Иоаннида, или О Ливийской войне

Песнь V

(ст. 1—98)

И вот враг шел рядом с врагом, знамя [развевалось] рядом с другим добротно установленным знаменем. Они схватили свои луки, достали оперенные стрелы из колчанов и потрясали копьями с железными наконечниками. Когда первые ряды преодолели расстояние между армиями, чужие воины прекратили дальнейшее наступление наших. Стоя твердо, они заставили остановиться наступающего врага, и в итоге наши ряды встали, натянув удила. Смотря на наше войско, наш враг Антала, сын Гуенфана, увидел полководца Иоанна среди его знамен и узнал его еще издалека. Он тогда проехал сквозь ряды своих вооруженных людей на башнеподобном коне и предстал перед глазами нашего великого полководца. Храбрый командующий, [считая, что его] вызывают [на поединок] этой демонстрацией оружия, выехал навстречу врагу. Его же противник немедленно повернул назад, потянув удила послушного коня. Тогда наш командующий воззвал к нему: «Куда ты бежишь, Антала? Вот к чему привели твои угрозы? Смотри, Иоанн на хилой лошадке выехал принять твой вызов. Почему ж ты так быстро поворотил? Пусть нас рассудит Тот, Кто движет небо и землю, Кто мечет молнию». Пока Иоанн подобными насмешками принуждал его к единоборству, мавр устыдился и в своем горе исчез в толпе воинов. Тогда внезапно, [при помощи] какого-то колдовского искусства, из центра линии войск мавров вырвался бык, которого Иерна, жрец и могучий предводитель вождей племен, намеревался принести в жертву Гурзилу Аммонийскому, и он стал первым предзнаменованием для его людей. Он метался меж двух армий с задранными длинными рогами в неуверенности, где он сможет пробить вражескую линию. Пока наши ряды в страхе попятились назад, он вломился в сиртские ряды и дико помчался к своему лагерю. Римский всадник последовал за ним, всадил под плечо трепещущее копье и уложил его на песок. Тогда грубым звуком затрубили сигнал к бою рога, и к небу вознесся внезапный шум смешавшихся голосов. Ярость нарастала по мере усиления воплей. Весь стоявший по округе лес эхом отразил шум [боя], посылая племенам обратно подражания разным языкам. Вот отряд мавров призвал Синифера и выкрикнул имя дикого Мастимана. «Мастиман», – ответило эхо. Там они призвали Гурзила – и «Гурзил» отразилось от пустот скал. С нашей стороны, римская армия привела небо в смущение своими голосами, подобными грому, и горы ответили грохотом сотрясенных колчанов. Где-то почтенный голос пропел и выкрикнул: «Пусть храбрые бьются во [славу] твоего оружия, Юстиниан, вдохновленные божественной силой Христа. Храни, Всемогущий Отец, правление нашего императора!» При звуке этого имени небеса содрогнулись, и земля сотряслась, леса застонали по горным хребтам, сотрясясь до самих макушек. Горы и озера издали нестройный стон. Земля, расшатав основы, затрепетала, и элементы всяк по-своему воздали хвалу Творцу.

Ко всему этому была добавлена сама ярость, и души людей разгорячились к войне. Они понукали своих лошадей и с силой метали один [вид] оружия за другим. Воистину даже солнечный свет померк от обилия копий, и темная ночь настала от [полета] их дротиков, и металлические [метательные] снаряды с обеих сторон отделили яркое небо над оружием от темени поля боя. Лязгающим мечам и щитам мешали стрелы, посылаемые поочередно то с одной, то с другой стороны. Наконец все небо, мрачное и темное, ощутило на себе вес могучих копий, и каждый раз, когда [такое] оружие металось, человек с той или иной стороны падал от полученной раны, ибо все прилетавшие [метательные] снаряды несли смерть. Но нежданная Фортуна правит битвой. Часто, когда оружие брошено [во врага], оно сталкивается с брошенным дротиком противника и, соединенное с подобным собственному весом, падает на равнину, так что Марсу приходится расплачиваться двумя ранами за случайный уход от одной. Некоторых бойцов сама смерть уже окрасила красным, и земля стала влажной от пролитой [на нее] крови. Воздух звенел от брошенных копий. Битва разгоралась, и кони страдали от людской бойни, барахтаясь [по земле]. Собравшись, сила нечестивцев мощно ударила с двух сторон, и [наши] люди, ослепленные суматохой и сумасшествием, подставляли груди под вражеское оружие. Так что порой воины, готовившиеся напасть на других, [сами] чувствовали сталь в собственных телах и испускали милую жизнь сквозь [полученные] раны.

Яростный Рицинарий бросился вперед, пробившись сквозь давящие массы врага. Он обратил в бегство вражеские ряды и знамена, убив Эйлимара, одного из первых, начавших бой, человека, который, будучи уверен в своем коне и полагаясь на своих воинов, храбро искал столкновения с римской армией. Великий герой столкнулся с ним и пронзил его хрустнувшую грудь сталью. Ломая ребра, он [буквально] вскрыл его тело и [давил] с такой силой, что копье вышло у [Эйлимара] из спины.

Тогда мазаки развернули своих коней в бегство, ибо были охвачены холодом ужаса. Отряд римлян последовал за ними и, гоня, заставил отступать. Скача галопом по равнинам в жарком преследовании, они одолели арьергард мавров и в не требующей усилий рубке избивали их войско во время [их] бегства. Но когда разбитая кавалерия [мавров] увидела перед собой стойкие ряды своей пехоты, доблесть вернулась в их сердца, и они повернули лошадей. Они вернулись галопом, оглашая поле дикими криками, и старались пробиться к центру сквозь мечи противников. Но наш главнокомандующий преградил им путь, сплотив еще больше людей и подбадривая их следующими словами: «Римские командиры, наше утешение и надежда государства, вы, которые так часто переносили труды войны, вы хотели битвы. Вот вам, наконец, и дарован такой случай. Со всей своей мощью отразите противника, [не дайте ему преодолеть] оставшееся расстояние. Благодаря этому единственному усилию мы обретем несомненную победу. Помните, что мы даруем великую честь нашим армиям, чья обязанность – прекращать войны, сокрушать гордые народы и обновлять радость, свойственную гражданам Римской державы».

(ст. 99—131)

Так он говорил и, в возбуждении хлестнув коня, проскакал из центра [войска] через [наши] ряды и с громким рычанием врубился в гущу врагов. Его храброе войско последовало за ним, подняв оружие. Все было скрыто [поднятой] пылью, и спускаемые с тетив стрелы железным ливнем падали на поле боя.

Первым делом наш полководец отправил в мир мертвых Мантисиана, срубив ему голову мечом. Никогда толстая шея воина не получала горшей раны! Обагрившись кровью, меч не застрял в кости. Голова человека лежала на траве, и ее глаза все еще были открыты, а его быстрый конь мчался галопом по равнине, неся тело [своего хозяина], из того места, где должна была быть голова, хлестала кровь. Затем полководец зарубил Лаумазана, нанеся крепкой сталью удар в висок. Кость была пробита, и меч ладно прошел сквозь мягкий мозг. Тогда, нацелившись на его шлем и мантилью, Иоанн разрубил надвое его лоб вместе с глазами и длинными локонами. Бросив с близкого расстояния дротик, он поразил быстрого коня Гварзутии. Его ясеневое древко задрожало под левым плечом животного, а теплое острие прошло сквозь тело и насквозь пронзило правую ногу всадника. Конь свалился от раны, и его падение сокрушило всадника, так что он лишился жизни под убийственным весом [животного]. Являя собой необоримую силу, наш полководец рассек пополам своим негнущимся лезвием Мандзеразена, так что тот [буквально] развалился надвое, и обе половины его тела упали. Затем, ударив по шее Иарта, Иоанн [также] отсек [ему] руку, сжимавшую оружие. Она все еще продолжала держать лезвие, в то время как сам человек упал хладным на траву, и отрубленная, еще била по земле, содрогаясь в спазме.

Мадзана, увидев, в какой смертельной для [врагов] горячке был Иоанн, бросился навстречу ему, отвел назад свою руку и приготовил копье к броску. Подъехав [ближе], он метнул оружие в полководца, осадил лошадь и повернул прочь. Но наш храбрый командир, невзирая на опасность, принял удар копья на щит и отразил его.

(ст. 132—192)

Бесстрашно бросился он на врага и поразил его. Хлынула кровь и запятнала зеленую траву, а тело человека осталось распростертым на поле.

Гардий увидел, как его могучий брат сражен раной, и вот, глядите, он рванулся вперед, готовый защитить его тело. Прикрывшись щитом и гордый своим оружием, он напал на командующего. Его уверенность в том, чего требовала честь, и горе из-за брата двигали им. Но даже, хоть он и прыгал взад-вперед, согнув бедра, дразня противника, его доспех был пробит, а сам он получил удар под ребра, так что древко затрепетало, а сам он оказался пригвожденным к песку. В то время как смерть одолевала его, Иоанн, доблестный герой, говорил ему: «Ради этого ли ты, несчастный человек, вышел против меня в своей мощи и невежестве? Или ты хотел составить компанию брату [в его путешествии]? Что ж, тогда твои желания исполнились, твоя судьба соединилась с его крепче, чем ты полагал, мой стойкий воин. Так вышло, что ты охотился за добычей и вместе с тем за смертью и теперь покидаешь Ливию вместе с братом».

Более он не медлил и, прямо сев в седле, с копьем наперевес напал на Куллана. Какое-то время он преследовал его, и мавританский всадник, в ужасе спасаясь от врага, рыскал в разные стороны. Но командующий в ярости следовал за ним, нацелив копье, и, наконец, пронзил его спину так, что кровь фонтаном брызнула на песок. И трупы падали на трупы, пока враг отступал по широкому полю боя. Ужас войны обратил лагуатанов вспять, и все их ряды дрогнули. Невиданной силы страх наполнил груди всех племен, ибо недруги чудились на нашего героя и бежали от него, преисполненные ужаса. Так гиганты трепетали пред Громовержцем, когда падали со сломанными шеями от ударов его молнии. Так войско троянцев бежало пред Ахиллом.

Когда Брутен увидел, что его люди выдавлены с поля боя и уже бегут, обратив спины [к врагу], что они сами распространяют странную панику, что армия, опрокинув знамена, отступает, и мавры в поисках спасения в ужасе спасаются в лагере, – то поверил, что и его жизнь стремится к концу, [но] издал громкий крик, сплотил им свои разрозненные части и повел их, хоть они и были преисполнены испуга, назад в бой с такими словами: «Что за жалкая вы орда, вы, которые прежде никогда не отступали, [потерпев] поражение! Что породило эту панику, гонящую теперь ваши отряды дрожащих беглецов? Разве может кто защитить себя бегством? Разве будете вы в безопасности в лагере, который уже угрожает взять гордое и торжествующее победу войско? Какой бой вас так ужаснул, что вы так бежите, мои стойкие лагуатаны? И ты, Австур, столь уверенный в своих горах, какой враг одолел тебя, что ты бежишь в таком страхе? Увы, негодные, вы не испытываете стыда, сдавая оставляемые вами поля? О, доблесть! О, сердца мужей! Вы и вправду хотите получить обратно бесплодную пустыню? Вы так рьяно бежите, чтоб увидеться с горячими [песками] Сиртов? О, кучка беглецов, вспомните былые войны ваших предков, их кровавые битвы и их благородную силу. Ваши предки били эту империю. Максимиан, хоть и обладал прекрасным скипетром Римской державы, не мог разбить наших дедов[92]. А теперь смотрите, сколь малыми силами простых людей Иоанн громит и уничтожает наши ряды. Пойдем же [лучше], в конце концов, на помощь [собственной] судьбе!»