Иоаннида, или О Ливийской войне

Песнь II

(ст. 1—84)

В последовавшие дни мавры, мстившие опустошением[25], были выдавлены из всего региона и в страхе своем были сокрушены противником, которому осмелились противостать. Они бежали в страхе и оставляли осажденные города. Их страх привел их в смешение, и потому они обрели убежище на горных высотах. Они выстроили и укрепили свои унылые хижины в лесах, а пустые [прежде] долины и склоны холмов были запружены их бесчисленными племенами. Далеко и широко покрыли они поля и извилистые реки. Соседняя земля была покрыта их сомкнутыми колоннами; горы и расположенные на них леса, чья густая листва представляла убежище, были застроены их хлипкими хижинами. Все звери ушли из тех мест из боязни охотничьих копий жестоких мавров; не могли они, бедные создания, избежать постигшей их великой напасти, и падали с пронзившим их оружием в груди. Нежные птицы не могли свить своих милых гнезд ни на самых высоких, ни на средних ветвях, ибо мавры поместили на деревья сплетенный тростник, чтоб сделать себе толстую крышу. Ни один горный пик не остался незанятым. Так же бывает, когда землю покрывает мороз и она [словно] лежит под облаком [снега]. Поля и горы и все деревья становятся белыми, и воздух скован в своем движении. Тогда привычный вид вещей устраняется частыми бурями, и звезды нельзя узнать в их созвездиях.

Какой поэт с изяществом и искусством выстроит для меня в порядок все эти народы и племена и так много битв? Ты, Юстиниан, милостиво научи меня всему и соедини меня с Музой и ее обольстительной сладостью. Пусть она настроит мою песнь, которая извивается от странных слов, ибо нужно пролаять такие скотские имена на варварском языке.

Спровоцированный смертью своего брата, Антала, вождь мавров, первый открыл военные действия. Когда-то он был подданным римского императорского двора, любимцем полководцев и верным другом наших вождей. Теперь же, яростный, словно демон, он занес свою преступную десницу и не прочь выступить на любой стороне, и, как смерч, ведет свои закованные в бронзу племена за добычей войны. Когда в Ливии воцарился было мир, он был верен [нам] и оставался таким целых десять лет. Увы, неверное суждение этого невежественного вождя породило такую войну и разожгло [вновь] такие пожары, которые уже казались потушенными! Сумасшествие войны, сначала робкое, пустило корни. Злоба стала причиной его вероломства и семенем огромной резни. Более яростный, чем когда-либо, он привел в движение злейшие племена Ливии и вверг весь мир в смешение тем кровопролитием, которое он учинил. За ним последовали фрексы – тесными рядами шли их связанные кровным родством отряды, высоко задрав свои гордые шеи, они приветствовали их вождя. Они были храбрым народом, закаленным в мощи и дикости буйства войны, наступали ли они пешим строем храбро на врага на поле битвы или же подгоняли пятками своих яростных коней. Из той же области был быстрый отряд кавалерии, поднявший оружие вместе с Сидифаном. Уверенно держась верхом, их дикий вождь проскакал посреди их рядов и затем непрестанно подгонял свою вооруженную фалангу. Он был таким человеком, которого еще никто не побеждал, и он со свистом несся теперь по той широкой равнине. Потом шли когорты синуздисов, спешившие в сражение, и с ними – кровожадные сильфаки, наффуры в своем безжалостном вооружении и дикие силкадинеты, которые в отдаленных узких горных долинах, покрытых лесами, подготовились к военным действиям, ужасным из-за их предательства. Они наведут смертельный страх на врага своими вылазками, охваченные храброй слепой яростью. Затем шли обители гурубских гор и зловещих долин, гор Меркурия и Иферы, покрытых дремучими лесами. С ними суровый Автилитен, не благороднее своего отца в храбрых делах, ехал, как боевой командир, никому не бывший верным товарищем. Он отпустил могучие поводья преступлений, дикарь, предав все вокруг себя огню, разоряя, убивая и захватывая наших пленных. За ними шли кочевники – сильваизаны и макары, безопасно живущие под сенью прикрывающего их утеса и строящие свои грубые хижины на высоких горных обрывах и в густых лесах. Быстрые кавны и сильзакты следовали далее, меж [землями] которых струит свои воды Вадара, струясь с высокого горного пика меж извилистых берегов и лугов, растекаясь по широким и ровным полям. Пришли на битву племена от Агалумна, воздвигающего свою вершину к облакам, и Макубия, достающего до самых звезд бескрайнего неба. Затем шли те, кого питает Саскар, оплетая толстым камышом жалкие снопы ячменя, растущего на тернистой земле. Из далеких земель собрались астрицы, анакутазуры, целианы и имакла. Мрачные воины, от ощетинившегося Зерсилия с его узкими полями и порочной Галлики, не теряли времени на сборы и покрылись долины нескончаемым потоком людей, шедших от питающего их Тиллибария, берущего свое начало на Талалатейских полях, и от Марты, матери всего зла, распространяющей свои пустынные земли до самого моря. Римские войска избегли бы зрелища тех печальных полей, не обрежь судьба, часто враждебная к лучшим, нитей их жизней. Таково, однако, Всевышний Отец, было Твое соизволение и исполнение Твоих повелений.

(ст. 85—311)

Посланник, отправленный в самые отдаленные районы Ливии, собрал эти непобедимые племена на битву далеко от их домов. Илагуаны, никогда прежде не бывшие завоеванными, собрались бесчисленными тысячами и, сметая все на своем пути, устрашили весь мир. За ними следовали дикие австуры, отпустив поводья своих лошадей и положившись на свою грубую силу, – австуры храбрые, вооруженные, бесчисленные. Австурский воин, колеблющийся, вступить ли ему в бой на открытой равнине, приведет с собой верблюдов, выстроит стены, выкопает рвы и расставит всякого рода скот защитным кольцом, чтоб запутать врага в этих препятствиях и сокрушить в его смешении[26]. Как раз в этот-то момент жестокие илагуаны бегут на бойню и режут ряды [воинов], пойманных в этих узких баррикадах. Тогда, неся опустошение, они [уже] в безопасности выходят на равнины, преследуют своего врага, тесня его возобновленным кровопролитием, в ярости проносясь сквозь нарушенные ряды противника. Также у них есть таран, орудие страшной войны, а палатки они воздвигают, ставя пред ними знамена. Это ужасное племя дерзких людей, сделавшихся храбрыми от своих бесчисленных побед, которые, вместе жестокие и нечестивые, никогда не удержатся от того, чтоб не начать войну. Они не боятся быть уничтоженными, хотя они вполне могли бы этого бояться, и еще будут справедливо и заслуженно горевать о том, что так долго предавались своему безумию. Ибо со временем храбрые илагуаны, порубленные на этих широких равнинах, сложат свои безжалостные копья и, наконец, воздержатся от разорений и войн. Вождем племени и жрецом [бога] Гурзила был свирепый Иерна. Люди говорят, что отцом этого бога был рогатый бог Аммон, а матерью – дикая телица. Таково безумие их слепых рассудков! И вот как их божества подвели этих несчастных людей! Далее шли ифураки, весьма искусные в обращении со своим смертельным оружием. Их воины отличались щитами и оружием и были могучи в «игре мечей»[27], они совершали прыжки вверх, наступая на свирепого врага. Отряд муктунианов, обитающих на пустошах Триполи, выступил со своей насыщенной испарениями родины, Гадабий послал людей из своей зловещей цитадели, и нечестивая Диджида, ощетинившаяся твердынями укреплений, послала передовой отряд с соседней земли. Затем собрались племена, искусно скользящие по поверхностям озер на своих веланидских лодках, едва касаясь волн и гарпуня кривыми крючьями трепещущую рыбу. И баркеи, бешеные, как всегда, не упустили случая побуйствовать. Они оставили свои собственные земли и нацелились на наши. Война, ее ярость и их собственный дерзкий род вложили оружие им в руки. Они не вешали к [своим] бокам щиты и грозные мечи, как принято; но браслеты своими маленькими кружками охватывали их голые руки, и на них они и вешали ножны. Мавры никогда не закрывают руки рукавами туник и никогда не подпоясываются поясами с пряжками. Так, не подпоясавшись, они ведут своих диких товарищей на бой, неся пару копий с наконечниками особо твердой закалки. Неопрятная одежда, облегая их члены, свисает с плеч, в то время как полотняный плащ накинут на их грязные головы и держится на них узлом, а их черные ноги ступают в грубых мавританских сандалиях.

Таково было число племен мармаридов, которых вовлекла Африка в эту войну. Кто мог бы вообразить, что бедная земля уцелеет? Ибо теперь храбрый вождь с другого конца Африки поднялся на своих землях с другого фланга. Он был охвачен негодованием от страшного поражения, которое некогда нанесла ему римская армия. Да, по этой причине тот дикий вождь скопил свою могучую ярость. Бесчисленные племена сопровождали его – те, кто обитал в Гемини Петра и в заросших глухих местностях Зеркилы, те, кто обитал в ужасных горах и пустынях Навуза и те, кого питают суровые земли отвратительного Арзугия. (Ибо такие названия дали древние этим местам.) Авразитанский отряд тоже спустился со своих высот. Их отряды не могут участвовать в бою в качестве пехоты, зато они отменно бьются как всадники. Они привязывают свое копье с двумя острыми лезвиями крепким можжевельником, и часто блестящий короткий щит свободно висит на их мускулистых спинах или покачивается на их боках, в то время как лезвие [меча], блистающее, словно молния, подвешено на веревке на левом плече. Кроме них шел еще мавританский пахарь, который дважды в год снимает урожай в благоуханном Ваде и дважды обвязывает снопы ячменя соломой, тоже приведенный в ярость сухими землями, должными переносить их сжигающее солнце. Как велика, на самом деле, страсть к разрушению, коль скоро этот земледелец вынесет обжигающее солнце, будет страдать от голода, жажды и пышущей жаром раскаленной земли – и все из любви к дикой войне и жажде дурного прибытка!

И вот римская армия, поспешая, увидела сомкнутые ряды врага на вершинах всех холмов и гор, местность была окутана дымом и пламенем, а леса, перед которыми выстроились глубокие линии воинов, казалось, уходили за горизонт. Все их хижины были замаскированы, и со всех сторон голоса их звучали диким продолжающимся ревом. Вы могли бы подумать, что рощи и отражающие эхо леса сотряслись от приближения могучей бури или что о берег бьются [гигантские] океанские волны. С одной стороны раздавались крики воинов, с другой – дикое ржание лошадей. Дрожащее завывание женщин сотрясало воздух, и [словно] сама земля двигалась в каком-то бесконечном кипении. И вот череда пастухов выходит из долин и разбегается с прибытием врага. Блеяние их овец разносится над пастбищами, словно толстый слой пыли, поднимающийся от земли. Вот одна лошадь, которой отпустили удила, носится по равнине галопом, и [ее всадник] первым хватает свою добычу из пасущегося стада. Чтобы отрезать животных [от пастухов], вот еще, смотрите, выехали поодиночке несколько вражеских воинов из своих смертоносных ущелий. Вы можете видеть, как они нападают без всякого порядка. Не ищут они в своей ярости, кого бы вызвать на поединок, но, крича, выставляют напоказ свою свирепость, после чего потрясают материей [знамен], вызывая свои отряды из лесов на подмогу, как мавры всегда и делают. Первыми все вместе налетели быстрые фрексы, готовые к первому состязанию в этой легкой стычке. Но в сердце своем они не кто иные, как беглецы, годные только выслеживать стада, но не стоять прямо в боевом строю.