Иоаннида, или О Ливийской войне

Песнь VIII

(ст. 1—178)

После того как наш полководец узнал об этом подлом плане, когда вся измена туземных племен открылась, когда он понял все жестокое и упрямое поведение этого отвратительного народа, он в молчании начал изучать все [узнанное им] своим острым умом, рассматривая разные возможности и избирая правильный курс действий. Без сомнения, его трезвая мудрость лучше б подчинила племена, нежели сила оружия. С превосходным и быстрым восприятием рассматриваемого он преодолевал встававшие перед ним проблемы, быстро изучая их одну за другой и [притом] держа в уме полную [картину] положения. Так же точно стремительно летает ласточка в поиске нежной еды для своих отпрысков. Вот в поисках она летает прямо над зеленой травой от одного места к другому, а вот она уже обыскивает ветви высокого дерева и рассекает воздух беззвучными крыльями. Наконец полководец собрался с мыслями, выработал план и обратился к командирам следующим образом: «Карказан не уверен в силе своего оружия, если нам доведется столкнуться в открытом бою. Он хитрый и упорный; его образ действий – постоянное нападение на латинские войска и затем – бегство. Пусть же негодяй бежит так упорно, как может, – ему от нас не скрыться. Напротив, этот избыток хитрости его и погубит. Я должен разбить свой лагерь посреди полей Юнки, которыми сейчас владеют разорители. Если случай достаточно расхрабрит [Карказана], чтоб вступить со мной в бой, я разобью его на этих равнинных полях, ибо наши воины лучше осуществят атаку на открытых равнинах – там нет препятствий для действий конницы и [удобнее] поражать дротиком или стрелой. Но если этот нечестивый народ покинет эти места и [ударится] в бегство, мы займем все побережье и сделаем так, что никакие припасы нельзя будет вывести из тех областей. Так или иначе, наш враг погибнет. Они долго не продержатся. Не нужно боя – мерзкий голод поразит и убьет эти отвратительные народы. С другой стороны, мы будем регулярно получать припасы по морю – и еду, и питье. Снимайтесь же с лагеря, товарищи, и выдвигайте ваши знамена по порядку».

Едва он это выговорил, как его высившиеся, словно башни, конники и медленно двигавшаяся пехота заполнили собой все равнины. Сомкнутые в боевые порядки люди шествовали по полям, и ржание их лошадей становилось все громче.

Карказан и дикий Антала, предупрежденные конной разведкой, узнали о его маневре. Внезапно, в шумном смятении, они тоже снялись с лагеря. Боясь располагаться на открытой равнине, они покинули это место и в страхе остановились на возвышенностях, где образовали [защитный] круг из высоких верблюдов. Римская армия плотным строем заняла [все] побережье и все окрестные равнины, повсюду раскинув шатры. Вожди массилов расположили латинян в середине, а сами заставили тростниковыми [хижинами] всю равнину и перекрыли все подступы. Иоанн сам собрал все корабли из каждой гавани приказом явиться в Лариск. Так добрый господин облегчил припасами [жизнь] своим товарищам и верным племенам союзников, обеспечив их распределение по лагерю среди отрядов.

Пока храбрый полководец искусно использовал [каждый] день с присущим ему умением и готовился заставить страдать восставшие племена, в качестве нового препятствия начался бунт, и в каждом углу лагеря безумие бесчувственным стрекалом поражало латинские войска. Снова и снова ропща, люди использовали свой непостоянный рассудок против собственных сердец. Увы, какое горе! Они обернули собственное оружие, которое держали в правой руке, против своих же тел, и каждый приготовил на свою шею меч[124]. Что же это было за безумие, которое охватило всех латинских воинов желанием уничтожить собственное войско? Без сомнения, какая-то жестокая судьба руководила их бедными умами. Римлянин, разве ты не боишься своего начальника? Берегись многих войн, угрожающих тебе, берегись многих врагов, которые, будь уверен, уже выстроили укрепления вокруг тебя. Смотри, как ты готов уничтожить Ливию войной, равно как и все эти [союзные] племена вместе с ней! Скоты, вы обратили оружие против самой земли! Увы, где же ваша верность и куда ускользнула святая правда? Жестокая Фортуна воистину постаралась вырвать из их рук триумфы, которые сами воины [прежде] и заслужили.

Эти воины, глядя на командующего завистливыми глазами, начали использовать грубые слова, возмущать безмятежные умы товарищей и наполнять нашептываниями их уши. Вскоре ненависть их стала безграничной и измена проповедовалась уже самым неистовым путем. Так же точно бывает, когда горит лес, первые языки пламени порождают пожар, малая искорка начинает поджигать трепещущие листья, и хрупкие стволы трещат с трутом. Часто вы сначала видите лишь черный дым и маленькие угли, вздымающиеся вверх, но вскоре Вулкан[125] [тоже] поднимается в бурлящий наверху вакуум, и злые порывы [пламени] пожирают густые леса на холмах. Таким же образом ослепленные безумием воины постепенно возбуждали себя, так что [наконец] разразились угрозами: «Верные воины, доколе вы будете следовать за этим вождем на войну? Куда еще на этой земле он потащит ваши измотанные отряды? В каком месте жестокая смерть вновь уготована для вас, несчастные создания? Увы, он тратит ваши жизни, словно вы – дешевка, в одном кризисе за другим и не дает вам наград. Он навлекает на нас смерть в кровавых войнах. Римская кровь омыла эти земли, и равнина чернеет от нашей пролитой крови. Жажда и голод жгут нас наряду с западным ветром и его пламенем, а славы тем, кто ее заслуживает, так и нет. К оружию, граждане! Возьмите камни, факелы, мечи – все, чем снабдит безумие и злость! Освободите наше войско от той невыразимой борьбы, убив командующего, как он того и заслуживает!» И так лагерь, возмущенный этим внушающим страх волнением, наполнился криками, и нечестивый ропот стал еще громче. Эта сумасшедшая толпа своевольников собралась на сход, и они соединили порывы, отточили свою нерешительную злобу и избрали запретный путь. Тогда их ужасающий крик поистине привел в замешательство весь лагерь и небеса отразили их дикие вопли, подобные тем, которые издает насамон, когда [римлянин] атакует его нестойкие укрепления, и все приходит в смешение. Когда этот звук достиг ушей командующего, он сказал: «Выясните, что за сумасшествие охватило мой лагерь этим шумным буйством, и положите конец его стремительному разрастанию». Тогда первым вышел командир Тарасий, стремясь узнать, в чем причина происходящего. Когда он услышал нестройный грохот и глухое ворчание людей, он приблизился к ним, чтобы успокоить их словами. Но ни появление командира, ни его уговоры, ни даже честь Рима не могли усмирить их, ибо все почтение улетучилось из их умов, и они даже осмелились унизить его, кидаясь камнями. Жестокий жребий, продолжавший будоражить людей, судьба, грозившая им смертью, и их собственный последний день влекли этих несчастных созданий. Быстроногий посланец был отправлен с места конфликта к командующему, который какой-то момент пребывал в растерянности, не зная, что делать. Посланец сообщил, что дикая злоба воинов разгорелась вовсю и внезапно разразилась гражданская война. Полководец громко зарычал и, с ужасающим выражением лица, схватил свое оружие. Он покинул ставку и, миновав рвы, храбро направился вперед. За ним следовали телохранители, командиры и верный отряд воинов. Он встал на высоком холме и дал диким повстанцам ужасное предупреждение: «Вы что, товарищи мои, действительно вообразили в горькой ярости, что я – какой-то зверь, а не человек? Если законы Божьи и человеческие допускают гражданский раздор – смотрите, вот, я здесь. Действуйте быстрее, если вы думаете, что моей смертью можно избежать войны и если считаете, что Иоанн – причина этой войны. Вот до этого дошло законопослушание гражданина? Если римская верность совершенно покинула ваши души, тогда, хорошо же, я буду вести войну только [при помощи] вот этих вот [союзных нам] племен. Наш друг, храбрый Куцина, всегда будет верен нашему делу, так же, как и его народ, его сограждане и командиры. Что же касается вас, банда трусов, убирайтесь вон из лагеря! Идите! Пусть Куцина двинет свои тростниковые щиты и придет сейчас же. Пусть наш друг, Ифиздайя, предстанет здесь с его людьми и Бедзиной, и быстрый отряд нашего подданного Иавды».

Не успел он это выговорить, как [союзные] мавританские войска со своими знаменами в плотном боевом порядке быстро сошлись со всех сторон широкой равнины, чтобы оказать помощь своего главнокомандующему. [Бунтующие] римские части взялись за свое оружие с еще большей свирепостью, чем прежде, и воины, облачившись в доспехи, заполнили рвы. Медлительность не была свойственна их озлобленным умам, и сомкнутые ряды противника не внушали страх. Однако же ужасающий вид их господина и мудрого Рицинария, спокойно дававшего ему советы, начал гасить пламя в их безумных рассудках. Они отложили угрозы, и мрачная Ярость[126] оставила их. Теперь их гнев заставил людей горевать. Ныне они униженно выражали свое желание подчиниться, не столько из страха перед угрожавшими им [союзными] туземными племенами, сколько памятуя об имперской державе. Ими вновь двигали преданность и верность, страх перед императором и суровость и доблесть их господина, так же как и Рицинария, который спокойно приказал им строиться. Тогда Иоанн повелел выстроившимся по обеим сторонам линиям [верных ему воинов и бунтовщиков] быстро принять перемирие, на что каждый согласился. Такими словами он отдал приказ латинянам: «Смотрите, сколько народов нашей державы исполняют наши справедливые команды, и устыдились бы подобного нарушения закона. Но если, однако ж, вы еще готовы продолжать выносить тяготы этой горестной войны и переполнять ею свои низкие умы, говорите. Разве не должен я знать, какое последнее намерение вы держите в уме? Должен ли я приветствовать товарищей или сокрушить бунтовщиков?» У него и вправду было не меньше могущества, чем у Цезаря, когда он устрашал римлян словами презрения, когда те взбунтовались[127]. Фаланга онемела, пораженная стыдом. Смиренные и преданные, они умоляли своего господина: «Нечестивое безумие подвигло некоторых из нас предпринять это преступное действие. Виновных пусть постигнет надлежащее справедливое наказание. Пусть кара постигнет обидчиков! Что же до всех нас, остальных, мы смиренно будем следовать приказам нашего полководца и господина». При этих словах безвинная масса вытащила вперед зачинщиков преступления и передала их в цепях вождю, и таким выражением преданности искупили свою вину и нанесенную ими великую обиду. Войско успокоилось, и наказание, назначенное за их отвратительное преступление, сделало их умы устойчивыми и спокойными. В итоге все союзные племена стали бояться полководца еще больше, а когда воины успокоились, он с облегчением удалился в ставку, в то время как союзники выказали преданность криком радости, что они будут исполнять приказы своего полководца.

Тогда он велел хриплым звуком рогов поднять армию. Двинув свои знамена, Иоанн покинул побережье и разбил лагерь на Катоновых Полях[128]. Сиртские разбойники изрядно укрепили эту местность и разбили в ней безопасный лагерь. Но теперь страшный голод охватил все мавританские племена. Только лишь их скот пока еще снабжал их едой, но зерна у них уже не было вовсе. Когда могучий вождь римского народа осознал это, он приготовился обложить этих людей осадой, на несколько дней отвел свои знамена и держал войско подальше от лесов и их опасной территории. И вот, благодаря искусству полководца, день за днем проходил без вооруженного столкновения, и этот период временного затишья заставил волнующиеся мятежные племена рискнуть и выступить на равнину. Несчастливые насамоны сообразили, что это спокойствие было ясным свидетельством римской стратегии, и поэтому снесли лагерь и заново воздвигли его уже на равнинной земле.