаз от лодки. Вернулся и сказал:

— Точно такой мотор у брательника моего… Магнето бы только — и будет моторка!

— Магнето? Так оно есть у нас. Валяется в погребне[10]. Разве не видел? Правда, контакты сбитые, но их легко заменить.

— Серьезно?! Тогда считайте, что мотор есть! Винт я сам сделаю — отолью из алюминия. — Иван спустился к воде, прошел в лодку, сел на корме и все прикидывал, как и где прилаживать мотор. — Вот что, — начал он, — отпустите меня домой — через два дня мотор привезу.

— Можно, конечно… Но чтоб с пустыми руками не возвращался! — Отец, оказывается, тоже верит в Иванову затею. — Значит, быть нашей лодке моторной, да?

— Так я могу отчаливать? — не терпится Ивану. Он вышел из лодки, стал у костра. — Сегодня и дома буду… А завтра в Чериков съезжу к брательнику, мотор заберу.

— Не-ет, так не пойдет, — возражает отец. — Сначала мы оббомбим озеро, которое я наглядел, а уж там, когда Малинин подъедет, посмотрим, что делать дальше. Ежели десяток ден каких осталось поболтаться, то и без мотора управимся. А на следующий год сообразим мотор — и все бобры наши! Пусть вот Малинин приедет, узнаем, сколько на базе бобров и сколько еще надо ловить, чтоб на отправку хватило, а тогда и станем планировать… Малинин с нами будет, а ты с Петькой мотором займешься, так?

— Пусть себе и так… — упал духом Иван. — Только сейчас я не сяду рулевым, пока не поставлю в лодку мотор, — сказал он, как отрезал.

— Об этом лучше вечерком поговорим, не горячись… А теперь — айда! — дает команду отец. — Недалечко отсюда паром, там мы и оставим лодку со своими шмотками. И Малинин не минует, ежели на озере задержимся. Паромщика предупредим — он ему и скажет, где будем.

Отец не сел в лодку, пошел пешком к парому.

Иван все-таки решил остаться верным себе:

— Ну, теперь вези меня, а я тебя — когда поставлю мотор… С ветерком буду катать! И только не сердись — по течению и щепка плывет… — Он явно насмехался надо мной, думал, что я не справлюсь с лодкой.

Я уселся на корму.

Тихо, но лодку гоню. Течение, правда, помогает. Иван полулежит в носовой части лодки на брезенте и размышляет:

— Вот увидишь, мотор достану. Не удастся свой собрать, так у Яшки Рубана тарахтелку его заберу. Ему этим летом она все равно не понадобится.

— А где же его лодка? Была ведь, кажется, и неплохая… — спрашиваю у Ивана.

— Была да сплыла… За Старой Толкачевкой нашел он ее с прорубленным днищем. Кто-то здорово поиздевался… — Иван получше улегся на брезент, закинул руки за голову. — Эх, с мотором заживем мы здесь!..

Отец, пока мы плыли, пожалуй, вволю наговорился с паромщиком. Они сидели возле шалаша, покрытого порыжелым сеном, курили.

Причалил я как раз там, где паромщик берет воду. Склон берега отлогий. Иван спрыгнул на берег, лодку втащил как можно дальше на сушу, чтоб при разгрузке не так качалась.

Вскоре он надумал поить бобров.

— Может, мы поздно вернемся… А так вот попьют — и пусть себе радуются…

Я выкопал невдалеке от шалашика продолговатую яму. Поместили в нее всех шесть бобров; поставили ловушка к ловушке, укрыли сверху ветвями, хворостом и сеном — спрятали зверьков от солнца и дождя.

Паромщик со вставным глазом и беспалой рукой (конечно же, послевоенный «минер», о чем он — я слышал краем уха — и рассказывал отцу) то и дело обращался к нам:

— Хлопцы, походим на танцы, а?

— Походим! — весело отзывался Иван.

Я незаметно разглядываю паромщика. Из левой глазницы, где сидит искусственный глаз с голубоватым зрачком, ежеминутно катятся слезы — одна за одной, как бусинки. Паромщик терпеливо вытирает их платком, который не засовывает в карман, держит в руке.

Отец сочувствующе спрашивает:

— Чего ж это слеза так бежит? Непорядок с глазом — гляди, браток, покажись доктору…

— Обморгается. — Паромщик как-то беззаботно хохотнул: — Гых-ха-ха-а… — Потом признался: — Купаться вздумал, значит… Так глаз-то мой и выскользнул было, шельма, в реку. Упал между пустых раковинок — блестит, значит, перламутром переливается… Если бы в колдобине какой, где, скажем, стоячая вода. А в Соже, значит, на дне такая крутоверть, что ничегошеньки не разобрать… Ищу, ищу — а нету! Тогда, правда, как-то удачно нырнул — нашел. Достал свой бинокль!..