Судьба империи

Синзан вдыхала всё больше и больше воздуха, рана исчезала.

— Что случилось? Где Линг? — девушка вдруг подскочила и тут же провела рукой по шеи. Слегка ощущался шрам от пули. — Я не чувствую в себе Михонга.

— Его больше нет, — прискорбно ответила Лан Фан.

Синзан поднялась на ноги. Действительно, её тело стало другим, из него оторвали частицу. Это не было похоже на молчаливое присутствие Михонга в Синзан, когда паразит давал ей права на тело. Он исчез, полностью. Свобода. Синзан вздыхала её, но почвы под ногами она не чувствовала. Девушка пребывала в странном мире, где ею никто не управлял, и где она была самой собой.

— Где Линг? — тихо спросила она.

Мэй, Лан Фан, Альфонс и химеры, державшие связанного к этому времени Зихао, молча переглянулись между собой.

— Он за гранью этого мира, — произнёс, не скрывая скорби Ал. — Линг вернётся, — добавил как бы с утешением Элрик, когда лицо девушки исказилось ужасом, — но другим. Каждый, кто там побывал, должен отдать плату.

Злорадный смешок подтвердил слова Альфонса. Зихао коварно смотрел на людей, которые почти что были в трауре. Хоть какой-то плюс от его проигрыша.

— Заткни свою пасть! — озверела Синзан и накинулась на Зихао.

Но Турана перед ней преградили Зампано и Джерсо.

— Он побеждён и связан, оставь свою злость перед пленником, — спокойно промолвил Зампано.

Синзан с великим недовольством отошла от Зихао, химеры не давали ей приблизиться к негодяю, который пленил её похуже Михонга. На плечо Синзан вдруг положила руку Лан Фан, телохранительница ей мигнула глазом.

— Я согласна с Зампано, мы не должны нападать на безоружных. Но слушать их трёп тоже нельзя позволять.

И Лан Фан, забежав за спину Джерсо и Зампано, вырубила Зихао рукояткой меча по голове.

— Это тебе за всех нас.

Мэй косо посмотрела на потерявшего сознания Зихао. Один хлопок по голове, зачем такая доброта? В углу помещение лежало всеми забытое тело Фейин. Врага и сестры. Где-то там, находился сейчас Линг. Мэй затряслась, вот-вот и она расплачется. Но ни слезинка не пролилась из глаз девушки. Альфонс обнял подругу. Мэй прижалась к нему, она была другой. Не ребёнком, не плаксивым подростком. Слёзы не приходили, зато вместо них была взрослая решимость, смирение с прошлым и отчаянное желание поменять грядущее.

… Блестящий голубой свет прорвался сквозь круг преобразования. Линг вылетел наружу.

Он был цел, невредим, руки и ноги у Линга сохранились на месте. Лишь на лице заледенела лицо странная задумчивость.

— Синзан! — закричал он и оттолкнул сестру, когда та подбежала обнять его. — Где тот станок для наколок, с помощью которого привязали Михонга к тебе?

— Он в пыточной… — протянула Синзан. Она ничего не понимала, впрочем, как и все остальные.

Линг молнией вылетел из помещения и вернулся только спустя несколько минут. Принц держал в руках станок.

— Ничего не спрашивайте у меня! — крикнул он.

Но вопросы в Линга так и летели, он умело игнорировал их и выкалывал у себя на шее круг преобразования. Когда круг был закончен, он ударил ладонями друг о друга и хлопнул ими по шее.

Голубая вспышка в который раз озарила комнату. Линг замертво упал на землю.

Друзья содрогнулись. Мэй с ужасом поднесла руку ко рту, Лан Фан рухнула на колени.

— Аура господина… она исчезла.

— Брат умер, — тихо добавила Мэй.

Указательный палец Линга дёрнулся. Яо медленно открыл глаза и также медленно поднялся, придерживая свою голову.

Друзья отшатнулись от ожившего покойника. Их челюсти отвисли до самой земли. В глазах Линга блистало мужество и решительность.

— Мы отправляемся в столицу, — сказал он. — Надо навестить дорогого папочку.

***

Трёхметровый забор окружал величественный замок, занявший площадь больше километра. Слегка изогнутая вверх крыша, казалась, поддерживается невидимыми колоннами и парит над дворцом — домом Сына небес. Крыша из чистого золото блестела под солнцем, чьи лучи тщетно бились в прочные гранитные ставни окон — все они накрепко были замурованы по приказу императора. Золотые львы гордо и зло смотрели на путника в плаще, что входил во дворец.

За каменными мощными дверями кипела жизнь. Мальчишки и девчонки — внуки императора, дети прислуги — катались по мраморным перилам. На четвереньках идеально гладкие полы мыли десятки слуг, с брезгливой походкой возле них прохаживали взволнованные жёны и наложницы, за которыми петляли с подносами евнухи.

Как только Линг преступил порог дворца, евнухи бросились на колени, коснувшись головой земли.

— Встаньте, — тихо попросил Линг.

У покоев императора изнывала в раздумьях толпа из сорока женщин. Остальные десять коротали время у входа, где их и повстречал первыми Яо. На лицах женщин воцарился страх, ужас, мучения от долгого выжидания. Там же стояли и Тин с Фансю, всполошенные сильнее всех остальных.

— Это же мой сын! — закричала Тин, когда в коридоре появился Линг.

Женщина бросилась к сыну, задушив его в объятиях. Линг поцеловал нежно маму в голову и немногословно сказал:

— Я живой.

Принц отворил дверь, ведущую в спальню императора. Покои были переполнены. Склонив голову, стояли главные чиновники Ксинга, важно переминался с ноги на ногу жрец — представитель Сына Неба на грешной земле. Тридцатилетние мужчины и женщины стояли, сложив руки накрест и нахмурив глаза, возле их ног сидели двухлетние малыши, непонимающие, зачем мамы и старшие братья с сёстрами привели их сюда. Наследники ждали решение отца.

На большой перине, окружённой десятью подушками, лежал император. Иссохший, жёлтый, худой старик лежал на этой кровати и что-то бубнил, с тяжелейшим трудом шевеля языком. При виде старика жалость проникла бы в сердце любого чёрствого человека, но только не Линга. Он испытывал омерзенье.

— Здравствуйте, — закрыл двери Линг, приковав на себя взгляды многочисленных братьев и сестёр.

— Ты, — прохрипел слабый голос, — жив, сын мой?

— Да, я жив. Я пришёл к вам… — Линг запнулся, — к тебе, чтобы получить корону, которая по твоему завещанию принадлежит мне.

Линг достал из кармана плаща маленькую бутылочку. Алая жидкость тихо колыхалась в ней, приковывая к себе изумлённые взгляды братьев и сестёр.

— Ты поклялся на перстне и крови, что отдашь корону тому, кто принесёт тебе философский камень и убьёт Линга Яо. Этот человек стоит перед тобою, — промолвил принц.

Он снял плащ, небрежно кинув его на пол, и выпятил шею. Над сонной артерией сияла печать преобразования.

— В толкованиях законов Ксинга, — продолжил невозмутимо Линг, — смерть — это отделение души от тела с незамедлительной остановкой мозга. Во время преобразования моя душа на семь секунд отделилась от тела и остановила работу мозга. Я убил себя сам.

По молодым мужчинам и женщинам пробежался гул изумления. Сорок пар глаз, не считая малышей, выпучились на Линга и его печать. Шёпот наследников и чиновников слышался за пределами покоев.

— Ты бессмертен, Линг! — раздалось кряхтение императора, заткнувшее наследников. — Я тоже хочу… — Слабая морщинистая рука потянулась к сыну.

— Нет, я не бессмертен, — перебил Линг. — Я, как и все собравшие здесь, беззащитен перед болезнями, меня ждёт старость, а затем и смерть. Просто моя душа из мозга перешла в шею. А теперь, — его голос похолодел, — я требую плату за выполненную сделку. Подписывай отреченье.

— Дай философский камень! Дай бессмертие! — задыхался император, поднимая тело с кровати.

Линг передал бутыль с камнем, но не в руки отца, а жрецу.

— Я не хочу обмана. Бессмертие окажется в твоих руках только, когда ты подпишешь отречение в мою пользу.

Император потребовал чернила, перо и бумагу. Дрожащей рукой он выводил иероглиф за иероглифом, поднимая то и дело глаза на камень. Когда акт был составлен и поставлена имперская печать, император выхватил из рук жреца бутыль с пятым элементом.

— Бессмертие! Бессмертие! — тряслись его слабые губы. — Как я долго это ждал!

Император поднял бутыль надо ртом и вытащил пробку. Алая жидкость вылезла из колбы и… И почернела, превратившись в пепел, который испарился в воздухе покоев, наполненном ароматами оздоровительных масел.

— Где камень? — прошептал император, глаза его вылезли до лба.

Линг хмыкнул:

— Истина посчитал нужным взять его в качестве платы за проход к Вратам.

Лицо императора затряслось в страшных судорогах.

— Ты меня обманул!

— Нет, не обманул. Ты сказал, что отдашь трон тому, кто принесёт тебе в этот зал философский камень. А ведь тайное собрание проходило здесь в спальне? Вот я и принёс камень, а кому он должен был принадлежать — ты не оговаривал. Всё по-честному.

— Я… Я хочу жить!

Голова императора ходила из стороны в стороны, глаза закатывались. Император встал с кровати, но рухнул, ударившись лицом об ковёр. Грудь его перестала биться, руки не дрожали.

Линг обвёл взглядом братьев, сестёр и верных чиновников отца и вымолвил с презрением:

— Вот он, исход всех тиранов и самодуров, жаждущих власти и бессмертия.

___________________________________________

(1)Экшория с греческого: — изгнание, εξορία

(2) отсылка на философский парадокс про Будрианова осла

========== Глава 9. ==========

Позолоченное небо смотрело на императора, Линг не отрывал глаз от потолка. Завтра состоится церемония возведения его на трон императора, а он даже не поспал этой ночью. Линг проводил пальцами по шее, где красовалась печать, в которой томилась его душа. “Ничего я не упустил?” — думал он, вспоминая разговор с Истиной. “Нет, вроде ничего. Я не обманывал отца: я принёс ему философский камень, а до этого по сути совершил самоубийство. Моя душа не будет отвергаться, ведь она живёт в теле хозяина, пусть и в другом месте”.

Но на этой душе вот уже тринадцать дней скребли кошки. Драгоценной вещи, ради получения которой Линг готов был умереть, ради которой он по собственной воли отказался от своего “я” и оказался поглощен Жадностью, больше нет. Философский камень, из-за чьих поисков в проблемы чужой страны вмешался старик Фу и погиб, уничтожен. “Смог я отблагодарить Фу, встав императором, или моя жертва Истине не стоит выеденного яйца?”

На протяжении пяти лет, как “умерли” Синзан и Михонг Линг мечтал заполучить философский камень, дабы получить милость отца-императора, а затем и трон. Четыре года, когда маленькая бутылочка коснулась его рук, Линг берёг её как святыню и сейчас запросто позволил Истине разрушить величайшую силу в мире. Десятки жизней, томившихся в этот камне свободны и нашли покой наверху: в месте, которому присущ свет истины, но есть ещё и тепло. Но жители Ксинга, которых от смертельных болезней раньше спасал философский камень, лишены небесного исцеления.

“Я не должен гордиться. Это не победа. Я должен помнить о тех жертвах, которые принесены за моё восшествие на престол, должен знать в какого человека я превращусь, если хоть раз нарушу свои заповеди”.