Стальная маска. Книга 2

— Я понял. Я всё понял. Вы пришли не только ко мне. Вас ведёт работа.

— Нет, Витус, мы пришли к тебе. Сегодня ты исполнишь своё предназначение.

С этими словами Волк опустился на землю, и только теперь Витус заметил на его спине ножны. Овечка взяла их, обнажила переливающуюся серебром сталь. Гальего принял клинок и повертел в руках. Он был лёгким, острым и, самое главное, хорошо сбалансированным. Сделал несколько ударов по воздуху и восторженно замер. Ощущения непередаваемые. Словно держишь весь мир на острие меча; хватит одного взмаха, чтобы закончить один род и начать восхождения другого. Эту власть чувствовал мужчина. Она пьянила его.

Овид оценил подарок по достоинству, уже представляя, как пускает его в дело. Лезвие беспрепятственно прорезает плоть, лёгкими движениями отсекает конечности… Крики, кровь, агония. Как же это возбуждает! Достойный дар от достойной женщины, — прокомментировал братец, скаля клыки.

— Ворон постарался, — прорычал Волк, — Его подарок.

— Интересно. К чему бы это?

— Им ты убьёшь свою самку.

Витус застыл на месте, словно статуя во дворце Джарвана. Овечка дала подзатыльник не тактичному спутнику, а тот лишь пробурчал нечто: Ну вот, опять…. Женщина возложила ладони на плечи героя, словно боясь, что тот убежит. Мужчина до сих пор силился понять, о чём говорит дядюшка Волк. Понимание пронзило сердце.

— Витус, я уже говорила тебе про предназначение. Такова твоя судьба.

— Мы хотели поджечь дом, — вмешался Волк. — Но я посудил: это нанесет удар и по тебе.

— Сынок, те, о ком ты нам рассказывал с таким рвением, должны умереть до полночи. Это их судьба. Так сказала Матерь. Витус. Витус, ты слышишь меня? О, Витус, если бы ты знал, как сильно я себя ненавижу… Наверное, хороший родитель не должен так поступать, но…

— Мы даём тебе возможность самому спасти их души. Ну, герой, всё в твоих руках!

***

Витус не помнит, как вернулся в усадьбу, каким образом очутился в гостиной. В голове всё ещё держались слова Овечки: Те, о ком ты нам рассказывал с таким рвением, должны умереть до полночи. Он не хотел в это верить и уж тем более не желал становиться орудием Матери. Раньше во времена своего отрочества мужчина попытался бы убежать от ответственности, переложить груз на другие плечи, но сейчас ясно понимал: это его дело, и никто иной к нему подойти не смеет, будь то дядя Волк или матушка — никто из них не заберёт души его семьи.

Семья. Семья убивает его, медленно и мучительно. Сначала Олус, теперь Овечка. Он позабыл их, но призраки прошлого нагрянули неждано-негадано. И всё ради того, чтобы уничтожить право на счастье, дарованное каждому живому существу.

В руках Витус сжимал меч, всматриваясь в своё отражение. Холодные глаза, пустой взгляд — таким должен быть охотник: лишённым человечности. Пожалуй, человечность и добросердечность — самые ужасные качества, ведь благодаря им появляется сожаление, а следом и вина. Мир забрал его слёзы и теперь решил отнять сердце.

— Ну уж нет, я не позволю с собой играть!

***

Время приближалось к полночи. Огни в усадьбе Гальего разгоняли тьму, словно купол, защищающий от монстров. Но они проникли в дом. Первого звали сомнение, и он тянул время. Второй называл себя обида, становясь бельмом в рассудке Витуса. Прозвище третьего было сожаление, и он любил будить прекрасных девушек; стоило ему впорхнуть в дом, Дулси проснулась, громко позвав любимого. Каждый из них вонзил острый коготь в решимость героя. Но час пробил, пути назад нет.

Витус сидел за столом, напротив разместился старый лекарь. Их разговор сбавленный отваром по дневнику отшельника, и доброй сивухой уже подошёл к концу.

— Да, хорошо пóжили, — молвил старец. — Пришла пора платить. Витус, ты только не забудь про Дулси. Сохрани её душу, как ту… Которую показывал мне. Я-то уже старый, своё отжил, а вот доча… Не забудь уж, прошу тебя.

Лекарь дожил свой век и смиренно принимал судьбу. Он не стал спорить, возражать и пытаться спастись. Сегодня его ожидает кончина, и вопрос лишь в том, кто нанесёт удар. Пусть это будешь ты, — заключил старик.

Они встали друг напротив друга, клинок оказался в руках Витуса. Герой опьянел от отвара, и словно ушел в себя, куда-то в бескрайние степи, где нет этого ужасного выбора, где нет ничего, кроме ветра, густого леса и свободы. Он закрыл глаза, выставил меч перед собой. Мгновение. Шаг. Руки старика ложатся на плечи мужчины; травник обнимает его, хлопает по спине.

— Ты только Дулси не обижай, — слова вырвались с последним вздохом.

— Не обижу, обещаю, — ответил герой, крепче прижимая уже мёртвое тело старца.

Мужчина бережно уложил его на пол и отправился наверх.

***

— Витуууус! Витууус! Ну, Витус, где ты там ходишь? Я зову тебя уже целый час. Не веришь? Правда, целый час зову и зову. Только не говори, что опять пойдёшь к этим своим болтикам и винтикам. Останься со мной. Ну же, иди ко мне…

Он оставил меч у стены, сбрасывая пропитанный кровью халат. В комнате горела одинокая свеча, пахло маком. Три шага, два удара сердца. Губы соприкасаются, ноги ищут удобное положение, ладони гуляют по любимому телу. Мужчина целовал её, словно пытаясь напиться напоследок, будто думал, что это может что-то изменить, как-то смягчить вину.

— Дулси, я тебя люблю. Я так тебя люблю Дулси. Слышишь меня, слышишь, Дулси?

— О, Витус, позже, всё позже. Не останавливайся, прошу, продолжай.

Свеча почти сгорела, полночь вот-вот наступит. Каждый новый стон девушки проходился лезвием по сердцу героя. Страсть помогла забыться, на несколько мгновений сбросить непосильную ношу.

— Дулси, знай же, знай, что я люблю тебя! Я сделаю всё ради тебя, и мы будем вместе, чего бы мне это не стоило…

— Витуууус, вот так, да. Стой, больно, Вит…

Свеча потухла. Послышался хруст. Где-то далеко на мосту разбился один из замков. Он целовал её безжизненные губы, словно желая сохранить уходящее тепло, бережно гладил волосы, повторяя бесконечное прости. Когда тело остыло, Витус изъял душу. Она предстала перед ним в образе неуклюжего кролика; выгнула спину, отделилась от тела, освещая темноту. Мгновение. Порыв ветра уносит её в окно, ставни громко бьются, и, прежде чем герой успевает оказаться рядом, частичка возлюбленной исчезает. В воздухе парят перья. Чёрные, как сама ночь…

***

— Время идёт, ты не меняешься. Кажется что-то подобное я уже говорил… Пятый десяток, а плачет, стоит отнять любимую игрушку.

Он расположился в подвороте, всматриваясь в гигантское кострище, кое ещё недавно было усадьбой Гальего. Оно пылало, как огромный факел, брызгая огненными слюнями. Местные стали бежать на помощь, но каждый из них лёг под сталью разбушевавшегося Витуса.

— Как рубит… Никакой красоты.

Мужчина выпустил зверя, забываясь сваренным отваром. Отшельник был прав: выпьешь — и уже ничего не имеет значения. Ты летишь в облаках, а где-то там на земле кричат. Чего они кричат? Что им надо? Ты разгоняешь тучи одну за одной, из них брызгают потоки влаги, и наконец всё становится тихо. Тихо и тепло. Друг-огонёк следит за тобой, а ты смотришь в ответ. Ваши взгляды пересекаются, обоюдно гипнотизируя. И вот где-то там можно заметить старика, Дулси, десятки раненых. Они — это язычки пламени, махающие в такт. Пожалуй, никогда старик-затворник не слышал такого, а ведь именно это происходило с Витусом.

— Трупы и пламя — вся твоя жизнь.

***

— Отличная охота, малой! Что, Овечка, чего смотришь? Не прав разве?

— Витус. Витус, погляди на меня, — женщина присела подле сына, смотрящего на любимых людей, запечатлённых в отблесках огня. — Ты справился, малыш, ты молодец.

Мужчина впал в ступор, ни на что не реагируя. Даже грозный рык дядюшки Волка не возымел эффекта. Матуша всячески старалась оттащить сына от горящей усадьбы, подальше от десятка изрубленных тел. Святая Кейл, как же здесь противно! Изуродованные люди, порванный в клочья "господин разбойник", и всё это дело рук одного Витуса. Ох, что же он наделал!

— Мама, — прошептал мужчина. — Я убил их. Убил. Их. Это ведь моё предназначение.

Усадьба горела до полудня, словно напоминая сидящему перед ней о совершённом поступке. Ветер унёс запах гари, оповестил ближайших охотников, пилигримов и путников. Но никто сюда не придёт, никто не станет свидетелем этого ничтожного создания, валяющегося среди трупов с пустотой на сердце и тупым взглядом.

Овечка приняла голову сына на коленях, утешительно проходясь ладонью по макушке. Из её уст струился мелодичный напев. Души погибших фантомными всполохами стали собираться вокруг неё, заворожённо качаясь из стороны в сторону. Женщина продолжала:

— Не бойся, малыш, отправляйся со мной,

ты будешь свободен, воспаришь над землёй,

в царстве забвенья, где нету оков,

найдёшь ты спасенье от мирских грехов…