Орнейские хроники

Часть 3. Сплетение дорог. Глава 1

«Лето 988 года Эры Странника выдалось жарким, и не только потому, что солнце щедро являло нам свой лик, но и постоянными стычками на северо-западном рубеже Альби. Пиррейские кланы, позабыв о полувековой договоренности, то и дело тревожили своими набегами селения, особенную же тревогу вызвало то, что после нападения на Аржуанские копи были обнаружены тела галейцев, переодетых пиррами. Галейский посланник, граф Моруа отрицал любую причастность галейской армии к сему недружественному шагу, списывая все на обычный разбой, однако на Совете Равных было решено усилить гарнизоны приграничных крепостей и направить ноту королю Лодо...»

Гильем Лора, Летопись Альби

Месяц Летних Костров, 988 ЭС, Джинера

Белогрудый коломбо топтался по мозаичным плитам террасы, ворковал, красуясь перед подругой. А та не обращала на него внимания и деловито собирала крошки, бесстрашно подбираясь к самым ногам. Лара разломила миндальное печенье и кинула птицам. Самец оставил ритуал ухаживания и тоже принялся клевать подношение. Девушка чуть улыбнулась: недолго же длился любовный порыв.

Дуновение бриза донесло запах моря. Лара поднялась с резной деревянной скамьи, поставленной между вазонами с апельсиновыми деревцами, и подошла к балюстраде. С вершины Старой башни, самой высокой из четырех, было видно море. Полдень растекался зноем, над Джинерой повисла дымка. Черепичные крыши Читавеккья сбегали вниз, туда, где вовсю кипела жизнь Нижнего города и гавани. Но сюда, на Гранде-Коллину, доносился лишь отдаленный гул, почти не нарушающий безмятежный покой Палаццо д'Аурора. Впрочем, покой был нарушен приближающимися голосами, среди которых она узнала голос своей камеристки, Мануэлы. Коломбо, заполошно хлопая крыльями, метнулись ввысь.

— Лара, вот вы где! — раздался за спиной глубокий контральто. — Вас все обыскались.

Лара обернулась. Мачеха величественно плыла к ней во всем великолепии нового туалета. Изумрудное верхнее платье с распашной юбкой было отделано золотой тесьмой на рукавах и по подолу. Квадратный вырез лифа обрамляли кружева в тон нижней, молочно-белой юбки. В каштановых волосах поблескивали жемчужные нити; плечи и грудь прикрывала шифоновая вуаль. За ее спиной семенила растерянная камеристка.

— Простите, дона Эриния, что доставила вам хлопоты. Не знала, что я понадобилась...

— Никто не догадался, что вы на террасе Старой башни, — с мягким упреком сказала Эриния. Даже подьем по крутой лестнице не сбил ее дыхание, и не зажег румянца на аристократически бледном лице. Ее губы улыбались, но зеленые, кажущиеся еще ярче от цвета платья, глаза смотрели холодно: — Вернулся ваш отец.

Сердце радостно забилось: отец уехал в Альби два месяца назад и не послал ни одного гонца.

— Вернулся?! Когда же?

— Вы слишком увлечены созерцанием эфемерных далей. Разве вы не слышали переполох?

Лара передернула плечами: безупречная в манерах мачеха как никто другой могла заставить ее почувствовать себя неуютно.

— Я... задумалась. Благодарю, что сообщили мне. Где отец?

— Дон Винченцо будет ждать в кабинете, у него важное известие для вас.

Она шагнула в сторону, намереваясь обойти Эринию, но та остановила ее:

— Но не собираетесь же вы явиться к нему в подобном виде? Переоденьтесь, и пусть Мануэла причешет вас.

Хотя Лара не считала что ее скромное домашнее платье отец сочтет неподобающим, но пререкаться с мачехой и дать ей омрачить радость встречи не хотелось. Она присела и наклонила голову:

— Хорошо, дона Эриния.

Мануэла убирала под серебряную сеточку волосы, а Лара, сидя перед зеркалом, задумчиво разглядывала себя.

— Не тянет ли здесь, госпожа?

В зеркале Лара перехватила неуверенный взгляд девушки: Мануэлу приставили прислуживать ей в прошлом месяце, поскольку прежняя горничная собралась замуж. Дона Эриния неохотно отпустила расторопную Дженизу, однако робкая и тихая Мануэла нравилась Ларе больше ее болтливой предшественницы.

— У тебя хорошо получается, — подбодрила она горничную.

Но что за важное известие собирается сообщить ей отец? Отчего-то стало тревожно, и она встряхнула головой. Темные кудри рассыпались по плечам, и камеристка расстроенно охнула.

— Извини, Мануэла, — с сожалением сказала Лара, досадуя на себя. Теперь служанке придется начинать все с начала.

Наконец, едва замер мелодичный перезвон из часовой башни храма, возвестивший о наступлении часа вола*, Лара, в небесно-голубом наряде из креп-сатина подошла к дверям отцовского кабинета.

Створка была закрыта неплотно, и по доносящимся голосам девушка поняла, что дона Эриния уже внутри. А она-то думала, что сможет поговорить с отцом наедине!

Вздохнув, Лара взялась было за ручку, но застыла на месте, услышав голос мачехи:

— Не думаю, что нам следует медлить со свадьбой, Винченцо. Ларе миновала двадцать первая весна.

Свадьба? Ее свадьба?! Сердце замерло, потом зачастило. Между тем Эриния вкрадчиво продолжала:

— По Джинере гуляют слухи несмотря на все наши усилия. Это бросает тень на род. Того и гляди люди начнут судачить в открытую о...

— Довольно, Эриния, — прервал ее отец.

Лара закусила губы, слишком хорошо зная, что собиралась сказать мачеха. Несколько мгновений в кабинете было тихо, потом вновь заговорил отец:

— Людям свойственно болтать о том, в чем они не смыслят. Поспешность также неуместна.

— Никакой поспешности не будет. Понадобится самое малое месяц или даже два, чтобы подготовить приданое...

Девушка сглотнула, пытаясь справиться с собой, и решительно толкнула дверь.

— Папа!

Стоявший у окон дук Винченцо обернулся к ней, и ласковая улыбка появилась на его губах:

— Здравствуй, дорогая. Какая же у меня красавица.

Он шагнул к ней, раскрывая объятия, и Лара, как в детстве, подбежала и уткнулась лицом ему в грудь. Ей показалось, что отец вздохнул.

— Ах, дитя, — подала голос мачеха, — Скоро ты будешь счастлива...

Лара отстранилась. Дона Эриния сидела в кресле возле стола, прижимая кружевной платочек к глазам.

— Оставьте нас, Эриния, — ровным голосом произнес отец.

— Но...

— Позже вы обсудите с Ларой все необходимые вопросы.

Мачеха на миг утратила ледяное достоинство, позволив досаде проявится на лице, но тут же пропела:

— Как пожелаете, муж мой...

Выждав, когда жена уйдет, Винченцо спросил:

— Ты слышала наш разговор?

— Только пару фраз, — потупилась Лара.

— Присядь, — он указал на кресло, которое занимала Эриния, а сам сел напротив.

— Я не хотел, чтобы ты узнала вот так, но на все воля Странника.

Дочь кивнула, не поднимая головы, ее пальцы сминали ткань платья на коленях.

— Кто мой нареченный?

— Приближенный причепса альбийского. Полковник Раймон Оденар.

— Не альбиеец. Он дурен собой или стар?

— Неужели ты думаешь, что я отдам единственную дочь за урода или старца? Сьер Оденар родом из Ноорна. Ему тридцать четыре года и Эрнан Альбийский охарактеризовал его как человека достойного и благородной внешности. Но я вижу, что ты не рада.

— Отец, зачем мне уезжать от вас? — дочь подняла на него блестящие от слез глаза.

— Дитя мое, покинуть, когда придет срок, отеческий дом — удел всех девушек, — дук улыбнулся: — Не в обитель же сестер Странника ты собралась?

— Возможно, это было бы лучшим выбором для меня. Вы же не сказали месьеру принчепсу о... моих особенностях? — прошептала Лара.

Тьма раздери Эринию и ее длинный язык! Девочка услышала больше, чем он полагал!

— Не говори ерунды, — тяжело произнес Винченцо. — Совпадение, пусть трагическое, но совпадение. Ты не одержимая, обряд доказал это. И магистр Аврелиан прилюдно подтвердил, что в тебе нет ни капли Тьмы. Но если ты продолжишь упорствовать, то можешь и в самом деле навлечь на себя беду. Особенно, когда окажешься в чужом краю.

— Поэтому...

Винченцо, теряя терпение, втянул в себя воздух, затем медленно выпустил его сквозь зубы и сухо сказал:

— Ты моя дочь. И ты будешь достойна имени Конти, ведь так? Ступай, Эриния желает обсудить с тобой ткани для новых платьев.

Дочь ушла, пряча слезы. Оставшись один, Винченцо раздраженно ударил кулаком по подлокотнику кресла и мысленно пожелал жене прикусить язык, да как следует! Затем встал и прошелся по кабинету взад-вперед. Меньше всего он хотел, чтобы разговор коснулся этой темы. Прошло много лет, но все случилось как будто вчера...

… Отец отправил его в Сахрейн, постигать искусство дипломатии в составе посольства Альянца. На невольничьем рынке Саэтты Винченцо увидел рабыню, что словно сошла с древней фрески. Огромные глаза глянули ему в душу, и он остолбенел, завороженный ее красотой. Ушлый купец заломил цену, вдвое превышавшую стоимость сильного раба, но молодой эррурский аристократ не стал торговаться.

Ревати привезли из отдаленного уголка Сахрейнского эмирата, она была одной из последних представительниц какого-то истребленного сынами пустыни народа. Разумеется, отец был недоволен глупой расточительностью отпрыска, и пришел в ярость, когда узнал, что тот собирается не просто дать волю девушке, но и жениться на ней. Неслыханный скандал!

Конти слабо улыбнулся и, подойдя к окнам, распахнул створки. Тогда у него впервые прорезался фамильный характер, а вернее — упрямство: он нашел жреца, согласившегося совершить тайный обряд. Отцу пришлось уступить и срочно придумать Ревати благородное происхождение.

...У нее была шкатулка с причудливой формы фигурками, выточенными из слоновьей кости. Она подолгу могла перебирать их, раскладывала в сложные комбинации или бросала наугад. И иногда вдруг советовала мужу отказаться от выгодного предложения или поверить в невероятные слухи. Поначалу Винченцо отмахивался, потом стал прислушиваться. Он не распространялся о необычном даре Ревати, но Джинера все равно знала,что жена молодого Конти якшается с неведомыми силами.

Он не обращал внимание на косые взгляды и шепотки и любил жену с пылом первого чувства. Любила ли его Ревати? Он был уверен, что да. Но временами он смотрел в ее черные глаза, и ему казалось, что он смотрит в глаза самой Ночи. Тогда он спрашивал себя, а так уж неправы те, кто считает ее ведьмой?

Лара настолько похожа на мать, что глядя на нее, Винченцо видел Ревати в юности. Но он не ожидал, что она унаследует способности матери. Впервые странности проявились, когда Ларе было шесть лет, незадолго до смерти Ревати. Девочку начали мучать кошмары, от которых она просыпалась, захлебываясь рыданиями.

«Ворон схватил маму когтями и унес!» — повторяла она.

На его встревоженные расспросы Ревати печально улыбалась и молчала. Она ни на что не жаловалась, лишь обручальный браслет с каждым днем становится все свободнее для ее запястья. Через месяц ее не стало.

Винченцо относил сны Лары к обостренному детскому чутью. Все-таки признаки болезни матери были очевидны. Да и после смерти Ревати кошмары прекратились. Но происшествие с Джулианой, дочерью одного из самых богатых джинерских негоциантов Иеронимо Моранды, взбудоражило весь город. Девочки ладили между собой и Джулиана часто гостила у них. Так было и в тот раз, пока юная Моранда случайно или из шалости не опрокинула флакончик с тушью на портрет, нарисованный Ларой.