Иоаннида, или О Ливийской войне

Песнь IV

(ст. 1—211)

Нет мне радости вспоминать [даже одно] имя невыразимого тирана. Вы можете видеть, как ошеломляющее горе пронизывает меня до мозга костей и заставляет меня содрогаться. Рассудок мой в смятении, и я едва могу собраться, чтобы вспомнить большое число погибших командиров, припомнить беды мои и товарищей. Взбунтовавшиеся войска заставили наших испуганных воинов сдать знамена предателям[60]. Потребовалось бы долгое время, чтобы припомнить нашу катастрофу в деталях, но я хотя бы могу рассказать об основных действиях того противостояния довольно тщательно.

Полководец Гимер[61], защитник нашего осажденного города[62], оборонял со своими воинами его стены и высокие башни. Предательство заставило некоторых из его людей покинуть цитадель и перейти на службу к маврам. От имени главнокомандующего было написано письмо – правдоподобное, но содержащее, на самом деле, ложное известие, и отослано из столичного города[63]. Воин, этот новый Синон[64], вошел и объявил, что оно прислано от Иоанна[65]. Мы прочитали послание, сочиненное тираном, веря, что оно – от нашего главнокомандующего. В своем сообщении, высоко оценивая деятельность нашего полководца, он настоятельно требовал, чтобы мы выступили, встретились с ним на открытой равнине, дабы разрушить обильно возводимые маврами укрепления. Смутившись, командиры были обмануты, и мы отдали приказ выдвигать наши знамена. Быстрее ветра наш командующий выехал бесшумно и повел кавалерию сквозь сумрак ночи, чтобы присоединить свои знамена к союзническим так быстро, как только возможно. Даже [простые] воины переживали, что они действуют слишком медлительно. Подлейший Синон отправился впереди них, чтобы подготовить своих людей и их предательские [действия]. И вот, когда зловещий Феб заставил своих яростных коней подняться из холодных вод, их предательство стало явным. Тогда, увы, бедные глупцы, мы увидели знамена тирана, приближающиеся к нашим, и увидели диких мавров, бешено скачущих по равнине. Мы отступили в страхе, ибо кто мог противостоять им? Антала и разъяренный Стотза гнали наши испуганные части по полю. Не было пути к спасению. Плотные ряды врагов теснили и окружали наших обезумевших от страха людей. Смерть стояла у них перед глазами, и жестокая Фортуна отказала им в помощи. О, если хотя бы мертвые могли полечь посреди того поля с честью, если б только недостойный стыд оставался вдали от нашей армии! Но так случилось, что многие храбрые кони были принуждены скакать в бегстве через широкую равнину. Их копыта вторили пульсирующему сигналу рога, и дикий враг смял наших воинов, спустившись на них с гор. [Крепость] Цебар главенствовала [с] небольшим гарнизоном над равниной, и к ней-то наши несчастные разбитые войска и поворотили коней. В этой-то крепости и укрылась кавалерия вместе с разочарованными командирами, среди которых был и сам командующий. Мы не заботились о том, чтоб забаррикадировать ворота, но вместо этого держали наших лошадей в безопасности внутри, а сами образовали периметр для действия в пешем строю. Так мы отбили наступление врага на стены. Тогда, собрав множество людей, два тирана обрушились на нас. [Сначала] шла когорта лагуатанов, а за ними следовали наффуры, блистая оружием. В тот момент Стотза, полагая, что он сможет положить конец жестокой битве, влетел с обнаженным мечом меж [наших] рядов, словно яростная молния. Коварно направил он мавританских тварей прочь с поля боя и укротил их ярость, которую они выражали криками, полными коварства и злобы. Они отъехали, но двуличный негодяй, симулирующий мирные намерения, встал на высокий холм и привлек трепещущие сердца наших людей хитрыми словами. В одно и то же время он предсказывал гражданскую войну и убеждал и поощрял их принять в ней участие. Казалось, он присутствует везде – то угрожает, то убеждает. Охваченные ужасом, люди сложили оружие, быстро подбежали к коленям тирана и приветствовали его дружественными словами. Теперь командиры не могли обеспечить им спасение. Почему я должен повторять все это? Мы просили прощения; его тут же нам даровали. Мы заставили врагов поклясться их жизнями. Они так и сделали. Под давлением мы притворились, что будем служить негодным тиранам, и город Юстиниана[66] был сдан жестоким маврам, и судьба его была неопределенной. Впоследствии у меня представилась возможность повлиять моими словами на рассудок некоторых из товарищей. Матурий тоже внял разумному совету, и мы с ним решили направить их заблудшие души к нашим знаменам. Итак, люди согласились покинуть этот проклятый лагерь и попытаться бежать маленькими группками. Меня спасла дружественная тьма ночи, испуганного, в сопровождении небольшого отряда. Наконец я добрался до дома и увидел мою жену. Матурий тоже бежал, покинув вызывающего омерзение врага. Некоторые воины также последовали за ним, но те, которые пожелали, – остались. Что же касается города Юстиниана, он оказался открыт для ночного нападения. Некий дружественный [нам] житель, будучи не в силах выносить иго жестокого тирана, открыл ворота, совершив измену[67]. Так, знамена города вновь взвились на его стенах, но никто уже не осмеливался более собрать войско и вывести на открытую равнину, чтобы испытать силу врага. Не хотел наш командующий и доверять нашим союзникам, до тех пор пока был жив негодяй Стотза.

Пока обессиленная Африка пребывала в когтях этих огромных опасностей, море покрылось яркими парусами Ариовинда[68]. Местные были изумлены прибытием этого полководца, и устрашенные лагуатаны очистили землю. И, тем не менее, лучше б этот бездельник Ариовинд никогда не увидел бы финикийских алтарей[69], ибо с его прибытием Африку постигло еще большее несчастье, и, зажатая меж двух предводителей, она претерпевала дальнейшую бойню и жестокое опустошение[70]. Однажды установившаяся власть не имеет достаточно мудрости, чтобы вынести равного партнера. Никакой век никогда не порождал близкое по духу двоевластие. Сам пример наших предков учит нас. Когда сделан первый шаг, второй следует за ним. Члены следуют туда, куда направила их голова, а ветви приносят дереву надлежащий плод. До окончательного завершения творения мир [после своего возникновения] приносил большие урожаи[71], но не мог принадлежать двум правителям[72], да и Рим, величайшая из держав, освятивший свои новые стены пролитием родственной крови[73]. Ревность и смешение разделило воли наших соперничающих [полководцев], и каждый презирал равного и оставался с ним в натянутых отношениях. Государство распалось на две фракции, и каждая имела своего лидера. Один из этих [двоих] мог гордо считать себя первым в державе, но другой отказывался быть вторым. Африка лежала обнаженной варварским грабежом и плакала. Вандалы по приказу своих командиров и доблестного Иоанна[74] атаковали дикого врага, хотя тот и превосходил их в численности. [Вандалы] были разбиты, причем своей собственной мстительной партизанской тактикой. И однако же командовавший ими Иоанн снова воздвиг свои знамена и поскакал навстречу смерти на плотные ряды противника. Он полагался на собственную доблесть и, ведя в бой командиров, не боялся сцепиться с могучим чудовищным врагом, стоящим перед ним. Любовь, которую он отдал своей стране, вызывала презрение к ранам, которые могли причинить суровую смерть. Когда он увидел быстрое приближение своего дикого врага, он не побоялся стать лицом к лицу со смертью. Нет, он выставил знамена на равнине, облек доверием союзников и обратился к своим людям: «Презрение к жизни ради спасения нашей страны – вот что дает нам более великую жизнь. По закону Громовержца, смерть – судьба всего человеческого рода, которой не избежит никто, ибо так или иначе, но она нас настигнет. Но высшая слава почетной смерти – вот величайшее благословение и сладчайшая вещь, которую может пожелать человек. Враг перед нами, товарищи. Как долго нам избегать благородного труда войны? Как долго врагу смеяться над нами, считая нас трусами? Теперь время разобраться с тем, что нам угрожает, теперь нам потребуется доблесть – а ваша доблесть, люди мои, всегда была известна мне, равно как и верность. Восстаньте, граждане Рима, и, дабы получить достойную хвалу своей верности, сокрушите эти высокомерные народы! Избавьте своих командующих от стыда, который они чувствовали в прошлом! Предположите на мгновение, что мы хотим спастись бегством – и что? Этот враг попирает тех, кто бежит, убивая их, словно женщин. Нет, измените свое отношение, и удержите стыд далеко от наших теней после смерти. Я только желаю, чтобы эта тварь Стотза был сейчас передо мной, вызвал меня на поединок, и Фортуна предала б его мне! Или пусть наши груди будут рассечены взаимными ударами, и Фортуна похитит нас обоих, или же пусть мое жестокое копье пронзит тело тирана смертельной раной. И пусть я даже паду, если таков предназначенный мне рок, зато государство будет спасено от позора гражданской войны».

Пока он давал своим людям эти указания, смотрите, нечестивая линия массилов с их развевающимися враждебными знаменами обрушилась на них. Коварно, обманно заняли они свою позицию, растянувшуюся длинной линией вдоль текущей поблизости реки. Битва началась с потока крылатых стрел, и вонючие тела наших врагов были пронзены нашей крылатой сталью. Вражеское войско попятилось и повернуло своих коней, [двигаясь] через реку. Наш командующий последовал за ними и проворно пересек реку с отрядом тяжеловооруженных воинов. Не боясь ни опасности, ни смерти, он выбрал курс, с которого уже не вернулся, и атаковал врага. Он был как неистовый хищный лев, который терзает стада и свирепых быков. Одну жертву он обращает в бегство, другую убивает, и испуганное стадо рассеивается по всем направлениям, ибо и пастыри его бежали. Лев ярится на широких полях, зубы его окровавлены, он заламывает и жует свою добычу. Так наш храбрый полководец Иоанн храбро смешал ряды массилов, устилая равнину их телами. Когорта следом за ним делала то же, тесня бегущие колонны врагов и рубя их мечами. Подобно яростному огню молнии, наш командующий несся со своими товарищами по равнине и в возбуждении победы гнал убегавших мавров, словно [дичь] на охоте. Руки его разгорячились и покрылись кровью, и воин держал в своей деснице красный меч – и воина, и полководца. Но как печален, как ужасен был его злой жребий! О, тяжкое несчастье! Враги терпели поражение, и римская кавалерия растекалась своими подразделениями повсюду по полю, рубя их в час победы. Но внезапно этот безжалостный негодяй Стотза привел свои знамена в движение и показался посреди расположенной рядом долины. С ним ехали Гермоген, [оказавшийся] неблагодарным Римской державе, и Тавр. Отряд римлян – но не наших! – следовал за этими бунтовщиками, и вновь гражданская война обрекла нас обрушить друг на друга оружие с печально схожим уменьем. Родственные груди были атакованы, и тела рубили родственные руки. Великодушный Иоанн первым опознал знамена Стотзы и отважно выступил против них с согнутым луком [в руках]. Но его спутники оставили его, будучи не в силах даже видеть сумасшедшего предателя[75]. Иоанн же наложил стрелу на тетиву и, натянув лук со всей силы, выпустил ее. Стрела пронзила ногу крепкого военачальника, задела кость предводителя дикарей и достигла нежного костного мозга. Перья ее погрузились в плоть и окрасились кровью. Полилась кровь и запятнала его роскошные одежды, и Стотза, пронзенный и одолеваемый смертельной раной, [желая] бежать, поднял лошадь на дыбы. Умирая, он упал [с коня], товарищи подняли его и положили в тени густой листвы дерева.