Слишком много слов

17. Гарри. Среда

Я стою посреди большого холла в доме Лавгудов и усердно вывожу палочкой затейливые вензеля, направляя всю энергию на починку окна, — только бы не закурить... Во рту давно пересохло, и выпить хочется, и у аптекаря уже пару дней лежит мой стандартный заказ, который зверски хочется забрать, но я у Луны. И я чиню окно. И не уйду... Даже если прогонит — не уйду.

А Луна стоит чуть поодаль в том же халатике, в котором была тогда, при прошлой нашей встрече, и улыбается.

— Гарри, в этом нет необходимости...

Упрямо трясу головой, стараясь сосредоточиться.

— Но я сам хочу этого, — точнее, мне просто необходимо занять себя чем-то, чтобы не сорваться. — И я сделаю все, что в моих силах...

Луна вздыхает и подходит чуть ближе, отвлекая меня.

— Не стоит, правда, — говорит она, — этот дом никогда не станет уже таким, как в те времена, когда была жива мама.

Ее доводы понятны, но мои ничуть не хуже — просто я не могу сказать о них вслух.

— И все же я постараюсь... — упрямо отхожу от неё. — Погоди, ещё немного, и окно выправится. Репаро! Репа-а-аро...

А Луна, наивная, то ли правда ничего не понимает, то ли искушает меня, но так даже лучше: больше шансов на то, что я переборю себя.

— Ты, наверное, проголодался, — говорит она, вертя в руках палочку. — Я приготовлю что-нибудь, что скажешь?

— Угу, только пожирнее что-нибудь, если можно... — вдруг меня осеняет: — Стой! Может, нужны продукты? Луна, я могу достать, помочь принести... ты только скажи!

Скажи, пожалуйста! Дай мне помочь! Это самое лучшее, что ты можешь сделать! Но Луна только отрицательно кивает головой, опять усложняя мне задачу:

— Мы с отцом ни в чем не нуждаемся, знаешь... Денег немного, но нам хватает.

— Я хочу, чтобы у тебя было все самое лучшее! Самое такое... ну, ты понимаешь! — я, правда, и сам толком не понимаю — чувствую. Я так чувствую. И с Луной, как и с Гермионой, мне легко говорить то, что чувствую. Правда, тут нужно подбирать правильные слова... С Гермионой в этом плане проще.

— Гарри, я ценю твоё рвение, но не надо, — Луна кладёт руку мне на плечо, и я вздрагиваю. — Мне вполне достаточно знать, что ты больше не убиваешь себя. И если для этого тебе нужно что-то, я готова дать тебе это, даже если потребуется поставить мой дом с головы на ноги...

Колени начинают дрожать, на лбу выступает испарина, и я опускаю, наконец, палочку.

— Ты слишком добра ко мне, — говорю я, опуская глаза.

Подкатывает ощущение собственного ничтожества.

— Просто это ты слишком суров к себе, — Луна берет меня за руки и наклоняет голову, желая встретиться взглядом. — Я понимаю, мозгошмыги не уйдут так просто — нужно время. У меня его много...

Я поднимаю голову, и наши глаза вдруг встречаются, и сердце заходится, и я сглатываю, потом снова, и ещё, и ещё...

— Луна, слушай, Луна, если тебе не нравится, что я делаю... — но она не даёт договорить:

— Нравится, Гарри. Мне нравится, что ты здесь. Остальное неважно...

Я не плакал с мая девяносто восьмого. Наверное, нужно было плакать чаще, тогда бы сейчас не подступали эти позорные слёзы... Но они подступают и даже проливаются из глаз, сбегая по щекам к воротнику.

Я стою, закрыв глаза, а Луна гладит подушечками пальцев позорные дорожки от моих слез и шепчет что-то тихо-тихо, и я боюсь пошевелиться, чтобы не спугнуть момент.

Мне очень плохо и очень хорошо. Наверное, хорошо оттого, что плохо. В этом и есть суть очищения... Я никогда не уйду от Луны — знаю теперь это наверняка. Только здесь — с ней — я могу не бояться толпы, улиц, клубов и приватных зон. Только здесь...

Стук в дверь портит все. Оковы оцепенения спадают, и я вопросительно смотрю на Луну, будто хочу узнать: «Ты кого-нибудь ждёшь?»

Словно прочитав мои мысли, она отрешенно качает головой.

Стук в дверь повторяется, и уже настойчивее.

— Не уйдут они так просто, — почему-то хочется ударить неизвестного гостя, но я лишь стискиваю зубы и отворачиваюсь к окну, которое моими стараниями выглядит теперь весьма... сносно.

— Я сейчас, — Луна подходит к двери и медленно открывает ее, вдруг резко отскакивая в сторону. — Гермиона?!

Она врывается, как цунами, нет, как Адское пламя. Копна ее волос сейчас похожа на ураган. И сама Гермиона вся...

— Гарри! Гарри! — подбегает ко мне и хватает за руки, словно хочет забрать от Луны, и я, противясь этому, делаю неуверенный шаг к окну.

— Что случилось, Миона, ты в порядке?

— Больше, чем когда-либо! — ее глаза блестят, и мне хочется обнять ее, но я не могу сделать это в присутствии Луны, даже если жест на этот раз сугубо дружеский. — Люциус сдался! Слышишь?! Он сдался мне!

Глаза сами собой округляются, и очки ползут почему-то к кончику носа, так что мне спешно приходится поправлять их.

— Ты серьезно?! Не может быть! — надо, наверное, сказать что-то ещё, но я не знаю что, поэтому просто чешу затылок.

— Сдался? — раздаётся тихий голос Луны, и Гермиона ретиво трясёт головой. — Значит, он снова под следствием?

Повисает пауза. Гермиона замирает на мгновение, и я практически вижу, как разбегаются ее мысли.

— Н-нет... — выдавливает она осторожно, нервно сглатывая. — Наверное, ты не так поняла...

Но Луна все понимает правильно, потому что улыбается своей потусторонней улыбкой и тихо произносит:

— Ты трезвая, Гермиона, значит, не только он сдался, верно?

Гермиона медленно поднимает на неё счастливые глаза и задумывается ненадолго, прежде чем кивнуть:

— Кажется, да, — выдыхает, наконец, она и краснеет, как школьница. — Гарри, мы можем выйти на крыльцо... ненадолго?

Почему-то смотрю на Луну, словно спрашиваю разрешения, и только потом киваю. Очень хочется курить. И воды.

Выходим на крыльцо. Но Гермиона не торопится рассказать мне все: почему-то мнётся, смотрит в сторону...

— Луна никому не скажет?

— Что она может сказать? — я смотрю настороженно и серьезно. — Старый Малфой действительно оказался замешанным в чем-то незаконном?

— Вроде того... — выдыхает Гермиона. Ее глаза все ещё опущены, но она продолжает светиться изнутри. — Люциус финансировал кое-что... Но больше не занимается этим. Он разорвал все связи с организацией...

— Это он так сказал! — с нажимом перебиваю я. — Отличный способ держать тебя на коротком поводке, чтобы отвести от себя следствие, если что!

Мне становится действительно страшно за неё — Гермиона впервые за долгое время воспрянула духом, но Люциус Малфой не Луна. Это не тихая гавань, где тебе всегда рады и ждут. Это паучье гнездо! Или серпентарий.

— Не надо так, — тихо говорит Гермиона, хватаясь за мою руку, словно за спасательный круг. — У меня... у меня есть некоторые рычаги воздействия... я верю Люциусу, понимаешь?

— Нельзя верить Люциусу, — вздыхаю я с надрывом. — Пока ты не сказала про эти его махинации, я думал, это все твои домыслы, но теперь... Теперь я думаю, что он просто манипулирует тобой. В своих целях.

— А если нет?! — с вызовом бросает она, а в глазах ее стоят слезы. — А если я для него что-то значу?!

— Надеюсь, что так, — тихо говорю я, и глаза сами собой превращаются в щелки. — Потому что если он обидит тебя, я сотру его в порошок и скормлю соплохвосту! Тут на заднем дворе их, кстати, полным-полно.

Мы оба молчим, глядя под ноги. Я думаю о том, что половицы на крыльце надо бы поменять и покрасить. О чем думает Гермиона, я лишь догадываюсь. И догадки не нравятся мне.

— Даже не вздумай сорваться, — предупреждаю я, обнимая ее за плечи. — Ни один кусок Малфоя того не стоит!

— Спасибо! — Гермиона тоже обнимает меня, и когда наши глаза встречаются, она уже снова светится радостью и нездоровым азартом. — Я собираюсь испробовать ещё кое-какие рычаги воздействия, и тогда...

Она не договаривает, ещё раз улыбается коварно и складывает пальцы в виде буквы «V»:

— Привет Луне! — и аппарирует.