Орнейские хроники

Глава 8

Ноги утопали в длинном ворсе пестрого ковра. Ковры в капитанской каюте были повсюду — на полу, на низкой и широкой кровати, и даже занавешивали переборки. Устав мерить каюту шагами, Лара села на прикроватный пуф и с тоской посмотрела вверх. Через люки, забранные мутным стеклом, проникал свет нового дня.

Вчера, после унизительного осмотра и ощупывания, которым ее подверг пожилой сахрейнец, бывший кем-то вроде лекаря у пиратов, она долго лежала прямо на полу, свернувшись в клубок и вздрагивая от стыда и отвращения. С палубы доносились громкие разговоры и хохот. Потом Лара услышала пронзительный крик Мануэлы. Она прижала ладони к ушам: ее могла бы ожидать та же участь, если бы капитан не рассчитывал получить за нее хорошие деньги в Саэтте. Но об отце она ничего не знала до сих пор и кляла себя за беспомощность и никчемность своих способностей...

Щелкнул замок и Лара быстро оглянулась. Вошедший в каюту капитан Зафир остановился и, уперев руки в бедра, принялся в упор разглядывать ее.

— Клянусь чреслами Сейдт Тахрира! Я почти жалею, что согласился на предложение твоего отца и обещал не прикасаться к тебе.

Отец жив! И ему удалось договориться с пиратом! Сердце забилось, Лара не сдержала прерывистого вздоха.

— Однако ты так хороша... Знаешь, есть различные способы, коими женщина может доставить удовольствие мужчине, не лишившись невинности...

Капитан гибким движением скользнул к ней. В горле разом пересохло. Лара быстро встала и прижалась спиной к переборке. Она должна держаться храбро и спокойно. Это станет ее защитой.

— Дарующий освобождение видит не только дела но и помыслы, — хрипло прошептала она. — Разве, утоляя свою страсть одним из тех... способов, ты, в своем воображении не представишь большего?

Склонив голову к плечу, Зафир с любопытством спросил:

— Откуда тебе известно о Нем, изнеженная дочь этррури?

— Я... — Лара на миг запнулась: и в самом деле откуда? Полузабытые рассказы матери, страшные сказки и предания о диковинных землях, которые она читала украдкой, пробравшись в отцовскую библиотеку? Как бы там ни было, похоже память подсказала ей верно. Она продолжила уже громче: — Я читала о великом и ужасающем боге Пустыни, боге ярости и битвы. Ему противны те, для кого вожделение сильнее слова.

Он рассмеялся:

— Маленькая северянка хочет быть смелой. Сейд Тахрир зрит дела и помыслы, но мы сейчас под крышей, куда его взор не проникает.

Он подошел вплотную и обвел указательным пальцем скулы и подбородок Лары, затем его палец скользнул к ее левой ключице с багровой царапиной, оставленной острием кинжала.

— Смелая...

— Тогда... клятва Ему не может считаться действительной! — выпалила Лара

— Клятва? — нахмурился Зафир.

— Ведь обряд принятия Его силы проходит в храме. Под крышей.

На лице капитана отразилось недоумение и напряженная работа мысли. Он убрал руку.

— Твой ум подобен уму змеи, северянка. И как змея, ты пытаешься извернуться. Но ты ошибаешься, и я докажу это тебе.

Ларе показалось, что в его голосе появилась нотка неуверенности. Зафир явно колебался, однако она всей кожей ощущала исходящую от него эманацию темной страсти.

«Будь как вода!» — пронеслось в голове. Она глубоко вдохнула и медленно выпустила воздух скозь полуоткрытые губы. Полноводная холодная река...

Зафир встряхнул головой и отступил.

— Предложение твоего отца слишком щедро, чтобы.... — пробормотал он. — Впрочем, в ожидании выкупа нам предстоит провести вместе много седмиц. И, как знать, вдруг за это время Сейд Тахрир призовет тебя, и изменит твой путь.

— Никому не ведома его судьба, — ответила Лара. — Но об одной судьбе позволь тебя спросить. Моя служанка, Мануэла. Что стало с ней?

Зафир ухмыльнулся:

— А ты что думаешь?

Лара не отвечала, продолжая твердо смотреть ему в глаза.

— Что же, я расскажу тебе. Жребий определил тех, кто стали ее мужьями на прошедшую ночь. Разве ты не слышала, как она славила Ие-Атал-Хаби, богиню страсти, в их крепких объятиях?

— Она... жива?

— Зачем она тебе? В Саэтте я найду для тебя служанку и не одну.

— Но...

— Хватит возражений и вопросов на сегодня, северянка, — с прорвавшимся раздражением отрезал капитан. — Думай о своей участи. И будь счастлива тем, что я держу тебя здесь, в своей каюте, а не трюме с крысами.

Он пошел к выходу и уже взялся за ручку двери, как снаружи, откуда-то сверху, раздалось:

— Алхалаку-у-у*!

Зафир бросился прочь из каюты, по палубе затопало множество ног, зазвучали громкие команды. И наконец все перекрыл пушечный залп.

* (сах) тревога

Стремительно вынырнувшая из-за мыса наперерез пиратам «Этансель» оказалась для тех полной неожиданностью. Либеросам благоприятствовало то, что они находились с наветренной стороны. Арно загодя приказал зарядить все двадцать восемь имеющихся на борту пушек. В кирасе и шлеме он стоял на юте, разглядывая неприятеля в подзорную трубу. Это был другая шебека, не та, что они преследовали накануне, и явно недавно побывавшая в бою — об этом свидетельствовали глубокие борозды и выбоины на корпусе, расщепленный в нескольких местах планшир и продранные паруса. «Эль-Хариша», «Акула» — вилась по борту вычурная сахрейнская вязь. А судя по тому, как глубоко корабль сидел в воде, его трюмы были полны.

— Уже награбили! — буркнул Микеле, плавно двигая колдершток.

Заметив их, пираты взялись за весла, чтобы развернуться бортом, но Брикасс не дал им такой возможности:

— Огонь!

Грохнули десять двенадцатифунтовых бортовых пушек, заряженных цепными ядрами. Крутящиеся в воздухе ядра ударили по фок-мачте и бушприту. Под тяжестью фока мачта, затрещав, надломилась и рухнула. Пираты с лихорадочной быстротой кинулись рубить перепутавшиеся снасти. С запозданием выстрелили погонные орудия. Арно почувствовал, как содрогнулся его корабль, получив несколько попаданий в корпус. Канониры спешно перезаряжали пушки правого борта. «Этансель», описав дугу, поравнялась с пиратской шебекой и вновь дала залп. Пираты ответили, по фальшборту застучала картечь, выбивая щепу, впиваясь в живую плоть, расцвечивая ярко-красным рубахи либеросов. Стон поднялся над шкафутом.

Однако перегруженная шебека, лишившись фок-мачты и с разбитым бушпритом маневрировала с трудом, и Брикасс, воспользовавшись медлительностью врага, скомандовал:

— Фордевинд! Кормовые орудия — огонь!

Грохнули четыре восьмифунтовых пушки, установленные на корме. Картечь смертоносным шквалом пронеслась по палубе пиратского корабля.

— Приготовиться к абордажу! Орудия левого борта — огонь!

От залпа — на этот раз ядрами — переломился реек грота и разметало весла. Шебека беспомощно закачалась на волнах.

— Микеле, веди на них! Стрелки — вперед!

Арно сбежал на шкафут, где ждала своего часа абордажная команда. Мушкетные выстрелы, яростные крики и стоны раненых слились в привычный гул, который он почти не слышал. Сахрейнцы, намеревающиеся дорого продать свои жизни — вот, что занимало его внимание. Борт «Эль-Харише» приближался.

«Что же, «Акула», найдется и на тебя гарпун!»

— На абордаж!

Взвились абордажные крючья с привязанными к ним канатами и с глухим звуком вонзились в обшивку. Увлекая за собой либеросов, Арно ринулся на пиратов.

… Пираты, зная, какая судьба их ждет, обычно пощады не просили и не стремились сдаваться в плен, но в этот раз сражение отличала особенная ожесточенность. Арно заметил вожака и стал прорубаться к нему. Сахрейнец тоже заметил его и поманил к себе. Теснота палубы и общая свалка не позволяли им сойтись в настоящем поединке. Арно почти не обращал внимания на полученные вскользь удары, пришедшиеся в кирасу, или мелкие порезы, удерживая в поле зрения пиратского капитана. Сахрейнец был вертким и сильным; сабир так и мелькал в его руке. Полоснув по животу одного из либеросов, он прыжком оказался перед Арно. И едва не достал его, упав на колено и попытавшись ударить в пах. Арно сумел отбить его клинок и молниеносно контратаковал, не давая сахрейнцу опомниться. Ощутив прикосновение стали к шее, тот оскалился, с ненавистью глядя на врага.

— Передавай привет Сейд Тахриру! — процедил Арно и резко дернул шпагу на себя.

* * *

Орсала наблюдал за сражением с палубы. Сахрейнцы дрались отчаянно, даже когда погиб их капитан, однако удача была на стороне либеросов. Разумеется, Фальго приказал ему оставаться на «Этансель». Разумеется, он приказ нарушил. Окинув взглядом раненых, кому повезло быть не разорванными в клочья ядрами и изрешеченными картечью, он с циничностью, свойственной как медику, так и его собственным убеждениям, вынес вердикт, отделяя тех, у кого сохранялся шанс выжить. После чего поручил их заботе своих помощников. А сам, подхватив абордажный палаш, перепрыгнул на борт пиратской шебеки. Бой еще продолжался, но Джузе поймал себя на том, что ему даже нравится. Он будто ощущал и предвидел — атаки и парирования, кому умереть или жить. Разноцветные нити вились в темноте, а он парил над схваткой. Походя отбил палашом нацеленный ему в голову удар сабира, затем сам ударил другого пирата эфесом в лицо. И споткнулся, увидев двери капитанской каюты. Там был заслон, который он должен был устранить. Сломать двери не стоило труда, и он ворвался внутрь. И отшатнулся: омерзительный червь бросился в лицо. Орсала занес клинок. И опомнился. Перед ним стояла девушка, держа перед собой медный подсвечник. Откуда она тут взялась? Наложница, пленница? Раздумывать времени не было и он побормотал:

— Прошу меня извинить, госпожа... Мне... показалось.

Девушка не ответила, а он, потрясенный, метнулся прочь из каюты.

Звуки боя смолкли, наступил особый миг, когда сражение завершилось, но противники еще не осознали того. Словно незримый маятник замер в крайней точке, чтобы потом качнуться назад. Но Джузе чуял: они одержали победу. Он спустился в трюм и остановился, услышав не стон даже — а вздох. Как его слух, после грохота канонады, различил этот тихий звук? Он не знал.

— Ты... тоже… желаешь вкусить?

Еще одна девушка, хрупкая, в лохмотьях, которые едва прикрывали наготу, жалась к шпангоуту. Спутанные волосы падали на лицо, в огромных глазах плескал ужас, текучий, как живое серебро Эрминаля.

— Не желаю...

Глубоко внутри разорвалась до предела натянутая струна, и маятник пришел в равновесие. Джузе присел на корточки и протянул руку. Девушка отпрянула.

— Не бойся, — прошептал он с удивившей его самого уверенностью. — Никто больше не причинит тебе зла.