Моргемона

Разумеется, это не могло кончиться хорошо. Однажды Лукавый раззадорился, ловя огромного баклана, и спалил весь порт Арау. Гидра тотчас же примчалась на Аратингу и выяснила, что, по свидетельствам очевидцев, ди Леммарт был навеселе. А Лукавый и вовсе вышвырнул его с себя в море, и тот чудом уцелел. С тех пор Леммарт боялся показываться Гидре, а Лукавому и подавно.

Но диатрис настигла своего супруга и устроила ему взбучку. Она кидалась далеко не только подушками и кричала:

— Ты пожалеешь, что он тебя не сожрал! Как ты мог так опозорить доа?! Как ты мог вписать в историю, которую наши дети будут читать, трепетно ожидая своего первого лётного дня, нечто подобное?!

— Но его никогда не смущало, что я слегка выпил! — возмущался Леммарт, прижимая к себе сломанную в падении руку. — И вообще, он охотился, а в охоте он совершенно неуправляем…

— Так это ещё и не первый раз был? — завопила Гидра и набросилась на него.

— А что мне ещё было делать? — парировал Леммарт. — Я живу как идиот! Муж без жены, надо мной вся Рэйка смеётся!

— У тебя, вообще-то, есть дети!

— Я хочу быть с ними, честно! Всякий раз, когда они отплывают на Дорг или сюда, мы славно проводим время. Но только когда они далеко от Мелиноя. Рядом с тобой я чувствую только боль.

Гидра упрямо сдвинула брови:

— Ты можешь делать что угодно, но ничто не оправдывает пьяный лёт.

— Знаешь, я буду делать то, что захочу!

Словом, с тех пор их отношения прервались. Гневная диатрис вернулась в Мелиной. Её раздражало решительно всё, и домочадцы боялись приближаться к разъярённой рыжей диатрис.

Но сердце её смягчилось, когда она встретила залитую слезами Аврору.

— Какой он дурак, — твердила советница, смахивая слёзы из уголков глаз свёрнутым платком. — Но, дорогая Гидра, как же мне невыносимо, что мне его жаль. Он, может, и идиот, но столько лет кряду он действительно несчастен…

— Тебе хочется поехать к нему в Оскал? — понимающе спросила Гидра. — Я запретила ему покидать остров, пока он не договорится с Лукавым или тот не сожрёт его.

— Ох, Гидра! — Аврора кинулась ей на грудь, и, утешив её, диатрис дала ей волю ехать к Леммарту и не стесняться в своих чувствах, если у неё ещё что-то есть к безалаберному ди.

Аврора ответила ей взглядом, полным стыда и благодарности, и отправилась собираться на Аратингу.

Это дало Гидре некое освобождение. «Мне сложно представить их вместе», — думала она. — «Но, чем чёрт не шутит, Аврора святая, а Леммарт и правда много лет подряд добивался меня — и всё безуспешно. По крайней мере она о нём позаботится, и мне не придётся переживать, что он кинется к Лукавому в пасть от тоски».

Она посвятила себя работе. Иерофант Мсара стал чаще навещать её. Они продолжали корпеть над реформой образования.

И стали до того близки, что Гидра невольно решилась затронуть самую сложную тайну своей жизни. Со всей деликатностью, которой она научилась за годы правления, диатрис осторожно спросила, могло ли быть такое, что почивший диатр Энгель мог стать одним целым с Мелиноем.

Иерофант ответил ей на это взволнованным взглядом.

— Нет, дорогая Ландрагора, трижды и стократно нет, — очень серьёзно сказал он ей. И хотя вокруг них царил безмятежный послеполуденный час, журчали сверчки и перекликались птицы, на балконе, где они обедали вместе, будто стало темно.

— Но ведь даже в старинных книгах по истории не отрицают, что до нас на побережье Тиванды жил иной народ — вовсе не тигры, — неловко заметила Гидра.

— Я тоже с этим спорить не буду, — Иерофант отставил чайную чашку и сжал свои руки, подбирая слова. — Но представьте себе, что вас убили, а вы оставили своей посмертной целью возвратиться и всё равно обучить доа. Вы смогли бы?

— Хм, — усмехнулась диатрис.

— Вот именно. Даже при всём желании, и при всём упрямстве, что могло быть сравнимо с вашим, никому живому не дана такая власть. Мелиной стал демоном, против своей воли или согласно ей. Саваймы, духи леса, духи чувств или прошлых событий, порождаются сами; но нет никакого закона, по которому чем-то подобным может обратиться некогда живое существо.

Гидра тяжело вздохнула. «Позиция церкви понятна, но мне мало просто верить в это».

— А если бы… — она замялась, но Иерофант не торопил её. — Если бы…

— Я унесу вашу тайну в гроб, Ландрагора.

— Это не моя тайна, и поэтому я не могу раскрыть её до конца. Но если бы Энгель был связан с Мелиноем узами крови, и их обоих постигла схожая судьба; могло бы быть так, чтобы они всё-таки существовали, как нечто единое?

Тот выдержал паузу, представляя описанную ею картину. И всё равно покачал головой:

— Дорогая Ландрагора, Мелиной — древнее бесчеловечное зло. Всякий, кто связывается с ним, становится его игрушкой, его сосудом, его инструментом — как он пожелает. Даже ваша матушка, да упокоит её Схали, погибла от последствий их временного союза. Будь вы хитрейшим человеком от западных морей до восточных гор, вам не дано обхитрить его и извлечь хоть что-то хорошее из его присутствия.

— Но, если бы они были совершенно похожи с Энгелем, как при жизни его, так и после смерти?

— Если б это было так, — взгляд Иерофанта упёрся в пустоту, — то это значило бы, что диатра постигла ужасная, жестокая участь. Он не отправился к предкам в царство Схали, а был с концами поглощён Мелиноем. И даже если б каждый жест, каждый взгляд и каждое слово демон повторял бы в точности как диатр, это был бы лишь обман в глазах смотрящего. Сознательный самообман, Ландрагора.

Мурашки пробежали по спине Гидры. Она кивнула и поспешила заверить Иерофанта, что её вопросы вызваны лишь беспокойством разума, а не действительно случившимися событиями.

Но на душе её стало совсем тяжело. Особенно после его последних слов:

— Не избегайте меня, если Мелиной вновь появится в вашей жизни, Ваша Диатрость. Сильная, подкреплённая драконами Рэйка для него лакомый кусок, и он сделает всё, чтобы завладеть им. Не забывайте об этом.

Она кивнула и украдкой стиснула край рукава. «Я понимаю, и ты, и Монифа, вы все ожидаете от Мелиноя чего-то ужасного. Но сколько лет уже он свободен от печатей? И никто не слышал о нём. А если правда в его словах, а не в ваших? Ведь никто не мог знать тех, кто жил здесь до Кантагара. Мы не можем жить после смерти, но вдруг они на это способны? Кто теперь узнает истину? Хорошо бы не я, а то голова от этих мук болит».

Вопреки заветам церкви, Гидра исповедовалась не священникам, а лишь драконам. В моменты полнейшего смущения разума и тоски от взваленных на её плечи обязанностей она имела привычку взять перерыв и уехать на север, к горам Сакраала. Там она слушала журчащие возгласы маленьких летучих хищников.

Стая Мордепала хранила в себе будущее Рэйки. Детёныши ныне легендарной пары резвились в воздухе и сверкали, словно геммовастики в фонтане, самыми разными цветами. В них воплотились решимость Мордепала и красота Сакраала. И ум их обоих.

Иногда они спускались к сидящей в предгорьях Гидре и интересовались, не принесла ли она каких-нибудь угощений. Впрочем, детёныши были непредсказуемы и оставили диатрис пару ожогов после своих игр.

Однажды Мордепал застал Гидру за наблюдением. И подошёл к ней. Багровый взгляд его был таким человеческим и таким философским, что Гидра невольно заулыбалась и всем телом прижалась к его шипастой морде.

— Мордепал… — проговорила она, поглаживая его нос. — Дети так прекрасны и так утомительны, не правда ли?

Ответом ей был солидарный рокот, клекочущим звуком исторгшийся из его груди. И он неожиданно выставил вперёд свою лапу.

«Приглашает сесть?» — изумилась Гидра. Она была одета для верховой езды, поэтому сразу согласилась. И привычно устроилась в палевой гриве своего соратника.

Тот покосился на резвящихся отпрысков и взмыл в небо. Взмахом его крыльев сдуло всю детскую стаю. А сам он помчался на восток.

Вместе с Гидрой они доселе не раз облетели всю Рэйку. Диатрис считала, что заниматься лётом, будучи в положении, полезно для приобщения будущего дитя к драконам. Но у полётов часто бывали и другие цели: быстрое путешествие, разведка или просто некое эмоциональное воссоединение. Последнее было особенно важно. Мелочные дрязги и насущные проблемы Гидры растворялись в мощных эмоциях Мордепала, а тот, напротив, словно снисходил до неё и воспринимал через неё то, что сейчас происходило в Рэйке.

Но сейчас он летел целенаправленно на восток. Не кругами и виражами над горами и реками, а прямо и прямо. Гидра чувствовала в нём некую мысль. Столь обширную, что не могла понять её, хоть и пыталась.

Они летели несколько часов. Лесистые холмы перешли в скалы, скалы — в горы, и вскоре всё под ними превратилось в бесплодную землю. Мордепал снизился и опустился на одну из сухих каменистых площадок. Он протяжно выдохнул после лёта и прикрыл глаза.

«Мы никогда не залетали так далеко сюда», — подумала Гидра. — «Он что-то хочет сказать мне, но я не понимаю».

Величие и скалистых утёсов раскинулись вокруг. Ветер трепал драконову гриву.

— В этих краях могут выжить только тебе подобные, — начала рассуждать диатрис. — Вы пьёте воду из ржавых ключей. Но на что вы охотитесь? Это не выяснили даже учёные мужи.

Её мысль была подхвачена Мордепалом, солидарно отозвалась изнутри.

«Он даёт мне понять, что я не могу знать всего. Даже если я чего-то не могу себе представить, не значит, что это невозможно или этого нет. Мир огромен, и его законы непостижимы до конца».

Гидра свела брови и прижалась к шее верного друга.

— Ах, Мордепал, — прошептала она. — Я вижу. Я знаю, как мала и слаба, хоть бы даже тысячи ландрисов у моих ног и корона на моей голове. Наши предки видели мир совсем иным. А ты и сейчас видишь его совсем иным. Я не могу донести тебе свою мысль, исполнив балладу, а ты не можешь донести мне свою, ответив звучной драконьей трелью. Никто из нас не способен судить обо всём.

Мордепал не отвечал ей, но внутри него задребезжал задумчивый вздох.

«Кажется, мы никогда не были настолько близки к взаимопониманию».

— Спасибо, друг, — молвила диатрис и лицом прижалась к его гриве. Он рыкнул в ответ и поднялся на лапы. А затем взмыл в небо.

Это путешествие оставило Гидре странное впечатление. Но она со всем трепетом сохранила в сердце то, что Мордепал попытался высказать ей.

И пыталась возвращаться к его философии даже в вихре будней. Хотя это было весьма непросто.

По счастью, Гидре не приходилось одной справляться со всеми детьми. Старшие чаще учились в Раале; средние резвились то на Тисе, то на пляжах Лавиля, где они были под присмотром Леммарта и Авроры; и лишь самая младшая, Лисандра, требовала внимания матери больше остальных.

— Папа ещё приедет до дождей? — спрашивала она, будучи в возрасте четырёх лет уже столь же обстоятельная, сколь и упрямая. — Он приезжает так редко. Уже почти целый год он не останавливается в Лорнасе надолго.

— Когда подумает над своим поведением, — не шибко думая, ответила ей Гидра.

«Хотя он так мне опротивел, что я не выношу его здесь дольше пары дней и ближе пары комнат».

— Ты его наказала как Тавроса, когда тот кошку Лесницу обозвал меховой шапкой?